Антихрист - Ренан Эрнест Жозеф

На этот раз к варварству мучений присоединили еще и осмеяние. Осужденных приберегали для празднества, которому, без сомнения, был сообщен характер искупительной жертвы. В Риме насчитывалось немного столь необычайных дней. Во время ludus matutinus, утренних игр, посвященных травле диких зверей, римлянам представилось неслыханное зрелище. Осужденных вывели зашитыми в шкуры диких животных на арену, и здесь они были растерзаны собаками; других распинали на крестах, третьи, наконец, одетые в туники, пропитанные маслом и смолой, были привязаны к столбам, чтобы служить вместо факелов для освещения празднества ночью. Когда наступила ночь, эти живые факелы были зажжены. Для этого зрелища Нерон предоставил свои великолепные сады по ту сторону Тибра, занимавшие место нынешнего Борго, площади и церкви Св. Петра. Здесь находился цирк, начатый Калигулой и продолжавший строиться при Клавдии; границу его составлял обелиск, привезенный из Гелиополиса (тот самый, который ныне стоит в центре площади Св. Петра). Это место уже служило однажды ареною для избиения при свете факелов. Калигула устроил себе здесь прогулку, во время которой при свете факелов были обезглавлены многие римские консуларии, сенаторы и дамы. Мысль заменить факелы человеческими телами, пропитанными воспламеняющимися веществами, могла показаться гениальной. Как казнь, это сожжение заживо не было новинкой; это было обычным наказанием для поджигателей, которое носило название tunica molesta; но иллюминации для этого способа казни все-таки еще никогда не делали. При свете этих ужасных факелов Нерон, который ввел в моду вечерние скачки, показывался на арене, то вмешиваясь в толпу зрителей в костюме жокея, то управляя колесницей и стараясь заслужить аплодисменты. Однако при этом обнаруживались некоторые признаки сострадания. Даже люди, считавшие христиан виновными и признававшие их заслуживающими подобной казни, ужаснулись от подобных жестоких развлечений. Люди благоразумные хотели бы, чтобы совершалось лишь то, чего требует общественная польза, чтобы город был очищен от опасных людей, но никак не получалось бы такого впечатления, будто преступники приносятся в жертву жестокосердию одного человека.

Женщины и девушки подверглись страшной участи при этих ужасных зрелищах. Нет имени тем недостойным истязаниям, какие были над ними совершены для общего удовольствия. При Нероне вошло в обычай заставлять осужденных исполнять в цирке мифологические роли, сопряженные с неизбежной смертью их исполнителей. Подобные отвратительные представления, при которых с помощью искусных машин достигались удивительные эффекты, были в то время новинкой; Греция была бы удивлена, если бы ей вздумали внушить подобную попытку применить зверство к эстетике, сочетать искусство с пытками. Несчастного выводили на арену в богатом костюме бога или героя, обреченного на смерть, и затем казнь его происходила в виде трагической сцены из мифов, воспетых поэтами или увековеченных скульпторами. Иногда это был Геркулес в неистовстве, сожигаемый на горе Эте, старающийся сорвать со своего тела пылающую смоляную тунику; то изображался Орфей, разрываемый на части медведем, или Дедал, низвергнутый с неба и преданный на съедение зверям, Пасифая, отданная в добычу быка, умерщвление Аттиса; иногда ставились на сцене ужасные маскарады, в которых мужчины были одеты жрецами Сатурна, а женщины жрицами Цереры с повязками на лбу; наконец, в других случаях ставились целые драматические пьесы, в заключение которых герой действительно был предаваем смерти, подобно Лавреолу, или изображались такие трагические события, как, например, история Муция Сцеволы. В заключение являлся Меркурий с раскаленным железным прутом, которым он прикасался к каждому телу, чтобы посмотреть, не дрогнет ли оно; прислужники, замаскированные Плутоном или Орком, утаскивали трупы за ноги, приканчивая молотом все, что еще трепетало.

