Приключения порученца, или Тайна завещания Петра Великого (СИ) - Владимир Синельников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меньшиков с удивлением искоса взглянул на Алёшку. Потом достал третий бокал, плеснул себе, Савве и Алёшке, опять не дожидаясь жадно выпил, Алёшка, истово перекрестясь, ворочая кадыком, выпил зелья заморского, Савва опять пригубил и поставил бокал на стол.
– Ну вот и порешили, братцы мои, а как там уж получиться на деле – господь решит, только думаю я, господа, что готовиться вам надобно опять в путешествию тайную ехать. Надоть угрозу енту от государя нашего напрочь отвестить. А предприятие оное, думаю я, опаснее прежнего будет, ежели и вправду мальтийцы умыслом энтим злокозненным заправляют. Ну всё, всё, подите прочь, когда ассамблея состоится – уведомлю. А план-то твой, Алёшка, ой как хорош. Далеко могёшь пойтить, только служи верно, лишнего не болтай да благодетелев своих помни и интересы их верно блюди, тогда и в выгоде будешь завсегда да и шкуру свою сохранишь.
Глава третья
Ассамблея
Ассамблея удалась на славу. Бахусом опять был избран Иван Балакирев, а виночерпием Ян Лакоста. Он то и подливал гостям, заставляя их ползти на коленях к чану с вином. Пётр сидел во главе стола – по правую руку – Екатерина, полная весёлая, лицо красное лоснится от выпитого вина и жаркого платья, плотно обегающего её полную, но по-звериному грациозную фигуру. Рядом с ней две красавицы дочери, одетые по последней моде, нарумяненные, глазастенькие, ну точно куколки, заливаются звонким смехом, глядя, как взрослые дядьки на коленях ползают. По левую – друг и наперсник – Сашка Меньшиков. Сам пьёт без меры, но не пьянеет, а зорко всматривается в залу и заискивающее поглядывает на государя. Среди ближайших друзей и шутов Савва увидел Абрама. Подошёл, обнял.
– Экий ты, братец красавец вымахал. Высок, плечист, выправка ну прямо генеральская. От девок, небось, и отбою нет?
– Что ты, дядя Савва, я ж ещё молодой, рано мне об этих делах думать, вот батюшка государь велит, тогда и подумаю. А пока все мысли мои об науках военных, да об учёбе. Я так скучаю, дядя Савва, по тебе, по дяде Алёшке, по Петру Андреичу, по Давыду, отцам моим названы. А что с рукой-то у тебя, дядя Савва?
– А, это пустяки, ночью от воров московских отбивался, вот и повредили руку немного. Алёшка-то здесь должен быть, а, вот и он, Эй, поди сюда, Алексей Кириллович, погляди каков казак наш вымахал! Не зря жизнями мы своими рисковали.
Алёшка не очень приветливо посмотрел на Абрама.
– Да, хорош казак, ничего не скажешь. Слышь, Савва, дело наше – то не забывай. Я уж и истерпелся весь.
– Ты за Александром Данилычем следи, он и должён знак нам подать.
Разошлись. Савва обратил внимание на злой и ревнивый взгляд царевича – Алексея Петровича.
Раздался зычный голос Бахуса.
– Господа, господа – танцы!!! Объявляю Менует!
Ассамблея нынче разительно отличается от безумного пьянства и разгула десятилетней давности. Платья все европейские уже, бород не видно и в помине. Молодые дамы уже грациозные, и танцы более не производят впечатления дикой вакханалии. Пётр весел, но не дик, по-доброму улыбается, смеётся, треплет по плечам соратников да гостей.
После танцев вновь уселись по столам. Стась Михалевич сидит напряжённый прямо напротив Саввы. Савва на него не глядит, а смотрит за его взглядом. Тот ищет взглядом господина Кранкля.
– Савва, друг, а что это у тебя с рукой, почему на привязи, как у раненного? раздался зычный голос Меньшикова. – Расскажи-ка, будь любезен, про приключению свою, мы-то уже слыхали кой чего, да государь-то небось и не знает подробностев твоих пикантных да интимных, будь любезен, сделай одолжение, обскажи, повесели кумпанию.
– Право, Александр Данилович, не стоит…
– Да нет уж, будь любезен…
– Просим, Просим – заверещали дамы– расскажите, Савва!
– Не упрямься, чёрт усатый, повесели народ! зычно встрял Пётр. Это уже был приказ, и Савва как бы нехотя подчинился.
– Ну ладно, значит возвращался я, ночью намедни к себе на Покровку, иду я себе…
– А откудова идёшь то? – Сашка подталкивает разговор, направляя его в нужное русло.
