Отрезок пути - Iris Black

Мой интерес к этой женщине резко возрастает. В Хогвартсе не так много действительно живых портретов. По большей части они изображают либо никогда не существовавших людей, либо существовавших, но, так сказать, неодушевленных. А такие портреты, как в кабинете директора, в которых сохранилась частица личности волшебника, по пальцам можно пересчитать. И, кажется, это один из них.

– Вы здесь учились? – с любопытством спрашиваю я.

– Да, в Гриффиндоре, – подтверждает она. – Даже больше скажу – я здесь еще и работала.

– Правда? Что вы преподавали?

– Этикет. Культуру магического мира. Обязательный предмет для магглорожденных… Правда, – она едва заметно морщится, – быстро выяснилось, что и чистокровные волшебники не так уж хорошо знают мир, в котором живут, поэтому мои уроки посещали практически все.

– Сейчас у нас нет такого предмета, – сообщаю я.

– Так его после меня и отменили, – она пожимает обнаженными плечами.

– Вас уволили?

– Меня не только уволили, мальчик, меня еще и повесили прямо в школьном дворе, – ее голос звучит спокойно, но на красивое лицо набегает тень. – Спасибо, хоть не при учениках.

– Повесили? – ошарашено переспрашиваю я. – За что?

– Видишь ли, помимо преподавания я содержала дом терпимости – бордель, публичный дом – как тебе больше нравится. Власти посчитали, что эта моя деятельность несовместима с работой с детьми. Собственно, в вину мне вменялось то, что сейчас назвали бы растлением малолетних, – Дарлин глухо смеется.

Я моргаю и пытаюсь сообразить, что к чему. Наконец, до меня доходит.

– Постойте… Вы… вы набирали… хм… работников… среди учеников?..

– Какой догадливый мальчик! – с умилением произносит она.

– Знаете, можете сдать меня Пожирателям смерти, но я не могу винить их за такую суровую расправу, – честно говорю я.

– Думай, что хочешь, – фыркает она. – Я никого ни к чему не принуждала. Не отбирала палочки и не заставляла давать Непреложный обет, как делали некоторые мои так называемые коллеги.

– И все равно это аморально!

– А то, чем ты занимаешься с директором, не аморально?

Я захлопываю рот и испуганно смотрю на нее.

– Не бойся, дорогой, – снисходительно произносит Дарлин. – Другие портреты не в курсе.

– А вы…

– А я знаю о сексуальных взаимоотношениях обитающих здесь людей абсолютно все. Тут уж ничего не поделаешь, – она усмехается и философски замечает: – Люди очень любят судить других, но при этом всегда забывают о себе.

– Между прочим, я совершеннолетний!

– Ну, так и я не среди первокурсников кадры подбирала, – резонно возражает Дарлин. – Кроме того, ты кое-что не учитываешь. Это сейчас ранними считаются браки, заключенные между семнадцати-восемнадцатилетними. А в мое время некоторых чистокровных детишек женили еще до поступления в школу. У них даже были отдельные спальни. При этом бедняжки нередко понятия не имели, что друг с другом делать.

Не знаю даже, что сказать на это. Женатые первокурсники – это просто безумие! Таким образом, по логике она в чем-то права, но сама мысль о том, что кто-то может работать в борделе и получать от такой работы удовольствие, не укладывается у меня в голове. Торговля собой – это отвратительно!

– Все люди торгуют собой, – спокойно говорит Дарлин, и я понимаю, что последние слова произнес вслух. – Своим временем, своими идеями, своими талантами.

– Это другое дело!

– Это не другое дело, а самое настоящее ханжество! Слышать подобные рассуждения от тебя вдвойне смешно. Попробуй поговорить о своей личной жизни с кем-нибудь из ровесников – и сравни потом их слова с собственными. И заметь, больше всех моей крови жаждали бывшие клиенты. Те самые, которые незадолго до моей казни пользовались услугами моих девочек и мальчиков!

– Но ваши работники занимались любовью за деньги!

– Ну и что же с того? – насмешливо спрашивает она. – К тому же, дело ведь не только в деньгах. Занятие любовью – это не просто телодвижения, как вы привыкли думать. Это настоящее искусство, это магия, о которой вы благополучно забыли. Я пыталась возродить ее, я учила своих подопечных – и девушек, и юношей – искусству любви. Учила дарить такое наслаждение, которое люди нигде больше не могли получить. Дома терпимости были и будут всегда. И я не считаю это преступлением.

Я все еще с ней не согласен, но решаю не продолжать спор. В конце концов, она мне помогла, и язык надо бы попридержать.

– Ладно, – киваю я. – Допустим. Но как ваш портрет оказался в Хогвартсе?

