Косьбище - В. Бирюк

И вдруг она хихикнула:

– Да я ж такое «щось» и заспать ненароком могу.

– Ну, Домна, на всё воля божья. А жить ему или нет — тебе решать. Откормишь — не задавишь. Но если эта глиста тебя обижать вздумает — ты мне скажи. Я тебя быстро… снова вдовой сделаю. Ты понял, парень? Топор нынче не по твою шею — она отвела. Поклонись Домне в пол да поцелуй молодую жену.

Ивашке, всё-таки, пришлось за волосы поднимать парня с колен — ноги не держат. Поклон получился нормально, а вот поцелуй… Он стоит, она сидит. Да ещё и как-то отклонилась. Вообщем, они снова завались на постель.

– Ну и лады. Совет вам да любовь. Пошли, мужики, нечего молодожёнам мешать.

А за дверями уже куча любопытствующих. «Ну и чего? Ну и как? Ух и резов Хохрякович! Сопляк ещё, а такую бабу окучил…». Что да, то да — Домна — сокровище редкое. Можно сказать — клад. В полный и немалый рост. Эх, ей бы здоровье подправить. Хотя, может и подправит. Регулярным и взаимно приятным общением с особью противоположного пола. Такие случаи науке известны. Вплоть до излечения неизлечимых форм рака.

Неизвестно только — почему говорят: «противоположного пола»? Противоположное полу называется потолком. Правильнее: особь противоположного потолка. Что и прорывается в народной мудрости: «неудобно на потолке спать — одеяло сваливается».

…

Как-то я быстро к этой Рябиновке прирос. Что ни шаг — то личное воспоминание. Вон там, на мешках с репой, голые Светанка с Чарджи валялись, вот сюда я зашёл, пошёл, и нашёл Храбрита. Вот здесь я его — ножиком, от груди на выдохе. А потом у крыльца у стенки сидел. Перед Яковом. Он меня спрашивал, а в руках — в одной — нож, в другой — меч. И я всё думал: «с какой руки он меня убивать будет?». А вон там Любава мне косынку свою отдала… Ага. Любава. Она же после сотрясения мозга должна неделю в постели лежать, а она по двору бегает. Ну, правильно — если мозгов нет, то и сотрясать нечего. Только кричать остаётся. А кричит она… А кричит, что наши едут. Какие ещё наши, откуда едут?

Народ повалил к воротам, я — следом. Когда дошли до края ограды — стало видно, как на край луговины из леса выезжает большой конный отряд. Скорее — караван. Дорога узкая — едут по одному, а не по трое, как кавалерия на марше. И очень много навьюченных лошадей. А из верховых — многие в белых повязках. Впереди, вполне по Чапаевскому Петьке, на белом коне сам Аким Янович Рябина. Гордо возвращается из похода. Виноват, не разглядел сразу — не на коне, а на кобыле. Что несколько смещает пафос. Но мне при любом пафосе сейчас будет… пафосно за всё.

Анекдот старый, но верный: в ракетную часть приезжает проверяющий. Перед инспекцией всё чистят-моют-красят. Даже траву. А на одной из ракет забыли ведро с краской. Приехал генерал, проинспектировал. Заметил. Спросил:

– Это у вас там, на ракете… что?

– Ммм… ннн… ввв… Фотонный отражатель, товарищ генерал!

– Сам вижу, что фотонный отражатель! Почему не покрашен?!

Дед, конечно, в фотонных отражателях… Как тот генерал. Ну, так и спросит аналогично. А у меня и по делу… У ворот мёртвый кузнец подвешен и вся трава вокруг… кровью крашеная. Полная баня упокойников. В поварне Домна первую брачную ночь празднует. А ещё Марьяшка с Ольбегом…

Грустные предвкушения неизбежной выволочки были прерваны жанровой картинкой в духе «а вот помню были мы раз на охоте».

Картинка почти по Крылову: «Волк на псарне». Где под «псарней» понимается узкая тропинка полная лошадей. А можно по сказкам: «Красная мордочка и серый волк». Цвет физиономий я отсюда не различал, но потом много было и красных. А волк был не серый, а мой знакомец с чёрным ремнем по спине. Он сидел себе тихо в кустах, которыми заросла канава через нашу луговину. Может, меня поджидал, поговорить хотел. А тут лошади. Учуяли и начали упираться. Ну, он и вылез. Прямо на тропу. Встряхнулся по-собачьи — брызги во все стороны. Тут всё это стадо, которое табун, взбесилось. Мокро, пыли нет — видно хорошо. Хоть и с полверсты, а и слышно хорошо. Кто-то с коней полетел, вьюки у них там попадали. А на многих лошадях не вьюки, а здоровые мешки через седло перекинуты. Один такой сорвался, по склону покатился, а из него пятки голые торчат. Та-ак, опять покойники. У нас тут, что, своих мало? Придётся и большую баню набивать, а тут люди с похода, им бы самим попариться…

Мы стоим у края усадебного холма, ниже нас сама луговина, за ней, на той стороне, на склоне происходит это безобразие. У меня тут над ухом причитание и комментарии, а напротив, как раз на нашем уровне, на тропе стоит князь-волк и сходить не собирается. Интересно, он по какому поводу ко мне пришёл? Из-за кузнеца? Так формально — не я его убил. Или из-за молотобойца? Так он же дебил, явно не предок. Или у этих овчарок-переростков свои критерии?