Самые почтенные христианские дамы должны были испытать подобные зверства. Одни из них исполняли роль Данаид, другие роль Дирцеи. Трудно себе представить, с какой стороны миф о Данаидах мог служить темой для кровавых представлений. Казнь, которая, судя по всем мифологическим преданиям, была предназначена для этих преступных женщин и которая изображалась в лицах, была бы недостаточной, чтобы удовлетворить Нерона и привычных посетителей его цирка. Быть может, они дефилировали со своими урнами и в заключение погибали под смертельными ударами актера, изображавшего собой Линцея. Быть может, изображалось в лицах, как Амимона, одна из Данаид, подвергается преследованию сатира и как затем ее насилует Нептун. Быть может, наконец, эти несчастные последовательно переносили перед зрителями ряд мучений Тартара и погибали лишь по прошествии целых часов истязания. Изображение ада на сцене было тогда в моде. За несколько лет перед тем (в 41 году) появилась в Риме имевшая большой успех труппа египтян и нубийцев, которая давала ночные представления, причем в известном порядке показывались все ужасы подземного царства, согласно живописи, уцелевшей в Фивах, а именно в гробнице Сети I.

Что же касается казни Дирцеи, то в этом отношении не остается места сомнениям. Всем известна колоссальная группа, которая называется Фарнезийский Бык и ныне находится в музее в Неаполе. Амфион и Цет привязывают Дирцею к рогам дикого быка, который должен проволочить ее тело по утесам и терниям Киферона. Это весьма посредственное изваяние из мрамора, перевезенное в Рим во времена Августа, было предметом всеобщего восхищения. Можно ли было найти более подходящую тему для того отвратительного искусства, которое было пущено в ход жестокостью той эпохи и которое заключалось в изображении в виде живых картин знаменитых скульптурных произведений? Одна надпись и одна фреска в Помпее, по-видимому, доказывают, что эта ужасная сцена часто была представляема в цирках, когда казни подвергалась женщина. Обнаженное тело несчастной привязывали за волосы к рогам бешеного быка под сладострастными и похотливыми взорами толпы озверелого народа. Некоторые из христианок, замученные таким образом, были слабого телосложения; они выказывали нечеловеческое мужество; но гнусная толпа обращала внимание только на распоротые животы и истерзанные груди.

Нерон, конечно, присутствовал при этих зрелищах. Так как он был близорук, то во время боя гладиаторов он следил за представлением, приставляя к глазу двояковогнутый изумруд, служивший ему лорнетом. Он любил ставить напоказ свое знакомство с правилами скульптуры; уверяют, что даже над трупом своей матери он высказывал по поводу его гнусные замечания, одобряя одни формы, порицая другие. Тело, трепещущее под зубами зверя, бледная робкая девушка, целомудренным жестом старающаяся прикрыть свою наготу и вслед за тем поднятая быком на рога и разорванная им в клочья об булыжники арены, должны были представлять пластические формы и краски, достойные такого знатока, как Нерон. И он присутствовал при этом в первом ряду, в podium, среди весталок и курульных чинов, со своей нескладной фигурой и подслеповатым видом, с голубыми глазами, белокурыми, завитыми в несколько ярусов волосами, со зловещей губой, со злым и в то же время глупым видом толстого ротозея, надутого чванством, между тем как воздух, пропитанный испарениями крови, оглашался резкими звуками меди. Без сомнения, он при этом рассуждал с видом артиста о целомудренных позах этих новых Дирцей, и можно себе представить, как он уверял, что некоторый вид покорности своей судьбе придает этим непорочным женщинам, которым предстоит тут же быть разорванными на части, такую прелесть, какая раньше ему была неизвестна.

Память об этой отвратительной сцене долго сохранялась еще при Домициане, когда при театральном представлении актера предавали смерти сообразно требованиям его роли, в особенности, например, роли Лавреола, исполнителя которой подвергали действительно смертной казни на кресте, все вспоминали о piacula 64 года и высказывали предположение, не принадлежит ли преступник к поджигателям города Рима. По-видимому, с этой же эпохи появились названия sarmentitii или sarmentarii (люди, обреченные костру), semaxii и народный крик «христиан на растерзание львов». Нерон как бы обдуманно отметил нарождающееся христианство неизгладимым отпечатком; отныне кровавое родимое пятно мученичества на челе Церкви никогда не сотрется.