Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский

усталого и больного писателя звучат патетически. «Вам не ответил, – пишет он, – вы не поверите почему. Потому что, если есть человек в каторжной работе, то это я. Я был в Сибири 4 года, но там работа и жизнь были сноснее моей теперешней. С 15 июня и по 1 октября я написал 20 печатных листов романа и издал „Дневник писателя“ в 3 печатных листа. И, однако, я не могу писать сплеча, я должен писать художественно. Я обязан тем Богу, поэзии, успеху написанного и буквально всей читающей России, ждущей окончания моего труда. А потому сидел и писал буквально дни и ночи… Верите ли, что я не могу и не имею времени прочесть ни одной книги и даже газеты. Даже с детьми мне некогда говорить. И не говорю. А здоровье так худо, как вы и представить не можете. Из катара дыхательных путей у меня образовалась эмфизема – неизлечимая вещь (задыхание, мало воздуху), и дни мои сочтены. От усиленных занятий падучая болезнь моя тоже стала ожесточенней… Я все запустил, все бросил, о себе не говорю. Теперь ночь, 6-й час пополуночи, город просыпается, а я еще не ложился. А мне говорят доктора, чтобы я не смел мучить себя работой, спал по ночам и не сидел бы по 10–12 часов, нагнувшись над письменным столом. Для чего я пишу ночью? А вот, только что проснусь в час пополудни, как пойдут звонки за звонками: тот входит – одно просит, другой – другое, третий требует, четвертый настоятельно требует, чтобы я ему разрешил какой-нибудь неразрешимый, «проклятый» вопрос, иначе-де я доведен до того, что застрелюсь (а я его в первый раз вижу). Наконец, депутация от студентов, от студенток, от гимназий, от благотворительного общества читать им на публичном вечере. Да когда же думать, когда работать, когда читать, когда жить? Не дивитесь на меня, что я пускаюсь в такие разговоры, я так устал, и у меня мучительное нервное расстройство. Буквально вся литература ко мне враждебна, меня любит до увлечения только вся читающая Россия».

Но он не сдается, заканчивает роман, ведет страстную полемику, выступает на литературных вечерах и намеревается в следующем году возобновить издание «Дневника». «Вам дружески признаюсь, – пишет он Ив. Аксакову, – что, предпринимая с будущего года „Дневник“ (на днях пускаю объявление), часто и многократно на коленях молился уже Богу, чтоб дал мне сердце чистое, слово чистое, безгрешное, нераздражительное, независтливое».

Посылая эпилог романа «Братья Карамазовы» Любимову и прощаясь с редакцией «Русского вестника», писатель шутливо заявляет, что намерен еще двадцать лет жить и писать…

В декабре 1880 г. он лично подносит свой последний роман наследнику – будущему императору Александру III. Великая княгиня Мария Федоровна присутствует на его чтении в доме графини Менгден, и вскоре после этого их высочества принимают автора «Карамазовых» в Аничковом дворце. Достоевский не следует придворному этикету: «Он говорил первый, встал, когда нашел, что разговор длился достаточно долго, и, простившись с цесаревной и ее супругом, оставил дворцовый зал, как гостиную своих друзей. Великий князь не был этим шокирован».

В последние месяцы своей жизни Достоевский подготовляет к печати январский номер «Дневника писателя» за 1881 г. Дерзновенно говорит он в нем о русском народе как о церкви и парадоксально называет народную идею «русским социализмом». «Вся глубокая ошибка наших интеллигентных людей в том, – пишет он, – что они не признают в русском народе Церкви. Я не про здания церковные теперь говорю и не про причт, я про наш русский „социализм“ теперь говорю (и это, обратно противоположное Церкви слово беру именно для разъяснения моей мысли, как ни показалось бы это странным), цель и исход которого – всенародная и вселенская Церковь, осуществленная на земле, поколику земля может вместить ее… Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь, в конце концов, всесветным единением во имя Христово. Вот наш русский социализм!»

Нужно позволить народу сказать свое слово, нужно прислушаться к его правде. Писатель мечтает о привлечении народа к сотрудничеству с царем, о некой новой форме всероссийского Земского собора. «Да, – пишет он, – нашему народу можно оказать доверие, ибо он достоин его. Позовите серые зипуны и спросите их самих об их нуждах, о том, что им надо, и они скажут вам правду, и мы все, в первый раз, может быть, услышим настоящую правду».

Последние дни Достоевского были отравлены тревогой за участь этой статьи: он боялся, что цензура ее не пропустит. Но «Дневник» появился уже после смерти автора. В момент его посмертного апофеоза власти не посмели прикоснуться к политическому завещанию только что скончавшегося писателя.

Заключительная статья «Дневника» посвящена победе Скобелева над текинцами и взятию русскими войсками Геок-Тепе. Автор видит в этом событии поворотную точку в истории России и вдохновенно говорит о русской миссии в Азии. Это – последнее и, быть может, самое поразительное пророчество Достоевского: современные евразийские теории, азиатская политика пореволюционной России уже предначертаны в этой предсмертной статье. «Россия, – заявляет он, – не в одной только Европе, но и в Азии: русский не только европеец, но и азиат. Мало того: в Азии, может быть, еще больше наших надежд, чем в Европе. Мало того, в грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход!.. В Европе мы были приживальщики и рабы, а в Азии мы явимся господами. В Европе мы были татарами, а в Азии мы европейцы. Миссия, миссия наша цивилизаторская в Азии подкупит наш дух и увлечет нас туда… Создалась бы Россия новая, которая и старую бы возродила и воскресила со временем»…

В 80-х гг. эта «азиатчина» казалась чистой фантазией; в наше время мы видим в ней таинственное предчувствие грядущих судеб России.

Наступает 1881 г. Достоевский полон обширных планов: он предполагает в течение двух лет издавать «Дневник», а затем начать писать вторую часть «Карамазовых»; в ней появятся все прежние действующие лица, но уже через двадцать лет, почти в современную эпоху. Главным героем романа будет Алеша Карамазов. Анна Григорьевна пишет: «Первую половину января Ф.М. чувствовал себя превосходно, бывал у знакомых и даже согласился участвовать в домашнем спектакле, который предполагал устроить у гр. С.А. Толстой в начале следующего месяца. Шла речь о постановке двух, трех сцен из трилогии гр. А.К. Толстого, и Ф.М. брал на себя роль схимника в „Смерти Ивана Грозного“».

В ночь с 25 на 26 января, работая в своем кабинете, он начал кашлять кровью. Кровоизлияние было столь незначительно, что он не обратил