Будущее - Дмитрий Глуховский

— Что вы делаете?!

— Да я тебя сейчас…

— Это клаустрофобия! У него приступ, у моей жены клаустрофобия, я знаю…

— Да пошел ты! — ору я на него.

Сначала я несусь просто вперед, не отдавая себе отчета, куда движусь. На какой-то миг передо мной мелькает «71», и я силюсь сфокусироваться на этих цифрах, но кто-то хватает меня за шиворот, пытается задержать, и я снова сбиваюсь. Через пару секунд я ступаю по его лицу. Оно мягкое.

Я — маленький шарик. Мне нужно попасть в ячейку с цифрами «71», тогда — выигрыш, а игра идет ва-банк, на кон поставлено все. Я почти пристроился в нужный желобок, но тут кто-то дает мне под дых, и дьявольская рулетка раскручивается заново.

Люди облепляют меня, виснут на моих руках, цепляются за ноги, лезут губами мне в лицо — отнимать у меня воздух, тычутся глазами в мои глаза — хотят потереться еще и душами, потому что плотней сблизиться телами уже не получается.

— Пропустите! Пропустите! Выпустите меня!!! — кричу я. Зажмуриваюсь и бегу по чужим ботинкам — медленно, как в бассейне по шею в воде.

— Тридцать секунд до отправления.

Коммуникатор, наверное, предупреждал меня, что время на исходе, но его писк затерялся в хоре людей, которым я отдавил ноги.

Впереди — брешь.

Гейт! Какой-то — не важно уже, какой.

Сквозь стену видно, как из темноты подлетает и замирает у дверей поезд — пробирка со светом.

— С дор-р-р-роги!

В стеклянную емкость вагонов набирается темная человеческая масса, ртуть. У дверей толкучка. Судьба говорит мне благожелательным механическим голосом:

— Поезд отправляется. Пожалуйста, отойдите от вагона.

— Не напирайте! Всё равно все не влезут! — визжит какая-то бабенка.

— Да пошла ты!

Я хватаю ее, возмущенную, за запястье, оттаскиваю в сторону, а сам бросаюсь вперед, сквозь уже схлопывающиеся створки.

Проталкиваюсь внутрь! Всему вагону придется выдохнуть, чтобы мне нашлось местечко. Пассажиры молчат и терпят. Мир не без добрых людей.

И так, без воздуха, мы отправляемся в пустоту.

Теперь мне нужно разобраться с моими внутренними органами. Раскрутить скукоженные кишки. Разлепить склеившиеся меха легких, вернуть им ритм. Обуздать галопирующее сердце. Это непросто: вагон забит до отказа. Чтобы не запачкать всех этих самаритян, я прислоняюсь лбом к черному стеклу и смотрю наружу.

Туба прозрачной веной протягивается от пульсирующего сердца-хаба к неведомым конечностям спящего титана, и мы, как капсула с вирусом, летим по его сосудам, мчимся заражать далекие небоскребы своей формой жизни.

Этот образ успокаивает меня. Я усмиряю дыхание, и соленая слюна перестает сочиться мне в рот. Тошнота отступает.

Но куда я еду?

Рулетка сыграла, но я понятия не имею, в какой ячейке оказался.

— Что за маршрут? — оборачиваюсь я к соседу — тридцатилетнему бородачу в фиолетовом пиджаке. — Какой это был гейт?

Мы все выглядим, как тридцатилетние, за исключением тех, кто молодится.

— Семьдесят второй, — отвечает тот. Вот как.

Ошибся платформой. Перепутал «Ориент-Экспресс» с поездом до Освенцима. Надо было слушать, когда судьба советовала мне отойти от вагона.

Следующая остановка может быть где угодно — за двести, за триста километров отсюда. Составы полностью автоматические, их не остановить. Пока я доеду до ближайшей станции, дождусь обратного поезда, вернусь в хаб… Если я опоздаю, они начнут без меня. Я помню слова Шрейера: Пятьсот Третий будет там. Не явился — командование переходит к нему, и уж он-то не упустит своего шанса. А я останусь отбывать пожизненное в своей одиночке с видом на прогаженную детскую мечту.

Я, похоже, застрял в моменте, где мне сообщили, что я сел не на тот поезд; вишу на стоп-кадре — с открытым ртом пялюсь на бородатого. Он сначала пытается притвориться, будто так и надо, но потом не выдерживает:

— Что-то хотели?

— Очень красивый пиджак, — рассеянно говорю ему я. — Не говоря уже о бороде.

Он приподнимает бровь.

Пока я доберусь до «Гипербореи» своим ходом, операция точно уже закончится; если их там всего двое, звену вряд ли понадобится больше десяти минут.

Есть в этой истории и кое-что похуже упущенных карьерных возможностей или нерешенного жилищного вопроса. Пятьсот Третий решит, что я просто побоялся с ним встречаться. Что я просто слил.

— А у тебя рубашка отличная. И нос милый. Такая римская горбинка… — задумчиво произносит бородач. — Супер.

