Королев: факты и мифы - Ярослав Голованов

– Ну почему же, Сереженька?

– Устинов заявил, что «не рекомендует» мне приходить на этот вечер с женой.

– И отлично! – почти радостным голосом воскликнула Нина Ивановна. – Поезжай без меня! Господи, какие пустяки...

Ей было очень обидно. К этому вечеру она тоже готовилась, сшила новое платье, знала, что оно к лицу... Глупость какая-то! Ведь отец ее там работал, сама она там работала, причем тут ракетные секреты?..

Нелепые эти распоряжения шли не от Устинова, Устинов лишь передавал их. Шли они от заведующего оборонным отделом ЦК КПСС Ивана Дмитриевича Сербина, который крепко недолюбливал Сергея Павловича. Обвинять его за это нельзя, его можно лишь жалеть: это почти генетическая неприязнь серости ко всякой яркой и неординарной личности.

Сербии распорядился проводить юбилей Королева не в его ОКБ, а в соседнем НИИ-88.

– На чужой территории он не так будет задаваться, – сказал он Устинову.

В зал заседаний НИИ-88 приехали все, кто обязан был приехать. Приехали все, кто мог себе позволить и не приехать. Приехали и те, кто год назад наверняка бы не приехал. Но в этом прошедшем году были «Байкал», Золотая Звезда, Политбюро в ОКБ, и потому они приехали.

Доклад о жизни и трудах юбиляра должен был сделать Глушко. Он опоздал минут на сорок, Сергей Павлович дошел уже до предельного накала и объяснений Валентина Петровича слушать не хотел. Глушко влетел на трибуну и начал говорить. Как замечательно он говорил! О таланте, о воле, о вдохновении и, конечно же, о невероятной целеустремленности юбиляра, истинного лидера, объединившего вокруг себя и... Ну, просто замечательно говорил! Королев сидел с влажными глазами, про опоздание забыл...

В ответном слове Сергей Павлович благодарил своих авиационных учителей: Туполева, Григоровича, Поликарпова, своих ракетных учителей: Циолковского, Цандера, тех, кто помогал ему в первые годы работы: Тихонравова, Победоносцева. Подобные слова благодарности – обычная дань юбиляра, но услышал ли кто-нибудь в этом перечислении звон исторической цепочки, соединяющей чердак с моделями калужского мечтателя и стартовые комплексы готового к сдаче космодрома?..

В общем, при всем формализме мероприятия вечер прошел хорошо, тепло, Королев был доволен. Запланирован был и банкет. Кто-то расхвалил Сергею Павловичу мастерство поваров ресторана «Украина», Нина Ивановна ездила туда, договорилась о трех банкетных залах: гостей набиралось больше сотни. С метрдотелем разработано было меню и внесен задаток – пир намечался нешуточный, тысяч на пятнадцать. Уже обзвонили всех гостей, точно назначили день и час, но вот опять приехал с работы Королев в таком настроении, что впору снова одетым в постель кидаться.

– Представляешь, – клокотал Сергей Павлович, – приходит сегодня Яковенко161, глаза прячет и говорит, что «есть такое мнение – банкет отменить». Как это тебе нравится?!

– И чудесно! – всплеснула руками Нина Ивановна. – Это даже лучше! Соберемся дома в узком кругу, одни родные и отпразднуем на славу...

Диву даешься, какие же пни сидели где-то там, на Старой площади, или на Лубянке, не понимающие, что и самым строго засекреченным людям тоже нужно несколько часов радости, веселья, нарядной толчеи, дружеских улыбок, всего несколько часов из многих лет, переполненных сложнейшей работой, пыльными бурями и грохотом ракетных стартов, каждый из которых уносил в бездонное небо частицу их жизни. Чем бы люди ни занимались, какими бы важными секретами ни владели, они же люди. А коли не так, зачем все это, все эти ракеты и секреты, гори они огнем...

Человеку от техники далекому, а впрочем, даже в ней и разбирающемуся, представить себе объем работы, предшествующей запуску межконтинентальной ракеты, невозможно. Я рассказывал об изысканиях теоретиков Келдыша, проектировщиков Бушуева и Крюкова, конструкторов Охапкина, но ведь существовали еще тысячи вопросов, не связанных с ОКБ Королева, и десятки тысяч – относящихся уже не к сфере науки и техники, а чистого производства, монтажа, транспортировки, наконец, испытаний. Вновь повторю: вся работа была новаторской – никто, никогда и нигде такой ракеты не делал, спросить было не у кого.

Требовалось разработать чертежи и составить документацию на многие тысячи деталей, продумать, кто и где их может изготовить, и договориться с этими изготовителями, точно рассчитать свои силы: кто, что, когда будет делать и есть ли для этого необходимое оборудование, станки, материалы и люди соответствующей квалификации. И, наконец, убедившись в том, что есть нечто, чего нельзя изготовить ни своими, ни чужими руками, надо было придумать, как же это все-таки изготовить, или – и такой вариант допустим! – как же без этого обойтись.

