Конспект - Павел Огурцов

— Эй, Матвеич, ангар для самолетов сооружаешь? — раздается снизу.

— Кончай скорей курсы летчиков, а то опоздаешь, — откликается плотник.

Я не обращал внимания на посетителей — было не до них. Но вот, — плотники и кровельщики шли по второму разу, заканчивая свою работу, — глянул вниз и увидел стоявших рядом Андрея Корнеевича и директора. Директор поднял руку, помахал и поманил пальцем.

— Сам придумал? — спросил он, кивая на крышу.

— Нет, не придумал, а применил. Вместе с Андреем Корнеевичем и одним плотником — он когда-то делал такие фермы.

— А где видел?

— В институте на доске во время лекции по деревянным конструкциям.

— А когда вы начали делать эти фермы? Пока я вспоминал когда начали, ответил Андрей Корнеевич.

— А почему молчал? Что ты секреты устраиваешь?

— Не было уверенности, что удастся выполнить, — зачем же заранее говорить?

— Вот! — Директор повернулся к Андрею Корнеевичу. — Инициатива, и не боится рисковать. То, что нужно! — Потом повернулся ко мне. — Ну, иди — тебя там ждут.

Дня через два Гуляшов познакомил меня с приказом: меня перевели в проектное бюро на должность старшего конструктора с сохранением прежнего оклада.

— Алексей Николаевич, я — архитектор, а не конструктор.

А вы можете разграничить — где кончается архитектор и начинается конструктор? После вашей сегментной фермы странно слышать об этом. И потом: вы можете себе представить, чтобы сейчас у нас где-нибудь архитекторы работали по специальности? Ну, разве что в промышленном проектировании, да и там, — я уверен, — их используют, но с ними, как архитекторами, вряд ли считаются. Поработали прорабом, поработаете конструктором — вам же на пользу.

— Андрей Корнеевич! Чего это вдруг вы решили от меня избавиться?

— Избавиться? Об этом и думать не моги. Ты теперь будешь нашей палочкой-выручалочкой. Как где что застопорится — мы к тебе на поклон: выручай, Григорьич, ищи выход из положения. А по проекту строить — дело нехитрое. Это наш директор правильно надумал.

Никто не счел нужным не только спросить моего согласия — даже поговорить со мной предварительно. Будто я крепостной. Никакая война не может оправдать такого обращения с людьми. Мы все крепостные — и башкиры и я. Чей я крепостной? Директора? И так меня замутило, что не мог я работать весь день. Сколько было крику: сталинская забота о живом человеке! Со злостью думалось — вот это и есть сталинская забота о полуживом человеке.

17.

По продуктовым карточкам можно кое-что получить, но после двенадцати часов, проведенных на работе, нет желания стоять в очередях и нет возможности регулярно стряпать. Вместо этих карточек мы берем талоны в столовую — каждый в свою. Остряки называют, — оглядываясь по сторонам, — это трехразовое питание трепитанием: голодно, чем дальше, тем больше, и, хотя питание все время одинаковое, оно не насыщало, и люди слабели. Хлеб, — по восемьсот грамм, — мы получали в столовых и не бывали ни в магазинах, ни — из-за недоступных цен, — на базаре. Наши сотрудники, эвакуированные из Сталинской области в прошлом году, обзавелись огородами и запаслись на зиму картошкой и овощами. Мы же в Куйбышеве запаслись натуральным кофе, свободно продававшимся в магазинах, да еще Марийка получила на работе капусту, которую нашинковала. Квартирные хозяева дали кадушку, и в подвале стояли две кадушки с капустой — хозяев и наша. Принеся с работы остатки хлеба, мы доедали его с салом и квашеной капустой и запивали черным кофе без сахара. С такой добавкой к казенному рациону жить было еще можно.

Марийка угостила капустой хозяев и соседку, оказалось, что наша капуста куда вкуснее хозяйской, и ее количество стало быстро уменьшаться. Пока мы решали что делать, — не держать же капусту в комнате, — наша капуста кончилась. Сало, кроме куска, отрезанного для еды, мы держали в передней на шкафу, а когда за ним полезли, его там не оказалось. Марийка была уверена, что капусту брала и сало взяла старуха — так оно, конечно, и было, но говорить об этом с хозяевами — бесполезно: отперлись бы и даже возмутились, а доказательств у нас нет. Теперь по вечерам мы ели хлеб с топленым маслом, хранившимся в комнате. Надо бы масло растянуть подольше, но очень хотелось есть, и масло быстро уменьшалось. Будь что будет!

