Темный ангел - Салли Боумен

Штерн слегка сутулился. Двигался он медленно. Констанца в свое время упоминала о его пристрастии к кричащим ярким жилетам, но сейчас на нем не было ничего подобного: его одежда, включавшая в себя черный бархатный смокинг, была изысканна, но отнюдь не вульгарна. Встретив меня, он склонился к моей руке. Когда он заговорил, я услышала запомнившийся мне акцент: английский, но с налетом Центральной Европы.

– Я искренне рад, что вы нашли возможность посетить меня. Я ждал встречи с вами. Должен принести свои извинения и сожаления за предыдущие отмены встречи. В моем возрасте, боюсь, жизнь диктует свои требования. Я не могу постоянно загадывать наперед, к чему я привык. – Это было сказано легко и небрежно, словно мысль веселила его.

Он вежливо взял на себя руководство ситуацией; похоже, он уверенно играл роль опытного хозяина, которому предстояло сопровождать двоих молодых людей в путешествие в давно прошедшие времена. Наш разговор обрел неторопливый вдумчивый характер, и им вежливо руководил Штерн, стараясь, чтобы у каждого гостя была возможность и слушать, и говорить. Правда, в разговоре чувствовалась одна странность: он был полностью обезличен.

Ни до обеда, ни во время его ни разу не упоминалось имя моей крестной матери. Едва только разговор мог повернуть в эту сторону: когда заходила речь о друзьях, нашедших друг друга, о моей работе декоратора, Штерн, заметила я, мягко приглушал эти темы, меняя предмет разговора. Он продолжал держать вожжи общения в своих руках.

Френк не пытался возражать этим вежливым уверткам: по сути, порой мне казалось, что он поддерживает их. Меня это удивило. Я ожидала, что Штерн начнет говорить о Констанце, по крайней мере, спросит о ней. Я даже считала, что именно моя связь с ней послужила причиной того, что он хотел меня увидеть.

Ближе к одиннадцати, когда с обедом было покончено, Френк собрался уходить. Он уже раньше объяснил суть проблемы, которая требует его присутствия в институте, и Штерн не выказал признаков разочарования, что обед заканчивается подобным образом. Предположив, что он, должно быть, устал, я сказала, что и мне, наверно, тоже пора уходить, но Штерн настоял, чтобы я осталась еще немного.

– Прошу вас, моя дорогая. Я терпеть не могу пить кофе в одиночестве. А кофе у меня в самом деле превосходный. Не составите ли вы мне компанию? И более того, я даже позволяю себе сигару после обеда. Вы не против? Мои врачи, боюсь, будут возражать, но таковы уж их обязанности, вы не находите? Искать причины уже после того, как это стало бессмысленно.

Мне стало ясно, что приглашение, преподнесенное с неподражаемым шармом, нельзя отвергнуть: я едва ли не физически, сидя по другую сторону стола, чувствовала напор воли Штерна.

Мы остались сидеть, когда камердинер принес нам кофе. Штерн закурил сигару и с нескрываемым удовольствием расслабился.

– Какая жалость, – сказал он, – что Френку пришлось нас оставить. Мне бы хотелось, чтобы вы знали об этом. Было время, когда… – он помолчал, – …мне хотелось иметь сына. К сожалению, этого так и не случилось. Но будь он у меня, я бы желал, чтобы он походил на Френка Джерарда. – Наступило молчание. – Тем не менее, – спокойно продолжил он, – не сомневаюсь, что у меня нет необходимости перечислять вам его достоинства. Я знаю, что вы давно знакомы с ними. Я очень рад, дорогая, искренне рад, что он нашел вас. В свое время я опасался, что он так и не обретет счастье. Но все в прошлом. Вы должны рассказать мне о себе. Так что же случилось с Винтеркомбом? У меня остались о нем самые счастливые воспоминания.

Я рассказала ему все, связанное с этим домом; я упомянула о моих дядях – Стини и Фредди. По мере того как я говорила, я видела, как заметная сдержанность Штерна сходит на нет. Он рассказывал историю за историей, анекдот за анекдотом; он расслабился, и, я думаю, ему доставляло удовольствие говорить о далеком прошлом. Он побуждал меня рассказывать о моем детстве и о своих родителях.

– Так что видите, – сказала я, – порой мне казалось, что я была почти знакома с вами. Тетя Мод часто рассказывала о вас и, конечно…

Я успела вовремя остановиться. Я была готова добавить, что и Констанца столь же часто говорила о нем. Это упоминание, не сомневалась я, может мягко положить конец нашему вечеру.

– Да? – сказал Штерн. – Продолжайте же.

– Да… ничего. Я просто хотела сказать, как забавно, когда вы знаете кого-то, так сказать, из вторых рук, через других. Ведь все может оказаться совершенно по-иному. Не будь вашей ссоры с моими родителями, я могла бы встретить вас давным-давно, в Винтеркомбе, и…

Я снова остановилась. Штерн не сводил глаз с моего лица, он наблюдал за мной с пристальным вниманием.

– Ссора? О какой ссоре идет речь?

Я залилась краской. Попав в эту яму, я не видела, как мне выбраться. Я посмотрела на часы.

– Уже поздно. Я как раз подумала, что, может быть, мне пора.

– Моя дорогая, ничего подобного вы и не думали. Так что за ссора? – Сказано это было спокойно и вежливо, но снова я почувствовала неодолимую силу его воли.

– Вы правы. Прошу прощения. Просто я позволила себе не самое тактичное упоминание – теперь я это вижу.

– Не самое тактичное? Почему же?

– Потому, что вы не хотите разговаривать о Констанце, – выпалила я. – Я это вижу и уважаю, и я не собиралась упоминать о ней…

– Вы уже упомянули о ней. Вы заговорили о ссоре.

– Да… ну, что-то я знаю. Была какая-то размолвка из-за денег между вами и моими родителями. Вот почему вы и Констанца никогда больше не показывались в Винтеркомбе. Констанца все это мне объяснила. Я поняла. Я не сомневаюсь, что одалживать деньги друзьям не самая лучшая мысль… она всегда ведет к непониманию и размолвкам…

Я в третий раз запнулась. Пытаясь объяснить эту сложную ситуацию, я запутывалась еще больше. Штерн нахмурился.

– Но вы ошибаетесь, – сказал он холодным голосом. – Я полностью согласен с вами, что одалживать деньги друзьям или брать у них в долг – не самая умная вещь. Тем не менее я никогда не одалживал денег вашим родителям. И тем более не просил их. На деле… – его мрачность усугубилась, – я вообще не помню, чтобы мы с ними ссорились по какому бы то ни было поводу. Просто я их больше не видел, когда мой брак подошел к концу.

Я стояла при этих его словах. Когда он замолчал, я опустилась в кресло и жалобно пролепетала:

– Ох, должно быть, я все перепутала. Прошу прощения.

Штерн продолжал задумчиво смотреть на меня. Он занялся сигарой. Молчание длилось, и наконец, словно неожиданно придя к решению, он наклонился вперед.

– Что-то не так, моя дорогая? Вы выглядите такой опечаленной. Ваши только что сказанные слова вряд ли могут объяснить такое выражение. Скорее всего вас беспокоит нечто гораздо более серьезное, чем случайная обмолвка в разговоре, я думаю. – Он протянул руку и улыбнулся. – Если уж мне придется исполнять роль отца-исповедника – а в моем возрасте я вполне могу себе это позволить, – тогда первым делом я не могу не отдать должное бренди. И вы тоже, моя дорогая. Нет, не спорьте. Вам он понравится. Это очень хороший бренди.