Перед тем как делать настоящую ракету, надо было соорудить габаритный макет, увидеть все в реальных размерах, убедиться, что отдельные детали компонуются в нечто целое и это целое действительно похоже на то, что задумывалось. Затем надо было сделать еще один макет для наземной отработки совместно со стартовым комплексом. Головной организацией по наземке и на этот раз было КБ Владимира Павловича Бармина.

Этот стартовый комплекс, не то вытканный, как ковер цветными нитками, не то живописно исполненный с применением какой-то причудливой техники, висит в рабочем кабинете Владимира Павловича по левую руку Главного конструктора. С Барминым мы знакомы давно. В отличие, скажем, от Пилюгина он был из тех Главных, кто в 60-е и 70-е годы почти всегда приезжал на все запуски космических кораблей, так что встречались мы в Тюратаме лет десять, а поговорить все не удавалось. От коллег я слышал, что Бармин своенравен и капризен, однако могу засвидетельствовать, что это не так: мы нашли общий язык сразу и сразу почувствовали какое-то взаимное доверие друг к другу. Впрочем, из одного рассказа Владимира Павловича я понял, что у него были основания относиться к пишущей братии настороженно.

Дело было в 1936 году. В тот год Орджоникидзе послал в Соединенные Штаты большую группу инженеров с разных заводов страны поучиться и перенять все толковое. Был среди них и Владимир – 27-летний инженер с московского завода «Компрессор». Перед отъездом заботливые хозяйственники, имея собственное мнение о престиже Родины, одели наших «спецов» в дорогие драповые синие пальто, в одинаковые шевиотовые костюмы, выдали желтые ботинки и шляпы, которые дома большинство из них никогда не носили, поэтому группка выглядела диковато, и американцы, естественно, над ней потешались:

– Это что? У вас такая форма? А как вообще в СССР с культурой?

– Да при чем здесь культура! – взорвался Бармин. – По вашим прериям волки бегали, когда у нас уже была высокая культура!

– Не волки, а койоты, т.е. шакалы, – хладнокровно подправил Трофимов, – руководитель советской делегации.

– Что вы скажете об американских женщинах?

– Женщины, как женщины. Такие же, как в Париже и Москве...

– Но туалеты?!

– Туалеты у вас лучше. Мы тут отстаем. Однако и вы отстаете от парижан...

– Вы любите Диснея?

– Да. В нашей стране очень популярны «Три поросенка» и «Микки Маус...»

– И вот представляете, – Владимир Павлович и сегодня, полвека спустя, обиду эту простить американским журналистам не может, – представляете, мы наутро читаем: «Советские специалисты без ума от американских женщин и Микки Мауса!..» А потом начинают глумиться над нашими шляпами...

– Ну, насчет шляп, они наверно, правы были...

– Нет, не правы! Мы – гости! Это невежливо!..

В США Бармин ездил от завода «Компрессор». Смотрел технику и изучал возможность кое-что заказать на могучих фирмах: «Вортингтон», «Дженерал электрик», «Ингерсол-Ранд», «Фрик», «Норман», «Йорк». Кроме того, было у него и одно личное задание Серго: разузнать, как янки делают прозрачный пищевой лед... Дело в том, что на одной встрече с иностранцами кто-то заметил Сталину, что лед у нас мутный. Пустяковое это замечание почему-то чрезвычайно болезненно задело вождя, и он приказал Орджоникидзе разузнать во что бы то ни стало, как получается прозрачный лед. О том, что для получения прозрачного льда при заморозке воду надо обработать ультразвуком, который выбьет из нее мельчайшие пузырьки воздуха, Бармину рассказал мистер Сахаров, выпускник Петербургского политехнического института, приехавший в 1914 году в США размещать военные заказы и оставшийся здесь навсегда. Славный, тоскующий по родине человек, очень огорченный тем, что дети его плохо говорят по-русски...

– Владимир Павлович, а почему же вас не посадили после возвращения? – простодушно спросил я, не сразу оценив бестактность своего вопроса.

– Меня спас Трофимов, бывший чекист, настоящий коммунист, начальник литейного цеха завода «Борец» и руководитель нашей группы в Америке. Ваш вопрос справедлив: почти всех, кого Серго отправлял в США, – а ведь групп, подобных нашей, было несколько, – потом репрессировали. Я ждал ареста со дня на день. Уже все на «Компрессоре» знали: если к директору приехали на черной «эмке», значит кого-то увезут. Однажды вызывает директор меня. Иду и вижу: стоит черная «эмка». Все понял. Не испугался, но стало очень тоскливо на душе. Привезли меня на Лубянку, посадили в комнату – графин с водой, газеты, журналы, – но, честно скажу, – как-то не читалось... Ждал долго. Наконец, проводят в кабинет. Вижу: Волович – заместитель начальника оперативного отдела. Я его знал. Поздоровались. Сижу, молчу.