Однокурсники - Петр Боборыкин

Заплатин выговорил все это вяло, точно нехотя.

— Все едино! И те, что обшиваются в дешевых магазинах на Тверской, где строят студенческие формы. Все едино, братец ты мой! Пора покончить со всей этой маниловщиной.

— Какой, Шибаев?

— А вот насчет студента! Возводят его в какой-то чуть не мученический чин! И мы с вами пострадали, как принято говорить на жаргоне. А что ж из этого? Десятки, сотни, кроме нас. И что ж, Заплатин, — Шибаев подался к нему через стол, — как будто мы не знаем, сколько тут очутилось зрящего народа?..

— Панургово стадо?

— Именно! А самомнения-то во всех — ведрами, ушатами. Точно преторьянцы, состоящие при российском прогрессе… А я — прямо говорю — за целую дюжину таких избранников одного хорошего присучальщика не дам.

Право слово!

Год тому назад и даже полгода такие обличительные речи встретили бы в Заплатине сильный отпор. А он слушал не возмущаясь. Он точно забыл, что сам студент, что на нем пальто с позолоченными пуговицами, что его должна связывать с массой студентов особая связь.

Но дрогнуло ли у него за последние месяцы сердце, прошлась ли дрожь по спине от высокого духовного волнения в аудитории, или в товарищеской беседе, на сходке, или на пирушке?

Ни одного раза! И не потому только, что у него свой любовный недуг; и раньше, и в те минуты, когда его так сильно глодал червяк ревности, он ничего подобного не испытывал.

И много раз ловил он себя, возвращаясь с Моховой, на таком чувстве — точно он канцелярист, идущий из присутственного места, где строчил «исходящие» и перебеливал отношения.

— Вы куда же, синьор, собираетесь по окончании законом положенного срока? — с кривой усмешкой спросил Шибаев.

— Не знаю, — проронил Заплатин.

— В аблакаты небось? Или мечтаете об ученых хартиях? Оставят при университете? В магистранты потянетесь?

— Где же… Надо иметь другие аттестации, да я и не готовил себя к ученой дороге.

— Бросьте!

— Что бросить?

— Бросьте всю эту претенциозную канитель! Не стоит. Я вот в этот год, когда переменил окончательное свое обличье — и внутреннее и внешнее, — знаете, к какому выводу пришел?

— К какому? — живее спросил Заплатин.

Шибаев допил пиво, обтер пальцем пену на своих густых рыжих усах и крякнул.

— А вот к какому, милый человек: интеллигенция там, на месте, где жизнь-то делает народ, ни к черту не годится.

— Песня старая!

— Постойте! Дайте досказать. Не приравнивайте вы меня, пожалуйста, к нашим охранителям дореформенного типа. Я говорю только, что мы, с нашей мозговой дрессировкой, ни к черту не годны там, где нужно дело делать. На первом на себе я убедился. И проклинаю — слышите, проклинаю!

— все те учебные книги и книжонки, которые зубрил или штудировал гимназером и студентом.

— Как же быть?

— Бросить все, выкинуть из головы горделивую дурь, что я-ста — соль земли! Как бы не так! Вы просто кандидат на казенный или обывательский паек, потому что прошли через нелепую процедуру, именуемую экзаменом. Тьфу!

Шибаев сильно плюнул на клеенчатый пол.

И на это Заплатин не стал возражать. Он и сам не лучше этого смотрел на собственную особу как представителя интеллигенции.

Но и продолжать беседу не было большой охоты.

Они простились с бывшим однокурсником, даже не сказав друг другу своих адресов. Шибаев остался в пивной и заказал себе еще кружку пива.

XIII

От двух до трех можно, наверное, застать Пятова в конторе, в городе.

Туда и решил идти к нему Заплатин.

Он захватил с собою свою работу. Книг и журналов накопилось много, и нести их было неудобно.

Продумав ночью, до пятого часа, Заплатин решил, что завтра он должен иметь «нешуточный» разговор с Элиодором.

Расчет его оказался верным. Пятов сидел в конторе.

Когда его впустили туда, Элиодор ходил по конторе, а на диване сидел белокурый, большого роста — кажется, из немцев — коммерсант, в усах, бритый, старательно причесанный и одетый с иголочки. Воротничок и манжеты так и лоснились.

— Присядьте на минутку! — указал хозяин Заплатину на кресло в стороне.

Они торговались, и, кажется, уже довольно давно.

Гость — вероятно, приказчик какого-то фабричного склада — покупал.

Ему нужен был миткаль или что-то вроде этого. Он говорил совсем по-московски, без малейшего акцента, и раза два употребил в разговоре слова: "недохватка",

"заминка" и «курса». Элиодор с усмешечкой в глазах ступал по паркетному полу конторы маленькими шагами, переваливаясь с боку на бок, и руки держал чисто хозяйским жестом — в карманах панталон.

