Сапер (СИ) - Вязовский Алексей

— Стой, дурак!

Куда там… Задал стрекача, будто и не раненый.

Ну вот, и немцы пожаловали. Это ходячее несчастье даже не посмотрело по сторонам. Не успел бегун достичь лесных зарослей на той стороне, как раздалась пулеметная очередь, потом вторая, чуть ближе. Антонов всё же забежал в чащобу, когда почти напротив нас остановился патруль на мотоцикле. Немцы чуть посокрушались неудаче и посмеялись над неудачливым пулеметчиком, который для очистки совести дал по длинной очереди в обе стороны от дороги, и неспешно уехали.

Прошло более получаса, когда я всё же схватил Оганесяна, впавшего в какое-то забытье и перетащил его через дорогу. Хоть это прошло без приключений. Антонова нигде не было. Никто не ждал нас под кустами или за деревом и никто не отозвался на осторожные оклики. Танкист исчез, оставив меня наедине со своим товарищем, состояние которого ухудшалось всё больше. Идти он уже не мог, валился с ног, а жар вырос еще сильнее. Если так пойдет дальше, до наших он не доживет.

* * *

Хоть и отдохнули после перехода дороги почти час, но Оганесян идти уже почти не мог. Это уже не ходьба была, а одно издевательство: мне постоянно приходилось ловить его, когда он начинал падать. Нести его на себе — это затея для кино, наверное. Хоть и был мехвод маленьким, почти на голову ниже меня, а весу в нем всё равно за полсотни килограмм. Сколько такого на себе потащишь? Метров двести, самое большое, а потом упадешь рядом с ним и будешь долго приходить в себя. Дневной переход получится километров пять от силы. Так до наших мы к Новому году дойдем, не раньше. Пора делать волокуши.

Из инструментов у меня только малая пехотная лопатка и четырехугольный штык от мосинки. Был бы хотя бы топор, часа за полтора управился бы, а так работа затянулась на добрых три часа. Оганесян всё это время спал, а я ковырялся с кое-как срубленными березками. Да кроме того, что делаешь всё ничем и из ничего, так еще и прислушиваться приходится. Хоть и оттащил я раненого почти на километр от дороги, а всё же береженого бог бережет. Не береженого же конвой стережет.

В итоге волокушу я соорудил, когда солнце уже клонилось к верхушкам деревьев. С сомнением посмотрев на кривое и косое изделие, я кое-как привязал к ней Оганесяна ремнями и потащил. Несмотря на неказистый вид, держалось всё хорошо и скорость у меня теперь была чуть медленнее, чем если бы я шел сам. Когда решил остановиться в густых сумерках, отмахали километров десять, не меньше.

Меня хватило только на то, чтобы развести огонь и согреть землю, на которой мы будем ночевать. О еде я старался не думать: ни сил, ни времени на ее поиски не было. Если бы не придурок Антонов! Куда его понесло? Неужели он надеется выбраться один? Эх, сдается мне, выловят его немецкие патрули не сегодня, так завтра. Или местные крестьяне сдадут, когда он побираться пойдет — они тут все повально советскую власть ненавидят.

Или еще что случится. Теленок, одно слово. Тут друг за дружку держаться надо, а не шастать по лесам в одиночку без опыта и умения. А он небось думает, от обузы избавился. А кто твой зад прикроет, когда ты спать ляжешь или до ветру пойдешь? То-то и оно. Под эти мысли я провалился в сон.

* * *

Утро 28-го июня встретило нас ярким солнцем и гомоном птиц. Наверняка пернатые чему-то радовались. У меня же пока такого повода не было. Вроде бы жар у Оганесяна немного спал, но запах от повязки стал настолько сильным, что принюхиваться, чтобы его уловить, уже не надо было.

В животе заурчало — организм напоминал, что неплохо бы и поесть, но придется потерпеть, из еды у нас было только фляжки полторы воды, которую я набрал вчера из попавшегося по пути родничка. Разбудил Оганесяна и решил сменить ему повязку, несмотря на все его возражения, что он потерпит. Оторвал на это дело еще кусок немецкого парашюта (да уж, коммерсант из меня никакой), промыл как смог рану из фляжки — гной сочился весьма обильно, подложил под повязку хотя бы относительно чистые остатки вчерашней и начал собираться в дорогу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Оганесяна уложил на волокуши, привязал, чтобы не падал, впрягся и потащил его на северо-восток, почти не сворачивая. Деревья стали расти чуть пореже, завалов не встречалось, один раз мы даже пересекли не сильно заросшую просеку. Фронт гремел уже со всех сторон, над головой то и дело проносились немецкие самолеты. Летали они и парами и целыми группами

Час, наверное, я волок за собой мехвода, даже устал не очень сильно. По крайней мере, о привале пока не думал. Впереди за деревьями показалась поляна, запахло прибрежными зарослями. Нас окликнули — из-за кустов вышел патруль, как потом оказалось, из 7-й моторизованной дивизии восьмого мехкорупуса. После проверки документов, нам показали направление на медсанбат.