В проектном бюро сказал о пропаже сала и услышал от сотрудниц:

— Да у местных это и воровством не считается! Вроде обычая.

— Мы, когда переехали, тоже пострадали: пропадали и продукты и вещи.

— А вы хоть дверь в свою комнату запираете?

Поинтересовались, где и почем покупали сало и дружно ахнули: сохранились же уголки, где продукты так дешевы! Здесь килограмм любого жира стоит тысячу рублей.

С одинокой соседкой Евгенией Александровной, женой и матерью фронтовых офицеров, у нас, особенно у Марийки, установились доброжелательные и доверительные отношения, и с необременительными просьбами мы запросто обращались друг к другу. Евгения Александровна не работала и почти все время проводила дома. Она сказала Марийке, что когда варит мясо — из кухни не выходит: раз отлучилась, и мясо из кастрюли исчезло. От нее Марийка узнала, что наша квартирная хозяйка — приемная дочь старухи, регулярно ее бьет, и старуха часто ходит в синяках. Работая в коллективах, эвакуированных из Донбасса, мы редко общаемся с местным населением и не беремся судить — таковы ли его нравы, или это особенности такой на вид интеллигентной семьи. С хозяевами отношения вежливые, без эксцессов и претензий, но мы старались избегать контактов, включая и их четырехлетнего мальчика. А малыш симпатичный, и поразговаривать с ним частенько хотелось. Вот он ходит в полутемном холле, повторяя:

— Террикон... Террикон... Террикон... — И вдруг: — Бабушка!! Я боюсь!

— А чего ты боишься?

— Террикона боюсь!

Во дворце культуры — большой удобный зал и полноценная сценическая коробка. Здесь обосновался драматический театр, эвакуированный из областного русского города, — театр неплохой, — и мы посещаем его спектакли. Известные артисты, обычно гастролировавшие на юге, устремились на восток и, приезжая в Челябинск, заглядывают в наш дворец культуры, и мы бываем на их концертах. Сюда же ходим и в кино.

Есть у нас уже и знакомые — семья киевлян, занимающая такую же квартиру как наша, у нас с ними — общая лестничная площадка. Глава семьи, — пожилой, с грустными, — даже когда он шутит, — глазами, — специалист, и, кажется, крупный специалист в области применения взрывов в горном деле и, вообще, в промышленности, серьезно утверждающий, что зубы проще и лучше всего удалять правильно направленными взрывами. Его жена занята домашним хозяйством и вязанием. Живет у них молодая девушка — архитектор Женя, — дочь или родственница, работавшая где-либо или нет, уже не помню. Марийка у них бывает часто: она воспользовалась предложением хозяйки и вместе с Женей учится вязать. Вяжут себе толстыми красными нитками кофточки с какими-то пупырышками, и я назвал трех вязальщиц — артель «Красные пупырышки». Глава семьи подхватил название и так назойливо его повторял, что становилось неприятно. Удивило отсутствие чувства меры у этого, казалось бы, культурного человека и вспомнился школьный друг Изя, который в подобных случаях не стеснялся в выражениях: раз — хорошо, два — тоже, а на третий — бьют по роже. Не знаю, что нашла в нас эта семья, но они звали к себе и приглашали составить компанию во дворец культуры. Я бывал у них реже Марийки и часто встречал там шумное дамское, — мне неинтересное, — общество, так и не уяснив, — да я и не старался уяснить, — кто здесь живет, кто пришел в гости, а кто заказывает хозяйке вязанье. Одно было ясно: это общество обеспеченных и сытых. Однажды мы здесь застали пожилую, симпатичную заслуженную артистку из находящегося в Приуральске театра. Она что-то рассказывала из закулисной жизни и забавно изображала своего косноязычного директора, который якобы говорил: «Не забывайте: зритя — она щусествует».