Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

«аудиенцию». Но то, что произнес Конфуций, было сказано им, в первую очередь, для себя самого, а не для Цзэн-цзы: Конфуций просто высказал свою мысль вслух, потому что она поразила его своей неожиданной очевидностью. Ведь он даже не стал дожидаться какого-то ответа. Ему этот ответ был не важен, потому что сказано это было не для ученика. А появилась у него такая мысль только потому, что Конфуций – это «перманентный Жэнь». И то, что он произнес вслух, – напрямую связано с этим загадочным шэнь, т. к. именно это шэнь родило в нем ту мысль, которая и была высказана.

А дальше – дальше для нас все уже становится ясным, как «свет Божий». Мы уже много раз заявляли читателю о том, что в вэньяне широко распространено явление омонимии, – когда разные по графике иероглифы на слух произносятся одинаково, например, вэнь – «слышать» и Вэнь в имени Вэнь-вана. И этим свойством своего родного языка просто вынужден был пользоваться Конфуций, поставленный в ситуацию необходимости «исправления имен»: для него самого это свойство языка оказалось настоящей «палочкой-выручалочкой», – хотя бы только для себя самого. Ведь не мог же он все время молчать, как рыба, о том главном, что его постоянно волновало!

Но если у какого-то человека имеется такая способность или особенность восприятия, значит, она будет проявляться автоматически, когда он слышит из чужих уст омоним важного для себя слова. Если, например, молодой человек любит девушку по имени Лена, – он всегда внутренне отзовется на это имя, когда его услышит, – кто бы его не произнес, к какой бы другой девушке оно не относилось, или даже если речь будет идти не о девушке, а о Сибирской реке под названием Лена. Он вспомнит именно «свою» Лену, а еще точнее, – мысленно обратит это «чужое» в данном случае имя к своей возлюбленной.

Омонимом Ориону-шэнь (и особенно принимая в расчет совершенно уникальную «зрительную впечатлительность» Конфуция, когда графика шэнь – это «нечто невесомое», «ночное» – потому что «звездное», – но и одновременно «человеческое», «летающее» – т. е. почти «призрак»!) является другой иероглиф – то, главное, что всегда пребывает в мыслях Конфуция: шэнь-«дух» (БКРС № 4337), т. е. общее имя для всех «духов верха». Итак, когда подошедший человек что-то сообщил Конфуцию, у него – при адекватном восприятии всего услышанного – невольно возникла ассоциация с «духами верха». Поэтому он и переспросил – скорее не для Цзэн-цзы, а для себя самого: «Шэнь?». Все то, что сказал Конфуций дальше, было зафиксировано в тексте Лунь юй, т. к. – даже при непонимании учениками этих слов – было ясно, что для самого Конфуция это чрезвычайно важно.

Нам могут возразить, что у этих двух омонимов – шэнь-«Орион» и шэнь «дух» – разное тональное ударение (или «тоны»). Да, это так, но справедливо это только для последней полторы тысячи лет. А во время Конфуция и еще где-то до IV в. н. э., как утверждает наука, в китайском языке присутствовало только два тона вместо четырех стандартных для сегодняшнего Пекинского произношения. Тональное произношение слов вэньяня только предполагается. Скорее всего, на изменение структуры произношения в китайском языке (на особое внимание к проблемам фонетики в языке, а возможно, и на появление «фонетика» в качестве принципа построения иероглифа) могло оказать знакомство Китая с индийским буддизмом, т. е. очень близкое знакомство китайских интеллектуалов с письменностью (санскритом), построенной на совершенно ином принципе, – на фонетическом, а не пиктографическом.

Но если это шэнь попало в текст суждения, значит, древнее произношение этого иероглифа было одинаковым с произношением иероглифа «дух». Во время жизни Конфуция словарный запас грамотного китайца состоял из 3 тыс. односложных слов, имеющих два разных тона. В начале следующего тысячелетия – уже нашей эры – подобная структура письменности перестала справляться с резко возросшим числом новых слов (Китай к этому времени превратился в единую централизованно управляемую Империю с мощным бюрократическим аппаратом), поэтому появились «ключи», увеличилось число тонов и большинство слов стало состоять из двух иероглифов.

Ну и теперь, наконец, мы попытаемся представить читателю правильный перевод этого суждения в традиционном для нас «дословном» переводе:

4.15. Почтенный (цзы) произнес (юэ): «Шэнь? (ху – знак вопроса). Мой (у, т.ж. «я», «мы») Путь (Дао) связан в единое целое (и, т.ж. «*объединять», «единый», «один», «приводить к единству») с помощью (и, т.ж. «посредством») этой самой (чжи) бечевки для нанизывания (гуань, т.ж. «нанизывать на бечевку, напр. монеты, рыбу», «продевать насквозь», «протыкать насквозь»)». Цзэн-цзы сказал (юэ): «Именно (вэй, т.ж. «только», «лишь», «*поддакивать», «*но вот…»)». Почтенный (цзы) вышел из (чу) ворот (мэнь, т.ж. «двухстворчатая дверь»). [Некий] человек (жэнь) спросил (вэнь): «Что такое (хэ) [он] сказал (вэй, т.ж. «высказать», «говорить») (е конечное, завершает фразу)?». Цзэн-цзы сказал (юэ): «Дао мужа (фу) наставника (цзы, т.ж. «сын», «почтенный», «учитель») – это преданность (чжун, т.ж. «искренность», «верность») [и] снисходительность (шу, т.ж. «прощать», «извинять», «быть снисходительным»). Только и всего (эр и)! (и, конечная частица, восклицательный оттенок предложения)».

Из ответа Цзэн-цзы можно сделать однозначный вывод о том, что он – и это вне всякого сомнения – ничего не понял из слов Учителя. Он что-то «*поддакнул», или даже «*задумался» (таково значение похожего по графике омонима). Возможно, он даже стал что-то говорить невпопад, например, «*Но вот…», – но так и не сумел разумно завершить начатую речь. Эти слова Учителя застали его врасплох, что вытекает и из его последующего «объяснения» слов Учителя постороннему человеку. Совершенно нелепо и нелогично раскладывать «единое» (и) Учителя на две составляющие, а именно это и сделал Цзэн-цзы, так и не назвав подлинного смысла «единого» (т. е. сведенного к чему-то «одному», а не «двум»). Если сам Учитель говорит о «едином», то Цзэн-цзы – о понимании Дао. Причем, также нет сомнения в том, что Цзэн-цзы – он, ведь, вполне разумный человек – осознавал, что сказал что-то совершенно не относящееся к сути вопроса.

Если бы его слова были пересказанными словами самого Конфуция (теоретически говорим), то их следовало бы понимать несколько иначе: «искренность [по отношению к духам] и снисходительность [к людям]». Вполне вероятно, что в каком-то другом своем разговоре с учениками Конфуций говорил именно это (не привязывая к «единому»), поэтому их и повторяет Цзэн-цзы, – первое, что пришло ему в голову. Ведь не мог же он признаться постороннему человеку, что не знает ответа на этот вопрос.

В словах Конфуция иероглиф чжи – «эта самая» (бечевка) – поставлен в самый конец фразы, как и положено местоимению в китайском предложении. Мы его вынесли в середину исходя из норм построения предложения в русском языке. Это чжи не фигурирует в