Лето в Провансе - Люси Колман

мы проживаем свою жизнь. Я поделилась с тобой своей тайной, потому что хочу, чтобы ты знала, что я рядом на случай, если тебе тоже захочется чем-то со мной поделиться.

Она смотрит на меня со слезами на глазах. Я тянусь к ней и заключаю ее в объятия.

– Не знаю, как вы догадались… Обязательно поделюсь, когда буду готова.

Голоса заставляют нас посмотреть в сторону рощи за огородом. Это возвращаются рыбаки.

– Вы пойдете сегодня на урок живописи? – спрашивает Келли.

– Да, а ты?

– Я бы лучше почитала в саду книжку. Я взяла эту книжку вчера в гостиной. До полуночи не спала, все читала.

– О чем там?

– О женщине, у которой жизнь пошла кувырком. Она сбегает, чтобы все начать сначала. Местами очень грустно, местами смешно. Очень хочется узнать, чем все кончится. Все мы хотим счастливого исхода.

Раньше я думала, что живу вполне счастливо. Сейчас я надеюсь, что, вернувшись домой, буду думать так же.

– Не спорю, – тихо отзываюсь я.

Мы встаем, добродушно друг другу улыбаемся и расходимся. По-моему, я правильно сделала, что пошла на откровенность с Келли, как ни странно было слышать саму себя: давно с моих уст не срывались такие слова.

Я бреду обратно во двор, оставаясь в своем отдельном мире. Кто-то трогает меня за плечо, я вздрагиваю. Оглянувшись, я вижу Джона. Он в нашей компании главный шутник, к тому же лондонец.

– Вчера вы утащили свой шедевр, прежде чем я успел на него взглянуть. – Он торопится придержать для меня дверь в студию.

– Спасибо, Джон. Просто это мой первый опыт, он не вполне удачен. Я отправила его в корзину и жду не дождусь сегодняшней попытки.

– Вы бы видели мою мазню! Никто не отличит на ней яблоки от груш!

Меня разбирает смех.

– Мне показалось, что вы сотворили нечто уникальное, Пикассо, увидев это, потерял бы сон.

Он запрокидывает голову и от души хохочет.

– Все равно я горю желанием продолжить. Никогда не испытывал такого удовольствия.

– Чем вы зарабатываете на жизнь, Джон?

– Я маляр и декоратор на пенсии, мне привычно ходить измызганным краской. У меня была иллюзия, что я способен творить, но вчерашний опыт меня отрезвил. Нико говорит, что сегодня будет рисование. Вдруг в этот раз мне повезет?

Слушая его, трудно не смеяться.

– Что ж, желаю вам удачи, Джон.

Нико оглядывается на меня и ловит мой взгляд. Я сажусь на один из стульев, которые он расставил полукругом. На каждом стуле альбом для рисования формата А4 и пенал, то и другое я, садясь, кладу себе под ноги.

– Значит, так. Сегодня мы учимся эскизу. В пенале лежат шесть разных графитовых карандашей и точилка. Вы убедитесь, что чем темнее карандаш, тем мягче он рисует. Общее правило заключается в том, что для контура надо пользоваться одним из карандашей Н – обозначение вот тут. – Нико демонстрирует карандаш. – Для текстуры и тона применяйте карандаш категории В. Самые популярные карандаши для эскизов на начальной стадии – НВ и 2В.

У Нико все получается просто и понятно. На счастье, он не просит нас рисовать что-то из реальной жизни: начинается с объемных фигур, чтобы мы узнали, для чего предназначен каждый карандаш. То, что могло бы превратиться в мучение, дается как удовольствие.

– Все, потренировались и хватит. Теперь предлагаю вам выйти на свежий воздух и найти натуру для рисования, неважно какую. На первый раз советую выбрать что-то попроще: листик, цветок. Любителей риска приглашаю под навес в саду. Проще сосредоточиться на чем-то одном, пока что рекомендую избегать сложности.

Эскиз похож на заметки. Это маленький рисунок, который на каком-то этапе может вдохновить на что-то более крупное. Сегодня можно разделить лист на четыре части. Главное, не стесняйтесь веселья. Я рядом на случай, если кому-то понадобится помощь или совет.

Мы все встаем и идем к лестнице. Меня Нико просит остаться.

– Знаю, вам понравился вчерашний урок. Вот я и подумал, что, прежде чем начать, вам будет полезно взглянуть вблизи на мастерскую практикующего художника. Только учтите, там беспорядок.

Я заинтригована, но, как замечаю, для него это неудивительно.

– С радостью, спасибо.

По дороге к шато Нико кое-что рассказывает об истории усадьбы. Когда-то здесь жили родители его бабушки. После их смерти его мать долго жила в Андалусии, в Вильякаррильо, где познакомилась с его отцом. Хозяйство пришло в упадок, потому что они редко сюда заглядывали. Жить сюда они переехали только тогда, когда у отца Нико начались финансовые проблемы. Нико отдали в школу, а Вивиана, его мать, устроилась на неполный рабочий день секретарем к местному нотариусу, опытному юристу. На ее заработки семья и жила.

– Отец в то время ходил почти без гроша, типичный обедневший художник, питающийся своими грезами. После его смерти восемь лет назад моя мать вернулась в Испанию, а я остался здесь. Каким бы трудным человеком он ни был, сердце у нее было разбито, и спустя два года ее свалила пневмония. Жизнь для нее никогда уже не стала прежней; без него, с его неуравновешенностью, она утратила вкус к жизни.

– Как жаль! Грустно это слышать, – сочувственно отвечаю я.

Нико ведет меня по длинному коридору. Мы минуем его спальню и спускаемся на первый этаж. Я стараюсь не вспоминать, как он сползал здесь по стене.

– Сюда.

Я вхожу за ним в большую комнату с широким окном в обнесенный стеной сад. Там буйствуют самые разнообразные цвета, от белого до темно-фиолетового. По стенам ползут вьющиеся розы, это настоящий образчик дикого сада, чья красота не зависит от человеческого вмешательства. Но снаружи, в саду, красоте тесно, она преодолевает стеклянную стену и врывается в прямоугольную удлиненную комнату с двумя витражными окнами в потолке.

У двух стен составлены холсты, на доведение которых до завершения уйдут недели, месяцы, а то и годы. На третьей стене – кирпичной, более сорока футов длиной – висят на разной высоте пять картин разной степени готовности.

– Впечатляет!.. – только и могу вымолвить я.

Пол залит краской почти так же густо, как один из холстов, в мастерской стоит тяжелый запах масляной краски, от которого у меня щиплет в носу. Но растущее во мне ощущение опьянения вызвано, уверена, не запахом.

– Не знала, что вы пишете маслом, – говорю я, подходя к большому холсту, готовому уже процентов на девяносто. На нем деревенская сценка с таким количеством чудесных подробностей, что я с трудом борюсь с побуждением потрогать каждый листочек настолько он реален.

– Какой чудесный аромат! Божественно! Я могла бы здесь жить. – Я наклоняюсь ближе, восторгаясь тем, как он умудрился уловить свет – такой яркий, что рвется с полотна в мастерскую, хотя я не могу разглядеть ни единого белого блика. Свет и тени нанесены до того искусно, что глаз видит только впечатление – и оно бесподобно.

– Здесь я родился, – говорит он с