Золотая ветвь - Джеймс Фрэзер

Приведенное сообщение проливает новый, трагический свет на царя Сатурналий, этого античного Короля дураков, руководившего зимой пирами в Риме во времена Горация{132} и Тацита.{133} Оно, по-видимому, доказывает, что не всегда этот персонаж был простым шутом и фигляром, единственная забота которого состояла в том, чтобы не стихало веселье, чтобы шутки сыпались как из рога изобилия, пока в очаге потрескивают поленья, улицы пестрят толпами праздничных людей, а далеко на севере в ясном морозном воздухе проглядывает заснеженная вершина Соракты. Стоит нам сравнить этот комический персонаж, царя ликующей, цивилизованной метрополии с его мрачным двойником в военном лагере на Дунае, стоит воскресить в своей памяти длинный ряд смешных в своей трагичности аналогичных персонажей, которые в другие эпохи и в других странах, завернувшись в царственные одежды, с шутовской короной на голове в течение немногих дней или часов откалывали свои незамысловатые номера, после чего предавались преждевременной, насильственной смерти, и у нас не останется никаких сомнений по поводу того, что царь Сатурналий в Риме в описании классических авторов представляет собой не более как слабую копию с оригинала, черты которого благодаря счастливому стечению обстоятельств донес до нас неизвестный автор „Мученичества святого Дазия“. Другими словами, сообщение автора этого жития о Сатурналиях настолько хорошо согласуется с сообщениями о сходных обрядах в других местах (сам он не мог иметь о них никаких сведений), что нельзя усомниться в его достоверности и точности. Обычай предавать лжецаря смертной казни в качестве представителя бога не мог быть следствием его правления во время праздничных застолий, а вот противоположная последовательность событий вполне могла иметь место, и мы можем с основанием допустить, что в более раннюю и более варварскую эпоху в местах существования культа Сатурна в Италии был повсеместно распространен обычай выбирать на роль Сатурна человека, который на протяжении сезона пользовался его прерогативами, после чего совершал самоубийство или находил смерть от ножа, огня или петли в качестве воплощения доброго бога, который дал миру жизнь. В Риме и других больших городах прогресс цивилизации задолго до эпохи Августа смягчил этот жестокий обычай и придал ему ту невинную форму, в которой он отражен у немногих классических авторов, удостоивших нас беглыми замечаниями о празднике царя Сатурналий. Но в отдаленных районах более древний и жестокий обычай на протяжении долгого времени мог оставаться в силе. Даже после завоевания Римом Италии (265 г. до н. э.), когда римские власти наложили запрет на этот варварский обычаи, память о нем передавалась крестьянами из поколения в поколение, что (как это случается с самыми грубыми суевериями и в нашей собственной среде) приводило временами к его рецидивам.

Сходство древних Сатурналий с итальянским карнавалом отмечалось многократно. В свете приведенных данных напрашивается вопрос: не доходит ли в данном случае сходство до полного тождества?

Мы убедились, что отличительной чертой карнавала в Италии, Испании и Франции, то есть как раз в тех странах, где вековое римское влияние пустило наиболее глубокие корни, является участие в нем комического персонажа, олицетворяющего время года, на которое приходится праздник. После кратковременного, но славного и бурного правления этого шута „расстреливали“, „сжигали“ или предавали какой-нибудь другой „казни“. При этом толпа разыгрывала скорбь, за которой скрывалась искренняя радость. Паяц этот, если принять наше понимание карнавала, был не кем иным, как прямым потомком античного царя Сатурналий, руководившего разгульным весельем. Этот человек олицетворял Сатурна и в качестве бога по окончании шумного празднества умирал насильственной смертью. Бобовый король двенадцатой ночи и такие средневековые персонажи, как Епископ дураков, „Аббат безумия“ и глава „пира дураков“ в Англии и Шотландии, имеют не только ярко выраженное сходство с царем Сатурналий — скорее всего они имеют общее происхождение.

Так или иначе, мы можем с достаточным основанием заключить, что в Древнем Риме у арицийского Царя Леса, человека, который жил и умирал в качестве воплощения лесного божества, были двойники — представители Сатурна-царя, бога прорастающих семян, которых по этой причине также ежегодно умерщвляли.

