Иерусалимский ковчег - Александр Арсаньев

— Он, мерзавец, он, — затряс головой Дмитрий Савельевич, на лбу его, широком с висков, выступила испарина. Я подал ему свой белый платок с именными вензелями.

Вернулся Кинрю, по его глазам я понял, что в станцион— ной книге и в самом деле ничего не записано. Тут он снова начал поигрывать ножом, от чего у несчастного смотрителя подкосились ноги.

— Оставь его, — приказал я. — Он и так до смерти напуган. Я думаю, что произошедшее послужит ему уроком, — сказал я нарочно громко, чтобы Дмитрий Савельевич меня расслышал.

Спустя полчаса привели сдаточных лошадей какого-то вольного ямщика, который должен был везти нас с Кинрю до следующей станции.

— Вели закладывать, — сказал я смотрителю. Так мы с ним и расстались, к неудовольствию золотого дракона, который считал, что Дмитрия Савельевича полезнее бы было сдать властям. Однако я был обязан хранить это дело в глубокой тайне.

В Москву мы прибыли на закате, когда она замерла под бледнеющими солнечными лучами, погружаясь в глубокий и продолжительный сон.

— Неужели приехали? — воскликнул Кинрю, обрадованно завертев во все стороны головою.

— Куда теперь-то? — спросил ямщик.

— К Пречистенскому бульвару, — ответил я, собираясь остановиться у одного своего старого друга, гусарского поручика Виктора Заречного. Я возлагал на него в своем деле огромнейшие надежды, так как он слыл в древней столице бретером и заядлым картежником. Через него мечтал я встретиться с мошенником Матвеем Воротниковым.

Мы выехали на бульвар, проехали мимо бакалейной лавки.

— К какому дому подъезжать-то? — осведомился возница.

— А к вон тому, крайнему, — указал я пальцем на известный мне особняк. — Сверни сначала за угол, потом возьми чуть влево, к подъезду!

На крыльцо по покосившимся немного ступеням сначала поднялся я, следом за мной Кинрю.

Я постучал в знакомую дверь. Сначала было довольно тихо, и никаких шагов изнутри дома не было слышно. Но через некоторое время я узнал знакомую походку денщика Василия, с которым был знаком едва ли не с малолетства.

— Яков Андреевич! — обрадованно воскликнул он, мутные бледно-голубые глаза его весело заблестели. — Барин, — крикнул он так, что его должно было быть слышно и на другом конце огромного дома.

— Здорово, дружище! — ответил я, потрепав его по плечу.

— Барин! — снова крикнул денщик и поковылял через сени.

Кинрю топтался на месте, не смея войти.

— Смелее, мой друг, смелее, — сказал я ему, и сам устремился за денщиком через пустые сени в прихожую, а затем и вверх по лестнице. За мною бесшумной походкой последовал японец.

И тут из боковой двери в просторную залу, обставленную египетской мебелью, ворвался Заречный, весь при параде, в своей новой венгерке, гусарской куртке, разукрашенной поперечными шнурами, начищенных сапогах, весь надушенный и напомаженный.

— Яков! mon ami! — обрадовался он. — Сколько лет, сколько зим! Какими судьбами?

— Да вот, разыскиваю одного человека, — ответил я. — Надеюсь его в Москве застать, да уповаю на твою помощь!

— Понятно, — серьезно ответил Виктор, как будто и в самом деле что понял. И тут только он заметил Кинрю, который стоял в простенке и рассматривал большую картину, висевшую у окна.

— С кем имею честь? — осведомился он заинтересованно.

— Позволь тебе представить, — я взял японца под руку и подвел его к Заречному. — Юкио Хацуми, один из моих самых преданнейших друзей. Ранее он служил при дворе японского императора.

Кинрю поприветствовал его кивком головы.

— В самом деле? — Заречный удивился. — Ты мне никогда о нем не рассказывал.

— Не было случая, — немного смутился я.

— C'est curieux, ma parole, — заметил он. — Действительно, интересно.

Но мне показалось, что он это говорил скорее из вежливости. Виктора Заречного более всего в этой жизни интересовали карты, лошади, вино и женщины. И непременно в перечисленной мною последовательности.

— Ты куда-то собирался в такое время? — поинтересовался я, усаживаясь в кресло, обитое бежевым гобеленом.

— Съездить хотел к одной подружке, — лукаво заулыбался он под закрученными усами.

— Что, дама из светского общества? — спросил я из вежливости.

— Да что ты, их и сам черт не разберет! — отмахнулся Заречный.

В этот момент в просторную залу зашел Василий с нашими чемоданами.

— Снеси их в комнату для гостей, — велел Заречный.

