Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов

зелёными боками яблоки, свисая над тротуарами. Она была едва ли не чище проспекта, с которого я припёрся. Но Кунаев по ней точно не ездил. Да на ней вообще никаких машин не было. Если не считать машинами многочисленные детские коляски, которыми виртуозно управлял мамы, приучающие малышей глядеть на бездонное сверкающее под низкими пока лучами голубое небо и дышать свежестью недавно политых цветов. Ну, постоял я на углу, поглазел издали на какие -то не очень высокие деревца возле небольшого деревянного дома, облепленные со всех сторон маленькими желтыми ягодами. Но подходить не стал. Ягод этих я все равно не знал, а рассказать он них было некому. Побежал дальше бегом. До следующей улицы. Мне уже стало просто любопытно – будет хоть одна улица нормальной, как во всех городах, куда меня заносила спортивная жизнь. Нормальная улица, как мне думалось, должна иметь хоть какие-то следы от перемещения по ней народа. Ну, кто-то же должен окурок выплюнуть под ноги, автобусный билет ненужный в сторонку швырнуть, спичку уронить или палочку от эскимо вместе с раскрашенной обёрткой из фольги! Люди ведь такие же, как и везде. И ничто человеческое им не чуждо. По крайней мере, не нести же во рту плевок за тридцать метров до урны высокохудожественной, а незаметно освободиться от него на ходу!

Но на новой улице, широкой, запустившей сверху от гор до нижнего края города узкие стволы тополей с тянущимися к небу вдоль ствола ветками, спускающей шелестящую в арыках воду и несущей бесконечную череду придорожных клумб с пёстрыми, пахнущими карамелью цветами, было ещё чище. Снизу с напрягом поднимались, разбрасывая раскидистые струи, две поливальные машины. Струи эти толкали перед собой две маленькие радуги. Настоящие, как после грозы. Я встал на бордюр и когда первая поливалка проезжала мимо, подпрыгнул и разрубил рукой радугу напополам. Шофер от души захохотал и покрутил пальцем у виска. Радуга мгновенно соединилась, но сам трюк мне очень понравился. Потому, что впервые за жизнь мне удалось дотронуться до радуги. Дома расскажу дружкам – треснут от зависти.

Шел уже девятый час. К автобусной остановке неподалёку уже подтягивались дисциплинированные трудящиеся, имевшие привычку появляться на работе пораньше. Пешеходы появились, одетые так пёстро, что в Кустанае за ними бежала бы кучка пацанов, разглядывала бы их как попугаев в зоосаде заезжем, и свистела бы вслед, обозначая свистом насмешку. Ну и мужики в синих халатах с мётлами, совками и мешками со скоростью ударников коммунистического труда дочищали и без них идеально чистую улицу. Я подошел к остановке автобусной и спросил у первой с краю тётки, одетой в крепдешиновое бело-зелёно-желто-розовое платье и красные туфли на высоком каблуке. Она спешила на работу в элегантной шляпке из тончайшего, но плотного коверкота. Про крепдешин и коверкот я не сочиняю. У меня мама была модницей и я почти все ткани различал без натуги.

– Извините, я тут на соревнованиях. Живу в Кустанае. С утра вот пробежал несколько улиц. Они все как на выставку приготовлены. Начищены, отутюжены и разукрашены. Может праздник какой в Алма-Ате не сегодня, так завтра?

– У нас, мальчик, каждый день – праздник! – засмеялась тётка нежным приятным голоском. – Жизнь называется. Нормальная жизнь. Чисто у нас не для иностранцев и правительства. Для себя! В такой чистоте и красоте и жить хочется красиво. И чисто. Дальше можешь не бегать. Везде так.

– А Кунаев на работу по какой улице ездит? – почему-то шепотом спросил я и подошел на шаг ближе.

– А вот по этой самой и ездит. По улице Фурманова. Как раз где-то минут через десять и пролетит его «чайка». Но его всё равно не увидишь. Окна непрозрачные, тёмные.

– А правда, что Алма-Ата самый зелёный город в СССР? – добрая попалась тётка. Можно было и подольше потарахтеть.

– В СССР? – искренне изумилась она моей тупизне. – В мире! Нет на Земле более зелёного, чистого, светлого, тёплого и доброго красивого города. Так и передай там своим в вашем этом…

– В Кустанае. Это на севере Казахстана.

– Вот и передай! – тут подошел автобус, наполовину забитый такой же яркой публикой. – Горы-то видел? Обязательно посмотри издалека всю панораму Тянь-Шаня. Лучше всего с угла Коммунистического и Абая.

Тётка, несмотря на мощную помеху, высокие каблуки-гвоздики, легко доскакала до автобуса и её жадно проглотила открытая дверь.

После короткого, но ёмкого разговора этого все подозрения насчет специальной декоративной подготовки Алма-Аты к прибытию народных артистов театра и кино или в радость первому секретарю ЦК растворились в звенящем от чистоты, яркого солнца и сказочных цветочных ароматов воздухе.

Я и не заметил, как на ходу, собирая в память всё, что увидел и услышал, притормозил возле рельсов, между которыми не было шпал. Промежуток между ними закатали обычным асфальтом. Рельсов разложили две пары.

Разглядывание невиданных ранее железнодорожных путей сопровождалось музыкой из радиоприёмника на столбе слева и пением разнообразных невидимых птиц в паутине хитросплетенных крон деревьев, росших ствол к стволу. И вдруг на этом гармоничном фоне возник издалека странный звук. И не колокольчик это был, и не звонок, а какое-то весёлое металлическое «динь-дилинь», как будто кто-то постукивал маленьким бронзовым молоточком по тонкой серебряной пластинке. Я перебежал через рельсы на другую сторону улицы, чтобы нижние ветки деревьев не закрывали взгляду пространство. И то, что я увидел, меня пригвоздило к асфальту рядом с верней парой рельсов. Прямо на меня, как будто спотыкаясь о стыки, плыл, раскачиваясь, позвякивая смешным своим сигналом и соскребая с проводов брызги электрических искр пружинистой растяжкой на крыше настоящий трамвай. Я смотрел на него, наверное, так же как дикарь из джунглей глядит на летящую к земле комету с пушистым сияющим хвостом. Да, это был трамвай, которого я вживую ни разу не видел.

– Эй, парнишка! – крикнул мне мелькнувший сбоку мужик на велосипеде. – Остановка не здесь. Вон там, где пять человек стоят.

Добежать до остановки для меня было пустяковым делом. Трамвай заскрипел тормозными колодками и женский гнусавый голос доложил, что это остановка «Фурманова», а следующая – «Карла Маркса». Я решил, что на ней выходить не буду. Дальше проеду. Хоть немного. Пока все пятеро входили в одну почему-то дверь, я рассматривал трамвай. Железными были только колёса, а сам трамвай деревянный, сделанный из плотно подогнанных узких пластинок дуба или берёзы. Покрашен трамвай был ярко-красной и ярко-желтой краской. Только передний бампер сделали из толстого чугуна с двумя шипами, направленными вперед, и почему-то только одна большая фара переливалась под солнцем чуть ниже кабины водителя.

Не пересказать, какое удовольствие получил я, заплатив кондукторше с сумкой на груди, три копейки, а она скрутила с