— Так как же, Элиодор Кузьмич?

Блондин встал и оказался действительно огромного роста.

— Как я сказал, Юлий Федорович! Это — самая крайняя расценка.

— Дорожитесь… Ну, хоть полкопеечки бы сбросили.

— Никак невозможно! Шесть с денежкой… Дешевле вы теперь не найдете нигде. Не у вас одних недохватка в миткале.

— Мы это превосходно знаем!

— Ergo! — пустил Элиодор латинский возглас. Стало быть, цена самая христианская.

— Даже и полушки не скинете?

— Не могу-с!

Тут Пятов вынул правую руку из кармана и повер тел ладонью в воздухе.

— Позвольте сообразить.

— Да что же тут соображать, Юлий Федорович?

— Четверть копейки на аршин. Это — обжект.

— Конечно. Даром никто не даст.

Заплатин слушал с полузакрытыми глазами, и его однокурсник, со всеми своими интеллигентными затеями, автор будущей книги об эстетических взглядах Адама Смита — выступил перед ним, как настоящее бытовое лицо.

И как его короткие фразы: "не могу-с", "самая решительная цена", — отшибали рядами, амбарами, Ильинкой, Никольской, Варваркой! Этот, и влюбившись, не уступит «зря» полушки.

Коммерсант ушел после крепкого пожатия и, на ходу, поклонился и Заплатину.

— Что, голубчик, — спросил его Пятов, — небось про себя обличали вашего товарища в сквалыжничестве?

Вместо ответа Заплатин только пожал слегка плечами.

— В делах иначе никак нельзя. Вы думаете, четверть копейки — пустяки? А она в иные минуты составляет весьма непустяшную сумму. Для вас это — хотя вы ведь тоже из торгового сословия — тарабарская грамота. И для меня было так же еще каких-нибудь два года назад. Я отстранял себя от всего этого. Презирал. Глумился. И тем немало огорчал родителей, даже и матушку, которая была весьма приятно удивлена, когда я изъявил готовность вести дело и серьезно к нему присмотрелся. Слава Богу! Теперь мы охулки на руку не положим.

— Верно! — выговорил одно слово Заплатин.

— Да вот вам один эпизодец из моих студенческих годов.

Тогда я, как настоящий интеллигент, зашибался дешевым альтруизмом. Вышла стачка на фабрике. Я и говорю матушке: накиньте им, значит, по гривенничку на кусок вот этого самого миткаля, который теперь до зарезу нужен на ситцевой фабрике Кранцеля.

Что такое гривенник! Однако меня тогда не послушали — и прекрасно сделали… Вот теперь я знаю — что такое лишний гривенник на кусок миткаля.

— А что? — спросил Заплатин.

— Чистая потеря в семьдесят тысяч рублей из хозяйской прибыли.

Заплатин промолчал. У него внутри шла такая работа, что он не хотел вступать в разговор с Пятовым до той минуты, когда придет его черед.

— Ах, Заплатин! Знаете, какое я сделал открытие!

— Как же я могу знать, Пятов?

Тон у Заплатина был уже совершенно товарищеский, особенно в этом обмене фамилий, без имени-отчества.

— А вот какое… Мне попался… у Дациаро — я заехал купить один этюд… заграничный и выбрать несколько фотографий… И вдруг вижу кабинетный портрет молодой женщины — скорее девушки… в бальном, с голыми руками и цветами. И в черных волосах. Оказывается, что я никогда не видал или забыл. Мы еще тогда были с вами в гимназии. Кого?

— Вы мне все загадки задаете.

— Помните, кровавая трагедия, зимой, в окрестностях

Вены… наследник престола… эрцгерцог Рудольф…

— Австрийский?

— Да. И красавица Вечера. Баронесса Вечера — его пассия. Оба покончили с собою. И в ней я нашел поразительное сходство — с кем бы вы думали? С

Надеждой Петровной! Уверяю вас! Да вот поглядите.

Пятов побежал к бюро, выдвинул ящик и достал фотографию.

— Я тогда прямо проехал сюда и оставил здесь. Посмотрите, посмотрите!

Он потянул Заплатина за руку и подвел его ближе к окну.

— Разве нет сходства? А? Этот нос? А ресницы? А поворот головы? Ведь и эта баронесса Вечера была, по матери, родом откуда-то из Далмации, кажется, или из Хорватии.

— Что-то действительно есть, — пробормотал Заплатин.

— Как что-то! Все! И контур шеи, падение плеч! Смотрите эту линию. Поразительно! И усмешка рта, такого же пышного!

Губы Пятова слегка даже причмокнули, глаза бегали по фотографии, подергиваясь масляной влагой.