Исправленному верить (сборник) - Татьяна Минина

– Допустим. – Мгновение слабости, если оно и случилось, осталось в прошлом. – А что с этим подарком делать?

– Я бы посоветовал совершить возлияние.

– Так вот что вы в кафе устроили! Могли бы и сказать.

– Это всего лишь гипотеза.

– А гипотезы проверяют… Моя задача – добраться до арки, попытаться пройти через нее к младшей бабке и убрать фото Овалова. Если что-то пойдет не так, вылить вино и действовать по обстановке.

– Действовать по обстановке вам придется в любом случае. Все мои заключения могут оказаться бредом, но больше я вам ничем помочь не могу.

– А может, все-таки вместе?

– Я должен видеть, что здесь произойдет. Если Саша не исчезнет, а очнется, ей понадобится помощь, да и хозяйка будет вынуждена делить внимание…

– Идите, товарищ капитан третьего ранга, – вмешался полковник. – Когда выберетесь, первым делом звоните Валере. Запоминайте…

Полковник дважды назвал номер, Степаненко повторил. Историк заставил себя посмотреть на Сашу, та все так же блаженно улыбалась, но теперь это казалось неприятным. Раздался плеск – Юрий обошелся без прощаний и пожиманий рук. Кажется, в этом Петербурге каналы не обмелели…

– Только сейчас понял главное, – признался историк. – Это препятствие не для меня, так что я в любом случае оставался.

Полковник вытащил плоский наградной портсигар, красиво и старомодно закурил; таких манер у него прежде не наблюдалось.

– Вы изменились, Олег Евгеньевич, – заметил он. – Caesar ad Rubiconem.

– Aut Caesar, aut nihil, – бездумно откликнулся Шульцов.

Они ждали, стоя под который уже час розовеющим небом, а в поглотившую Степаненко арку летела чайка. Пахло водой и сиренью, Аркадий Филиппович дымил своей сигаретой, Шульцов думал о Марине с Соней и о глупых до чудовищности ссорах, которые заводят за перекресток.

Все было как в романсе, как в кино, только красивей и чище. Промытый светлым стремительным дождем воздух пах тревожно и сладко – на Марсовом цвела сирень, и ее аромат долетал сюда, к томно изогнувшемуся каналу, а вдали, задыхаясь от счастья, плакала виолончель. Саша не представляла, что рождающаяся в Мариинке мелодия может донестись сюда, и это тоже было чудом, как и встающие из кипения листвы стены Новой Голландии. Недостроенная и странная, сегодня она казалась вратами в иные, счастливые миры…

Будь на то Сашина воля, девушка осталась бы в этом вечере навеки: опьяненная единением весны и лета, она забыла все свои беды и обиды, она почти не вспоминала даже Дени, а он появился, равно нежданный и ожидаемый. Вышел из высокой арки по ту сторону канала, расстегнул ворот рубашки и задумчиво оперся на обнявшую воду литую ограду, которой прежде не было. Его тоже манили эти места, эта теплынь, эта почти неуловимая музыка.

Завороженный пустым, пронизанным розовым светом городом, мужчина не замечал замершей на том берегу девушки, но Саша чувствовала – их непониманию, их одиночеству, их тоске настает конец. Через несколько мгновений человек, которого она любила, любит и будет любить, знакомым движением отбросит назад мушкетерскую гриву и посмотрит перед собой… Его взгляд, узнавание, улыбка, приветственный взмах рукой – все это было впереди… Скрывая слезы, они будут стоять друг напротив друга, а потом, все убыстряя шаг, пойдут вдоль канала к узкому, скрипучему мостику, чтобы встретиться на его середине. Там пальцы коснутся пальцев, а губы – губ, но ожидание счастья едва ли не прекраснее его самого!

Акварель питерских небес, игра бликов, два склоненных над водой лица. Она видит, он еще нет, но знают оба…

– Александра Сергеевна, – мужской голос был незнакомым, но приятным, – как вы понимаете, мы не можем отмахнуться от того факта, что покойный Овалов звонил вам за несколько часов до своего самоубийства…

– Как, – не поняла Саша, – Дени… Что вы несете?! Этого не может быть!

– Александра Сергеевна, – удивился сидевший перед ней мужчина лет тридцати с небольшим, – мы же с вами говорим почти час… Александра!

– Я должна идти! – Саша вскочила, опрокинув пустую чашку. Она сидела в каком-то кафе и не замечала, она пила кофе с сахаром и не замечала, она говорила о смерти Дени неизвестно с кем… О смерти?! Но Дени жив, жив, жив!!!

– Я пойду к нему. Нет!.. – Впервые в жизни Саше хотелось убить. – Вы мне что-то подсыпали! Такие, как вы, всегда подсыпают. Я… Этот… Официант, тут со мной преступник! Милиция! Вызывайте милицию!!!

– Александра Сергеевна…

– Девушка…

– Что?! Что за хрень?

– Обычная пьяная истерика, зайка. Ничего интересного.

– Не представляю, как так можно…

Дени умер? Когда?! Где? Зачем она здесь? С кем? Бабуня ведь говорила, и мама… Нельзя знакомиться на улице… Но Дени?!

– Вы врете! Вы все врете, все… Вам нужна наша квартира! Я ничего не буду подписывать… Что вы мне подсыпали? Что вы врете про Дени?! Пустите меня! Что вам надо?!

– …! Звоните же в «Скорую»! У меня руки заняты…

– А мили… полицию?

– Удостоверение в куртке. В моей! Ё-моё, да не копайтесь же вы! Нужно противошоковое и… и от сердца…

Когда кандидат исторических наук Шульцов был то Олежкой, то Олежеком, он умел летать. Не всегда, а только поздней осенью и в начале весны, когда шел мокрый крупный снег. Серые холодные перышки неподвижно висели за кухонным окном, а Олежка вместе с широким подоконником поднимался куда-то вверх. Сейчас шел такой же снег, но окно было чужим и грязным – ни целебных бабушкиных столетников, ни хотя бы шторы.

– Приключеньице, – проворчал стоящий рядом Аркадий Филиппович. Шульцов сперва удивился, что полковник без формы, а потом как-то сразу вспомнил все.

– Где Юрий? И… Саша?

– Черт его знает… Или не черт, а ваш поп. Старухи, похоже, уже дома. Будем с ними объясняться или попробуем скрыться?

– Мимо статуи с котом?

– Мимо статуи не выйдет, – отмахнулся сосед. – Нет там больше никакой статуи, и миски нет, и двери. Замуровано, в точности как на поэтажном плане.

– Тогда что там?

– «Закидашник», как выражается Юрка. Не верите – посмотрите.

Олег Евгеньевич верил, но посмотреть пошел. Коридорчик был забит под завязку, проход утыкался в сундук, увенчанный перевернутым круглым табуретом для пианино. Слежавшаяся в серый войлок пыль свидетельствовала, что здесь годами не ступала ни нога, ни лапа.

– Кстати, – заметил полковник, – тут больше нет шерсти. Так бегство или переговоры?

– Можно… Можно сказать, что я зашел по просьбе Комаровой, было открыто, и с разрешения участкового, или кто тут следил за порядком, вошел в квартиру, а вы – со мной. Который сейчас час?

– Восемнадцать двадцать четыре. Значит, говорим?