Седой, сутуловатый Василий заковылял в сторону лестницы.

— Я тут на Арбатскую площадь хотел клубнику с ананасами из оранжереи завезти, да видно не судьба! — воскликнул Виктор. — Будем шампанское пить за встречу!

— А я бы предпочел тенериф, — вставил свое слово Кинрю. Говоря откровенно, я тоже любил этот сорт приятного белого вина.

— Тенериф так тенериф, — добродушно согласился Заречный.

Вернулся денщик Василий, теперь уже без чемоданов, и уселся на стул вязать крючком из покромок половик. Сколько я его помнил, это было его излюбленное занятие.

Для начала он разложил на столе кусок какой-то ненужной ткани, затем обрезал с краю продольную прочную полоску. Наточил портняжные ножницы и нарезал еще несколько таких же полосок.

Пока он это проделывал, Заречный велел горничной накрыть стол для того, чтобы, как он выразился, устроить пир горой в честь нашего неожиданного приезда! Особенно ему хотелось удивить японского господина.

Горничная Мариша в точности исполнила все его приказания, и мы уселись за круглый стол, накрытый красивой льняною скатертью с камчатыми узорами.

— Так что ты хотел узнать? — спросил меня Виктор после двух добрых бокалов вина.

— Знаешь ли ты Матвея Воротникова? — задал я интересовавший меня вопрос.

Как только я упомянул имя этого известного в Санкт-Петербурге мошенника, лицо Заречного изменилось, помрачнело, густые брови нахмурились, в углах рта наметились неровные складки. Я подумал, что таким, должно быть, мой друг будет лет через двадцать пять.

— Что такое? — смутился я. — Я что-то не так сказал?

— Да нет, — возразил Заречный. — Ты-то здесь ни при чем. Какое у тебя дело к этому господину?

— Ты мне еще не сказал, знаешь ли ты его? — напомнил я Виктору, который отодвинул в сторону фарфоровое блюдце с клубникой.

— А как же? — усмехнулся он горько. — Мне ли его не знать?! Я ему на днях проиграл добрую половину своего состояния!

— Что?! — охнул я. Даже Кинрю оторвал глаза от тарелки и перевел свой взгляд в сторону хозяина.

— Чистая правда, — ответил Виктор, вздыхая. — Догуливаю последние дни!

— Да он же шулер! — воскликнул я, в обиде за друга.

— А кто его уличил?! — запальчиво ответил Заречный. — Человек-то он из благородной семьи, из знатного рода. За руку-то его никто не ловил!

— Надо будет, поймаем, — пообещал я уверенно.

Мой друг недоверчиво взглянул на меня, но промолчал. Наверное, был наслышан, что в карты мне чертовски везло!

— Говорил я вам, барин, не суйтесь вы в клуб Запашного, — оторвался Василий от своих покромок. — Там ведь одно жулье собирается! Нет, не послушались! — покачал он косматой седой головою.

— Да не встревай ты, Василий! И без тебя тошно! — осадил его Виктор. — Что ты понимать можешь? — озлился он и проговорил неуверенно, обращаясь уже ко мне:

— Сливки общества, — и пожал плечами.

Заречный предоставил нам с Кинрю отдельные комнаты, но японец отказался, собираясь на эту ночь перебраться ко мне. У него из головы не выходил инцидент на станции в Торжке, и японец теперь ни под каким предлогом не желал выпускать меня из вида. Я с его доводами согласился. Вряд ли, конечно, убийца мог пробраться сюда, но спорить с Кинрю было все равно бесполезно.

— Как знаете, — Виктор развел руками. — Мне хотелось как лучше.

Комнату он нам предоставил уютную, с не очень дорогой, но комфортабельной обстановкой. Стены в ней были обтянуты нежным кремовым шелком. Прозрачное круглое зеркало мерцало при слабом свете бронзовых канделябров. На жардиньерках цвели, неизвестные мне, цветы. Полукругом стояли невысокие штофные кресла. В целом же комната напоминала альков какой-то великосветской дамы, поэтому я невольно решил, что Заречный обычно в ней принимал гостей немного иного рода.

Я расположился на огромной кровати под пологом. Стелила мне постель горничная Мариша. Поглядывала она на меня с интересом и все время, стесняясь, опускала глаза. Из нашего разговора с Заречным, подслушанного ею тайком, она, надо полагать, поняла, что я принадлежу к масонскому братству, о котором Мариша была от кого-то наслышана, и считала меня теперь человеком загадочным и большим. Кинрю и вовсе произвел на нее неизгладимое впечатление, до этого случая девушка и вовсе никогда не слышала о Японии. Однако я заметил, что она будто хочет мне что-то сказать, но никак не может отважиться.