— Это перелом, — автоматически откликаюсь я.

Что лучше: показаться тем, кто доверяет тебе секретную миссию, идиотом — или трусом? Непростой выбор.

Поезд несется, ныряет меж смазанных башен. Табло показывает скорость: 413 км/ч.

— Выглядит мужественно, — уважительно кивает фиолетовый. — А я себе шрамы сделал.

— Шрамы?

— На груди и на бицепсах. Пока на этом остановился, хотя были и еще идеи. Слушай, а сколько стоит так нос оформить?

— Мне бесплатно сделали. По знакомству, — шучу я.

— Везет. А я целое состояние выложил. Они мне все предлагали объемное тату, но это же вчерашний день. А шрамирование возвращается.

— У меня есть пара знакомых, которым будет приятно это слышать.

— Правда? Шрамирование — чистый секс. Так первобытно.

Задача. Дано: гребаный поезд мчится в неверном направлении со скоростью 413 километров в час. Вопрос: на какое расстояние я забился глубже в задницу, пока бородатый говорил «Шрамирование — чистый секс»? Решение: нужно разделить четыреста тринадцать на шестьдесят (узнаем, сколько поезд проезжает за минуту), а потом еще на двадцать (потому что бородатому нужно примерно три секунды, чтобы изречь эту мысль). Ответ: примерно на триста метров. И пока я говорил про себя «Примерно на триста метров», я оказался еще примерно на триста метров глубже.

И я ничего не могу поделать. Еще триста.

— Неверный маршрут, — сообщает мне коммуникатор. Доброе утро, падла. На экранчике все еще висит вызов, издевательски мне подмигивая.

Гнить мне в моем кубике.

Это с прежних времен такое выражение осталось — гнить. Теперь-то мы все накачаны консервантами и не сгнием никогда. Беда: если ты гниешь, по крайней мере есть надежда, что однажды все кончится.

— У тебя глаза просто супер, — говорит фиолетовый. — Может, поедем ко мне? Я осознаю, что все время нашего с ним разговора мы прикасаемся друг к другу всем, кроме рук; мы уже близки так, как близки кузнечики в пачке. И вот фиолетовый хочет продолжить со мной эту насекомую любовь.

— Прости… — У меня садится голос. — Я как-то по девочкам.

— Ну ты что! Ну не разочаровывай! — морщится он. — Девочки — это вчерашний день. У меня целая куча друзей раньше с телочками чпокались, а теперь соскочили, все равно без смысла. Недовольных нет…

Его борода щекочет мне ухо.

— Ты же скучаешь… Я же вижу. Иначе зачем бы ты стал со мной заговаривать, а? Вспоминаю вдруг свой сон.

Пятьсот Третьего. Кинозал.

Угриным движением разворачиваюсь, оказываюсь с ним лицом к лицу, хватаю бороду в кулак, рву вниз, пальцем вжимаю ему кадык.

— Послушай-ка, ублюдок! — шиплю я. — Скучаешь, похоже, ты. Своим больным дружкам можешь простату до посинения массировать. А я — нормальный. И еще: у меня в кармане шокер, я тебе сейчас его засуну туда и проверну пару раз, чтобы ты не скучал.

— Эй… Ты что, приятель?!

— Вас, фиолетовых, и так слишком много развелось, если один в давке перенервничает, никто и не заметит.

— Я просто… Думал… Ты сам… Начал… Первый…

— Я начал? Я начал, ублюдок?!

Его лицо начинает походить цветом на его пиджак.

— Что вы делаете?! — голосит какая-то девчонка слева.

— Самооборона, — отвечаю я, отпуская его кадык.

— Шшшивотное… — шипит он, растирая шею.

— И всех вас так надо, — шепчу ему на ухо я. — Передавить.

— Башня «Октаэдр», — доносится из динамика. — Сады Эшера. Приготовьтесь к выходу из вагонов.

Поезд сбавляет скорость, пассажиры складываются гармошкой. Перед тем как выйти, я лбом бью фиолетового в переносицу. Будет тебе, упырю, горбинка. Все, теперь я готов.

С платформы посылаю бородатому воздушный поцелуй.

Стекляшка с пучеглазым фиолетовым педиком уносится в черноту. Пусть обращается в полицию, если хочет, его там не только на шокер натянут. МВД и еще пара важных министерств — в кармане у Партии Бессмертия. Партия спасла парламентскую коалицию от развала и теперь может загадывать любое желание.

Первое желание было такое: чтобы Бессмертные сделались невидимыми. Абракадабра! — исполнено. Даже в демократическом государстве возможно маленькое волшебство.

Мне плевать, на сколько я опоздаю в «Гиперборею». Плевать, кого я там встречу и кого мне придется придушить. Я вдыхаю воздух полной грудью. Адреналин горячим маслом смочил сведенное судорогой нутро, и меня отпустило. Почти так же полегчало, как если бы меня вырвало.