Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После этого вдохновенного мессианского пророчества оратор патетически заканчивает: «Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем».
Достоевский страстно верил в «великую общую гармонию», во «всепримирение идей». В пушкинской речи он попытался примирить славянофилов с западниками, интеллигенцию с народом, Россию с Европой. На одно мгновение казалось, что чудо совершилось: вчерашние враги обнимали друг друга. Тургенев в слезах жал руку автору «Бесов». Но примирение было непрочным; когда прошло опьянение восторга, началась злобная критика, возобновились партийные распри и журнальная полемика. Россия 80-х гг. не была готова к «всечеловеческому братству».
10 июня Достоевский покидает Москву; в Старой Руссе он принимается за окончание «Карамазовых». Победоносцев поздравляет его с успехом пушкинской речи. «Порадовался я душевно, – пишет он, – что вы исполнили свое желание, о котором писали мне, и исполнили с таким успехом – отодвинуть назад безумную волну, которая готовилась захлестнуть памятник Пушкина. Радуюсь за вас и особливо за правое дело, которое вы выручили».
В письмах к Победносцеву писатель жалуется на свой непосильный труд. «В Эмс я окончательно решил не ехать: слишком много работы. За весенней сумятицей запустил „Карамазовых“ и теперь положил их кончить до отъезда из Старой Руссы, а потому и сижу за ними день и ночь». В другом письме сообщает: «Кроме „Карамазовых“, издаю на днях в Петербурге один номер „Дневника писателя“… Но это не ответ критикам, а мое profession de foi на все будущее. Здесь уж высказываюсь окончательно и непокровенно, вещи называю своими именами… То, что написано там – для меня роковое. С будущего года намереваюсь „Дневник писателя“ возобновить».
В августе выходит единственный выпуск «Дневника писателя» за 1880 г. В нем помещена речь о Пушкине и ответ на критическую статью профессора А. Градовского, помещенную в «Голосе» под заглавием «Мечта и действительность». Идейный противник признавал в речи Достоевского «мощную проповедь личной нравственности», но не видел в ней «и намека на идеалы общественные». Автор «Дневника» придает огромное значение своему ответу: это «его profession de foi на все будущее». Действительно, возражая Градовскому, он находит окончательное выражение своему религиозно-нравственному мировоззрению. Этот ответ – духовное завещание Достоевского.
В основе общественности, гражданственности, национальности лежит идея личного самосовершенствования: она «несет в себе все, все стремления, все жажды», а из нее же исходят все гражданские идеалы.
«При начале всякого народа, всякой национальности, идея нравственная всегда предшествовала зарождению национальности, ибо она же и создавала ее».
Но нравственная идея – всегда религиозного происхождения: она исходит «из идей мистических, из убеждений, что человек вечен, что он не простое земное животное, а связан с другими мирами. Эти убеждения формулировались всегда и везде в религию, в исповедание новой идеи и всегда, как только начиналась новая религия, так тотчас же и создавалась граждански новая национальность… Стало быть, «самосовершенствование в духе религиозном» в жизни народов есть основание всему, а «гражданские идеалы» сами без этого стремления к самосовершенствованию никогда не приходят, да и зародиться не могут…
Свою идею Достоевский доказывает историей христианства. «Кстати, вспомните, – обращается он к критику, – что такое и чем таким стремилась быть древняя христианская церковь. Началась она сейчас же после Христа, всего в несколько человек и тотчас, чуть не в первые дни после Христа, устремилась отыскивать свою „гражданскую формулу“, всю основанную на нравственной надежде утоления духа по началам личного самосовершенствования. Начались христианские общины – церкви, затем быстро начала созидаться новая, неслыханная дотоле, национальность – всебратская, всечеловеческая, в форме общей вселенской церкви». И в то же время над церковью созидалось другое огромное здание – муравейник Римской империи. «Но муравейник не заключился, он был подкопан церковью. Произошло столкновение двух самых противоположных идей, которые только могли существовать на земле: человекобог встретил Богочеловека, Аполлон Бельведерский – Христа»…
В этой прославленной формуле завершается философия истории Достоевского. В центре мирового процесса стоит человек, его личный мистический опыт, его нравственная идея самосовершенствования. Общество организуется религией, нация вырастает из общей веры; против общины-церкви создается муравейник государства; против Христа восстает Антихрист.
Действительно, автор Великого инквизитора «высказывается окончательно и непокровенно». Монархист и империалист, он приходит к признанию языческого, Антихристова начала государства. «То, что написано там, – заявляет он Победоносцеву, – для меня роковое». Это «роковое» поняли мы только в нашу эпоху, когда тоталитарное государство обнажило перед нами свое демоническое, богоборческое лицо.
Выпуск «Дневника писателя» расходится в небывалом для того времени количестве экземпляров: 6 тысяч книг раскупается в несколько дней. Второе издание исчерпывается осенью. Писатель напрягает последние силы и изнемогает от каторжной работы. 28 августа он пишет Ив. Аксакову: «Вы не поверите, до какой степени я занят день и ночь, как в каторжной работе: именно – кончаю Карамазовых, следственно подвожу итог произведению, которым я, по крайней мере, дорожу, ибо много в нем легло меня и моего. Я же вообще-то работаю нервно, с мукой и заботой. Когда усиленно работаю, то болен даже физически. Теперь же подводится итог тому, что три года обдумывалось, составлялось, записывалось… Впрочем, несмотря, что уже три года записываю, – иную главу напишу, да и забракую, вновь напишу и вновь забракую. Только вдохновенные места и выходят зараз, залпом, а остальное все – претяжелая работа».
В письме к П.Е. Гусевой (15 октября) жалобы замученного «каторжной работой», смертельно