Волчара не сидит — стоит на тропе и не уходит. Кони на него не идут, луки у этих вояк убраны-упакованы. Аким, отсюда видно, орёт, руками машет. Кто-то там спешился, меч достал, в одиночку на волка идет. Кажется, Яков. Только, помнится, Ивашко говорил, что князь-волк бронного и оружного один на один — валит. Вот только мне этого не хватало. При любом исходе.

Я ещё не додумал, что делать буду, а уже вышел на край, прокачал, по-разминал горло. Чуть запрокинул голову и… завыл. Как тогда, ночью в Велесовом святилище. Только спокойнее, без истеричных модуляций. Типа: «я здесь, серый брат, всё в порядке». Обозначился.

Волчара развернул башку ко мне. Пол-версты, а так ясно всё видно. Мелкое, но очень чётко. Потом посмотрел на Якова с мечом. И… в два прыжка выскочил на край склона к лесу. И исчез в кустах. Так я его иноходь в этот раз и не увидел.

А верховые поскакали к нам. Батюшку любимого Акима Яновича я встретил в воротах. Чётко по анекдоту:

– Что за срачь развели? Почему трава красным крашена? Вам что, куриц резать негде?

И осекся — кузнеца подвешенного увидел. И Ольбега с разбитым носом и порезом от шашки на виске.

– Та-ак. Хозяйничаешь…

– Ага, батюшка. Управляюсь помаленьку. Ты попа, случаем, не привёз? А то надо Домну обвенчать.

– Что?!

– И отпевать много народу набралось — кузнецово семейство добавилось. А у нас ещё прежние не похоронены, завонялись, поди.

Аким всунул в рот бороду и стал жевать. Пойду-ка я рушничок искать. А то когда Аким бороду жуёт… Это не эстетично. Лучше уж что-нибудь тканно-прядильное. Но я пошёл Якова с коня снимать. Всё-таки и ему досталось — левая нога пробита. Теперь и слезать с коня — не на ту сторону, не по правилам. Как же он там, на тропке спешивался? Крепок мужик, но полный сапог крови. Ладно, топим большую баню — сначала живые. А мёртвые и так в сараюшке полежат.

…

Полевая книжка офицера РККА утверждает: при рукопашной схватке соотношение убитых к раненым должно быть где-то 1:8. Что и было в очередной раз подтверждено. Моими расспросами прибывших о сущности произошедшего боестолкновения. Собственно, в бою с «медвежатниками» погибло только двое. И ещё 16 раненых разной степени тяжести. А дальше сработала очевидная вещь — отсутствие гигиены и медицинской службы, в сочетании с необходимостью спешного отступления с поля боя, даёт отношение суммы убитых и умерших от ран к выжившим раненным — 1:1. Хоть японцы под Порт-Артуром, хоть русская армия до Бородинского боя.

Итого, при двух убитых, девять человек — покойники. Из оставшихся выживших треть — калеки.

«Нефига себе сходил за булочками» — прошептали мёртвые губы отрезанной головы, выкатившейся из-под колёс проходящего трамвая.

Миленький результат лёгкой кавалерийской прогулки. Основная часть пострадавших — смерды-«пауки». А кто ещё будет за «вятшесть» расплачиваться? У вирниковых — доспехи, у наших — доспехи и Яков, который рябиновских придерживал. А у смердов — ни броней, ни своего собственного умения, ни навыка подчиняться командиру на поле боя.

С момента моего появления здесь, «Паучья весь» потеряла, с учётом Хохряка и Кудри с их сыновьями, четверть трудоспособного мужского населения. Конечно мужского — остальное трудоспособным не считается.

Ну и как теперь с этим жить? Я не про эмоции, про слезы вдов и сирот, про «груз двести» и его передачу родным и близким. Не про маршала Жоффра, который победами в Первой мировой «обескровил Францию до голубизны», так что француженки отказались от нижнего белья. Я про простую и очевидную вещь — как прокормить людей? Конкретно — четверть косцов на покос не выйдет. К концу зимы порежут или подохнет скотина от бескормицы. Март-апрель — от голода вымрет часть детей. Растянуть покос? Так мы и так — вовремя не начали. Ну ладно, дождь пошёл — божий промысел не переспоришь. Но ведь при затянутом покосе начнутся грозы. И с косой намаешься, и впустую пропотеешь — сгниёт сено.

И ещё: пока был Хохряк — была община. Коммунизм первобытный. Так ли, иначе, а сено поделили бы по едокам. А теперь коммуна — то ли есть, то ли нет. Но в веси два семейство холопов. Моих. Покойного Хохряка, которое я у вирника выкупил, и Кудриного брата Всерада, который мне сам в холопы продался. Их прокорм — моя забота. А сама весь — вольные смерды моего батюшки Акима Рябины. Который с податями и повинностями ещё не определился.