– О, это работа моих учеников! – с гордостью сообщает Дарлин. – Их очень огорчила моя смерть, и они решили напоследок отблагодарить меня за все. Конечно, им пришлось защитить портрет от посторонних глаз, но после того, как умер последний, кто знал меня в этой школе, необходимость в тайне отпала. Общество предпочло забыть обо мне, вычеркнуть мое имя из истории, как бросающее тень на весь магический мир…

Что-то мне это напоминает… Да, Милтона и Инквизицию общество тоже вычеркнуло!.. Интересно, скольких еще постигла та же участь?

– И чем вы здесь занимаетесь? – спрашиваю я.

– Тем же, чем занималась всю жизнь – учу юношей и девушек любить друг друга.

– То есть… – я с ужасом смотрю на широченную кровать. Мерлин Великий!..

– Ты все правильно понял, Невилл, – благосклонно кивает Дарлин. – Ученики часто заходят ко мне. И в одиночку, чтобы узнать что-то новое, и парочками, и даже иногда… хм… группами…

Я нервно сглатываю.

– И что? Вы… вы наблюдаете и комментируете?..

– Ну что ты такое говоришь? – смеется она. – Это же неэтично! Хотя, если кому-то требуется мой совет в процессе, я не отказываю.

– Спятить можно! – бормочу я. – Какая-то обитель порока! Преподаватели пришли бы в ужас… Или они знают?..

– Большей частью нет, – успокаивает меня Дарлин. – Если только сами не навещали меня в свое время. Вот Флитвик, например, несмотря на специфические внешние данные в юные годы пользовался огромным успехом у противоположного пола. Хочешь, скажу, почему?

– Не надо! – я мотаю головой. – Думаю, что я догадываюсь.

Вот только Флитвика мне и не хватало для полного счастья! Не школа, а черт знает, что…

– Тебе все это не нравится? – она прищуривается. – Хочешь рассказать директору и попросить его избавить школу от моего присутствия?

– Ну, насколько я знаю нашего директора и его чувство юмора, он только посмеется и оставит все, как есть, – хмыкнув, замечаю я.

– Да, он исключительно интересный мужчина с очень неплохим потенциалом, – она одобрительно кивает. – Если бы мне удалось в свое время над ним поработать, он мог бы стать одним из моих лучших мальчиков. Сейчас, к сожалению, многое уже упущено. Хотя…

От хохота у меня даже в глазах темнеет, и на глазах выступают слезы. Непременно передам Северусу ее слова и посмотрю, какое у него будет лицо!

– Ну-ну, будет тебе хихикать, – снисходительно произносит Дарлин. – Между прочим, твои преследователи спустились вниз. Так что, если хочешь уйти, делай это сейчас.

Я вытираю глаза и поспешно поднимаюсь. Она права, сейчас не до шуточек.

– Спасибо вам, Дарлин! – искренне благодарю я.

– Не за что, Невилл, – она обворожительно улыбается и подмигивает. – Я всегда была неравнодушна к таким храбрым мальчикам. Впрочем, и к девочкам тоже.

Я улыбаюсь ей в ответ и, пообещав обязательно заглянуть, когда появится такая возможность, выхожу в коридор.

Никаких подозрительных звуков до меня не доносится, и я, не теряя времени, мчусь на восьмой этаж под защиту Выручай-комнаты.

Оказавшись на месте, я задумываюсь. Штаб не подойдет. Нужно что-то другое. Что-то более надежное. Какое-то убежище. Об этом я и думаю, бродя туда-сюда вдоль стены. Убежище. Место, где нас не достанут Кэрроу. Место, куда не смогут попасть те, кто их поддерживает. Место, где мы все будем в безопасности, где никто не сможет до нас добраться.

Наконец, появляется дверь. Открыв ее, я попадаю маленькую комнатенку, освещаемую одной-единственной лампой, висящей на стене. Также на стене висит гобелен с гербом Гриффиндора, а с потолка свисает гамак. В углу стоит подаренный Северусом радиоприемник.

Помещение кажется мне смутно знакомым. Я напрягаю память и вспоминаю, как в детстве прятался от докучливых родственников в одной из комнат в подвале. Да, там было точно так же. Не было только гобелена и радио. А гамак я сам повесил, чтобы на полу не сидеть. Что ж, это место вполне отвечает моим представлениям о безопасности. Во всяком случае, родственники меня так ни разу там и не нашли.

Отправив бабушке Патронуса с сообщением о том, что мне удалось удрать, я забираюсь в гамак и устраиваюсь поудобней. Думаю, что я имею полное право еще поспать. В конце концов, посещать уроки мне больше не нужно.

Просыпаюсь я только к вечеру. Оно и понятно – мне давно не удавалось нормально выспаться, вот организм и наверстывает упущенное. Я спрыгиваю с гамака на мягкий пол. За прошедшее время в комнате ничего не изменилось. В желудке отчетливо булькает, и я понимаю, что ужасно проголодался.