Глава LIX

ПРАКТИКА УМЕРЩВЛЕНИЯ БОГА В МЕКСИКЕ

Обычай принесения в жертву олицетворяющих бога людей ни у одного народа не имел, видимо, столь широкого распространения и не соблюдался с такой торжественностью, как у ацтеков. С обрядовой стороной этих жертвоприношений мы достаточно хорошо знакомы по описаниям испанцев, которые в XVI веке завоевали Мексику — родину ацтеков. Любопытство испанских завоевателей было подогрето тем, что в этой далекой стране они обнаружили жестокую, варварскую религию, имевшую тем не менее много общего в плане догматики и обрядовости с их собственной церковью. „Из числа пленников, — рассказывает иезуит Акоста, — они выбирали наиболее, по их мнению, подходящего и, прежде чем принести его в жертву своим идолам, присваивали ему имя того из них, которому его предстояло пожертвовать. На такого человека они надевали те же украшения, которые были на идоле, так как считали его представителем последнего. В продолжение этого представительства — в одних случаях оно длилось год, в других полгода и меньше — почтение и поклонение, оказываемое этому человеку, ничем не отличалось от поклонения самому идолу. Все это время он ел, пил и радовался жизни. Когда он проходил по улицам, жители выходили из домов, чтобы поклониться ему. Все приносили какие-нибудь пожертвования, выводили детей и больных, чтобы он их вылечил или благословил. Ему позволялось делать все, что заблагорассудится, хотя, чтобы он не убежал, за ним неотступно следовали 10–12 мужчин. Иногда о своем приближении он извещал игрой на небольшой флейте, чтобы у людей было время приготовиться к возданию ему божеских почестей. В ходе праздника этого порядком располневшего человека убивали, а его тело разрезали и съедали во время торжественной ритуальной трапезы“.

Поясним это общее описание на отдельных примерах. Так, во время праздника Токстатль — самого крупного годового праздника ацтеков — в качестве представителя „бога богов“ Тецкатлипока в жертву приносили юношу, которому в течение целого года воздавали божеские почести. Согласно сообщению францисканского монаха Саагуна, лучше всех разбиравшегося в религии ацтеков, жертвоприношение этого человекобога приходилось на Пасху или совершалось несколькими днями позже, то есть если верить Саагуну, по времени, как и по своей сущности, оно совпадало с христианским праздником смерти и воскресения Спасителя. Данный источник уточняет, что это жертвоприношение имело место в первый день пятого месяца по ацтекскому календарю, что соответствовало 23 или 27 апреля.

Великий бог умирал на этом празднике в лице своего представителя и возрождался к жизни в лице другого человека, которому на следующий год выпадала роковая честь разыгрывать роль бога, чтобы по истечении этого срока, подобно своим предшественникам, умереть насильственной смертью. На почетную должность человекобога из числа пленников придирчиво выбирали самого красивого юношу. Тело юноши не должно было иметь ни малейшего порока; требовался не высокого, но и не низкого роста, стройный как тростник юноша с прекрасной осанкой. Если от слишком обильной пищи он начинал полнеть, его заставляли пить соленую воду, чтобы сбросить вес. А для того чтобы свой высокий сан юноша мог нести с подобающим достоинством и изяществом, его, не жалея сил и времени, обучали безупречным аристократическим манерам: правильному и благозвучному произношению, игре на флейте, курению и умению вдыхать запах цветов с прямо-таки щегольским видом. Почетным жилищем юноши был храм, где представители знати воздавали ему почести, подавали на стол мясо и вообще обслуживали его как какого-нибудь принца крови. За тем, чтобы на нем всегда был роскошный наряд, следил сам царь, „ибо и он уже чтил его как бога“. На голову юноши наклеивали орлиный пух, а в прическу вплетали петушиные перья, которые свисали до пояса. Чело его украшал венок из цветов, гирлянды цветов обвивали его плечи и предплечья. В носу юноши сверкали золотые украшения, на руках красовались золотые браслеты, на ногах при каждом шаге позвякивали золотые колокольчики, а в ушах подрагивали бирюзовые серьги. Шею юноши обвивали ниспадавшие на грудь ожерелья из раковин. Он носил плетеную мантию и чресла его опоясывала набедренная повязка из дорогой ткани.

Когда, играя на флейте, попыхивая сигарой и вдыхая аромат цветов, этот с головы до ног покрытый драгоценностями щеголь вихляющей походкой проходил по улицам, попадавшиеся ему навстречу люди падали пред ним ниц и принимались со вздохами и слезами молиться ему, набирали пригоршни пыли и в знак величайшего смирения и безграничной покорности прижимали ее к своим ртам. Появлялись женщины с детьми на руках: поднося к нему детей для благословения, они приветствовали юношу как бога. Ведь „он и слыл за господа бога, и народ признавал его господом“. С важностью и чувством своего величия отвечал он на поклонение верующих. Чтобы человекобог не удрал, за ним неотступно следовала стража, состоявшая из восьми пажей, одетых в царские ливреи (у четырех пажей макушки были выбриты, как у дворцовых рабов, а у остальных кудри развевались, как у воинов). Если юноша все-таки умудрялся сбежать, то принять смерть в качестве представителя бога надлежало вместо него начальнику стражи. За 20 дней до смерти человекобога переодевали в новое платье и давали ему в жены четырех благовоспитанных девиц, названных в честь богинь богиня цветов, богиня молодого маиса, богиня „нашей матери в водах“ и богиня соли. В течение последних пяти дней божеские почести сыпались на будущую жертву как из рога изобилия. Царь оставался в своем дворце в одиночестве: ведь весь его двор ухаживал в это время за человекобогом. Пышные пиры и танцы, устраиваемые в установленных местах, сменяли друг друга.