– Ну, из постоялого двора одного. Тут вижу, едет карета, и вдруг четверо воров останавливают пару, и к карете. Помогите, слышу оттуда. Я кидаюсь к карете, а там прекрасная дама. Ну я тут шпагу вытащил и в бой. Двоих сразу положил, а один супостат, меня ножом по руке и резанул.
– А далее, ты далее обскажи! Что далее приключилось?!
– Ну будет, тебе, Александр Данилыч, право…
– Нет, ты расскажи, что ж ты, чёрт мохнатый, самое интересное от народа и государя нашего скрываешь!
– Рассказывай Савва… – это уже Пётр. Как бы опять, подчиняясь приказу, Савва продолжает:
– Ну вот, значит, кровь-то хлещет, дама без памяти, я кучеру кричу, гони, чёрт. Он меня и привёз в дом к даме той, она в себя пришла и в дом меня завела. Там рану мою промыла, перевязала. Ну, тут у нас и любовь и приключилась. Такая страстная оказалась дама. Уж и так давала и эдак. Я еле живой уполз под утро. Муж, говорит, где-то ночами шастает, всё дела у него какие-то важные, государственные, да и вообще, говорит, с его обрубком, какая уж тут жизнь может быть…
Зал грохнул от смеха. Пётр вытирал слёзы, Екатерина закрыла лицо руками и заливалась от смеха.
– А имя-то, имя хоть сказала своё, кто она такая, кто муж-то?
– Сказывала, что Ганной её зовут, а по фамилии она…. Ну, в общем, жена она одного польского посланника… Как биш его, запамятовал, простите ради бога…
– Не Михлевича ли баба случайно?…
– Ну не могу я говорить боле, увольте…
Михалевич встал из-за стола, лицо красное, весь зал хохочет до слёз. Усы аж приподнялись, поднял бокал и плеснул Савве в лицо.
– Сударь, ты есть низкая русская вонючая собака! Пся крев, курва блядь сучья. Я тебя вызываю на дуэль. Ты кровью своей смоешь оскорбление дворянина. Цыганское и жидовское отродье. Я тебе яйца вместе с обрубком твоим жидовским отрежу и в рот твой поганый засуну… и ещё и ещё… Зал притих, Пётр приподнялся со своего кресла. Бровь его удивлённо приподнялась. Дуэли на ассамблеях – дело не редкое, и государём не осуждаемо, всё должно быть, как в Европах, по настоящему, по правилам, но здесь своим звериным чутьём почувствовал он нечто необычное. Не мог Савва просто так пойти на ссору, слишком уж деликатен, хитёр и осторожен был его личный шпион. Взглянул на Меньшикова, тот невинно потупил взор.
– Я готов дать вам удовлетворение, сударь, сей час же. Только по благородным ли правилам будет драться с раненным, с пострадавшим, спасая вашу же супругу от поругания ворами?
– Мин Херц, – обратился Меньшиков к Петру, – По французским рыцарским правилам, если вызываемый не могёт провестить бой из за болезни али ранения, а вызывающий требует сатисфакции немедля, то замест вызываемого могёт выступить и евойный секундант али друг, энта замена допускается и вполне в духе рыцарских традиций.
– А есть ли кто-нибудь, кто за Савву биться готов? Зал притих, всем было известно, что Стас Михалевский слыл в Польше лучшим фехтовальщиком, известно было так же, что своему искусству обучался он во Франции, в Гренобльской школе, как известно, лучшей в мире.
– Я дворянин и готов заменить Савву Рагузинского, друга моего, и готов так же сложить голову свою, за честь евоную Алёшка вышел из тени зала и ответствовал строго по дуэльному уставу.
Савва отыскал взглядом Кранкля. Тот, спрятавшись за спины гостей, отвернувшись, незаметно продвигался к выходу.
– Государь, по французским правилам я имею право просить секунданта для своего супротивника. Я желаю секундантом для Михалевского видеть господина Иогана Кранкля, помощника посланника австрийского, коей на ассамблее нашей присутствует.
Кранкль остановился, смертельно побледнел, стал как полотно, он не мог уж и вымолвить ни слова. Ему всё стало понятно, понятно, что планы их с паном Стасем разоблачены, что погибель их ждёт неминуемая и лютая, что не поможет им уже никакая дуеля. Стась Михалевский посмотрел на Алёху и вдруг увидел за его спиной хромого денщика, как две капли воды похожего на того печника, который недавно чинил печь в его покоях во время разговора с Кранклем. И тоже всё понял, и холодок предчувствия лютой смерти прополз по его спине. Он был человеком, очень отважным и мужественным. Решение пришло само собой. В полной тишине он открыл свой перстень, высыпал в бокал порошок без остатка, и одним глотком опустошил чашу. Через секунду он схватился за горло и с хрипом замертво упал подле стола. Изо рта вывалилась кровавая пена, ноги дёрнулись и он затих.