— Извините, товарищ лейтенант — козырнул мне долговязый сержант, разглядывая Оганесяна — никого выделить вам в помощь не могу, нас скоро перебрасывают, но тут недалеко, идете вдоль притока Стыри, справа будет деревня Пониковица, а слева в лесочке — медсанбат.

Я тяжело вздохнул, опять впрягся в волокуши. Второй мой «забег» — дался тяжелее. Спасало то, что шел вдоль речки, поглядывая по берегу — а ну как попадется лодка и мои мучения закончатся. Не попалась. Зато через час в ближайших к нам кустах что-то зашевелилось. Я бросил на землю волокуши, надеясь, что мехвод ударится не очень сильно и выхватил парабеллум, озираясь при этом по сторонам. Через пару секунд звонкий женский голос произнес сакраментальное: «Стой, кто идет?».

— Свои, — ответил я. То, что нас держит на прицеле молодая девчонка, ничего хорошего не значит. Уж лучше пожилой повоевавший мужик — этот от избытка чувств не пальнет сдуру, если ему что-то не то покажется или в неподходящий момент комар сядет на нос.

— Оружие на землю, — скомандовала дозорная.

Я аккуратно положил пистолет на землю, медленно распрямился и сказал:

— Я старший лейтенант Соловьев, шестьдесят пятый ОМИБ. Со мной красноармеец Оганесян, он ранен и нуждается в помощи.

— Документы покажите, — последовала новая команда. Вроде голос стал чуть поспокойнее.

Я вытащил удостоверение, развернул, показал тому, кто сидит за кустами. Что там увидели, не знаю, но девчонка скомандовала:

— Бери своего этого, Оганезова, и три шага назад!

Я подчинился. Надеюсь, дозорная умерит свой пыл и мехвод попадет, наконец, в руки медиков.

Девчонка вышла из-за кустов и я постарался не рассмеяться вслух. Нервы, наверное. Курносая брюнетка, метра полтора ростом. Рядом с ней даже танкист Оганесян показался бы богатырем. Гимнастерка с петлицами красноармейца была ей так велика, что складка на спине под ремнем заканчивалась почти возле пряжки, а саму гимнастерку она могла спокойно носить вместо платья. Понятное дело, одели во что было, а подшить под себя времени не хватило, но очень уж смешно она смотрелась. Мосинку она еле держала в руках. Вряд ли, случись что, она смогла бы прицельно выстрелить.

— Что там смешного на земле, товарищ старший лейтенант? — как можно более грозно спросила она.

— Это я от радости, что к своим вышли, — ответил я, не в силах сдержать улыбку. — Товарищу красноармейцу просто совсем плохо, видите, идти не может даже. Есть тут у вас медики?

— Медиков у нас не хватает, работают круглые сутки, — сказала она, решив, наконец, что я не немецкий диверсант. — Подождать придётся. Сейчас направо повернете, там увидите.

Медсанбат и вправду расположился очень удобно: с одной стороны лес, с другой — речушка. До палаток было совсем недалеко, если бы не девчушка, мы бы уже на месте были.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})* * *

Но чем ближе мы подходили, тем менее красивой становилась картинка. Кто-то кричал, стонал, выл, все эти звуки сливались в страшный звук. Спросив у кого-то из пробегавших медиков, куда девать раненого, потащил Оганесяна туда, куда тот показал, махнув рукой. Оказалось — на сортировку.

На сортировке творился, как по мне, настоящий кошмар: только что привезли откуда-то раненых, и все эти люди не молчали, а каждый со своих носилок требовал помощи, причем, немедленной. Присмотревшись, я понял, что кричали не все: некоторые лежали без звука и движения, им было абсолютно наплевать, где они находятся и что с ними будут делать. Сколько таких видел, никто из них не выжил — они уже с жизнью попрощались. В воздухе густо пахло кровью, порохом и дерьмом.