Урал атакует - Владимир Молотов

   Необяснимое чувство вдруг накатило волной. Когда ты долго был одинок, и тебя никто не ждал, кроме, разве что, банки пива в пустом холодильнике, и у тебя даже и не появлялось желания идти домой, и ты шел туда только по нужде, чтоб было где переночевать, укрыться в холодной безмолвной комнате с иллюзией уюта и попытаться заснуть там, как в берлоге, засунув под кровать опустевшую жестяную банку. И сердце ныло по ночам от тоски, и, мучимый бессонницей, ты вставал, шел к окну и зажигал обреченную искорку сигареты. А оно все ныло где-то за грудиной... И теперь вдруг там, в окне, загорелся маленький огонек чужой души, растоптанной злым миром, изгнанной из родных мест, но души, нашедшей в себе силы ждать именно тебя, олуха, и радоваться именно твоему возвращению. Да так трогательно, что мурашки готовы бежать. Давно ли тебя так кто-то ждал? Просто за то, что ты есть? Просто, быть может, за то, что пригрел, приручил? И теперь ты хочешь от всего этого отказаться? Но разве можно дать ей волю? Допустить разгореться свече? Ведь она может и обжечь ненароком! Нет, не готов он изменить свою жизнь. Уж лучше холодная нора одинокого волка, ноющая тоска и банка пива в холодильнике. Так будет спокойнее. И лучше. Для всех.

   Но ведь ты уже не хочешь остаться один, ты скорее бежишь к ее упорно тлеющему огоньку. Это опасное чувство, и надо бояться его, а не одиночества, к которому так привык, без которого пока еще не мыслишь своей жизни. Ни за что не дать сердцу воли стучать по-иному, не дать забыть мучительную, но такую близкую и спокойную песню одиночества! Вот только как сказать ей об этом?

   Проскользнув в подъезд, Костя быстро поднялся наверх.

   Обретшая свои вещи Маша успела преобразиться. На ней был кокетливый китайский халат, перевязанный пояском, темно-синий, с равномерно рассыпанными бутонами алых роз. Широко раскрытый ворот выделял треугольник красной, как после бани, кожи. Точеные коленки, словно застывшие в повороте друг к другу - полы халата едва до них дотягивались. Рукава-колпаки были по локоть. Ноги утопали в забавных пуховых тапочках с заячьими ушками.

   Он заглянул ей в глаза и заметил радость, смешанную с легким укором: ну что ж ты так долго не приходил? И было еще что-то, его начало засасывать, но он отвел взгляд. (Когда-то давно, давным-давно, в детстве, он гостил летом у бабушки с дедушкой и ходил на деревенский пруд, и там была заводь, глубочайшая, со склонившимся к ней сполоснуть ветки дубком, и там хорошо клевали карпы. Он часто виснул с берега, полного прутковых капканов, и смотрел в воду, вглубь, и его как будто околдовывал водяной, прячущийся там. Быть может, теперь промелькнуло нечто подобное: ее глаза наполнились таинственной коричневой чернотой той давней заводи.)

   - Между прочим, я уже давно приготовила наш царский ужин, - с детским упреком произнесла Маша. - А тебя все нет и нет!

   Ну вот, опять эта быстрая кошачья привязанность. Послушай, я ведь не весь твой, я совсем еще не принадлежу тебе, я предоставлен сам себе, имею полную свободу действий и волен пропадать столько, сколько хочу. А ты должна терпеливо ждать, если хочешь, и молча все сносить. Но он ничего не сказал. Он мягко поцеловал ее в губы. И они прошли в комнату.

   На диване лежали ее разноцветные вещи: брюки, блузки, платья, кофточки - аккуратные стопки, как на столах магазина секонд-хенд. У подножия мостилась примятая и распотрошенная дорожная сумка.

   - Слушай, Кость, я не знаю, куда все деть. Выдели мне место в шкафчике.

   Занозой кольнуло под сердцем. Самое время сказать ей. Сейчас или никогда. Нельзя отступать, ты же не размазня какая-нибудь. Ее глаза, моргая, просительно и доверчиво глядели на него, и заводь была обманчиво спокойна.

   "Помни, ты же одинокий волк! Не поступись принципами! Где твоя воля?"

   Он отвел глаза.

   - Знаешь, Маш, ты не торопись. Я тут выбил тебе комнату, самую лучшую, без подселения. А я буду приходить к тебе в гости.

   Он осмелился посмотреть на нее. И увидел, как медленно меняется выражение ее глаз. Словно лакмусовая бумажка меняет цвет, или беспечная заводь вдруг покрывается рябью от нахлынувшего ветерка.

   - Комнату, - вполголоса протянули ее уста. - А, ну да.

   - Так будет лучше для нас обоих, - поспешил он добавить заученную фразу. - Разве ты не понимаешь, что, в конце концов, находиться со мной в одном доме просто опасно?

   - Да, конечно, ты прав, - будто в бессилии, она опустилась на диван, села прямо на розовую блузку.

   Черт возьми, но ведь в иной, давней жизни, если бы он приехал в Иваново, и там бы они случайно встретились, стала бы она иметь с ним дело? Наверняка нет. Так пусть же все возвращается на свои места!

   - Я буду навещать тебя, - сказал он и словно почувствовал эхо, разнесшееся по комнате от этого глупого обещания.

   - Ну что ж, тебе виднее, - она поводила глазами, как будто что-то искала по комнате.

   Костя подошел и сел с ней рядом. Обнял за плечо, ставшее вдруг твердым, как дерево.

   - Завтра утром мы переедем, - утешительным тоном произнес он. - А вечером я приду к тебе на свидание. С цветами. Какие ты любишь цветы?

   - Герберы, - она покосилась на него, глаза ее уже очистились. - Я люблю герберы. Мне будет очень приятно, если ты их подаришь.

   - Я сделаю это с удовольствием. А теперь давай попробуем твой царский ужин.

   Маша вяло поднялась и стала собирать одежду с дивана. Костя с ноющим чувством наблюдал за ней, не в силах что-то сказать - слова таяли на кончике языка. Однако через минуту Маша бросила свое занятие и пошла накрывать ужин. Сервировать решили журнальный столик, вполне вместительный для двоих. Ужин действительно обещал быть царским. Маша выносила из кухни блюда, одно удивительней другого, и выставляла на столик. Костя наигранно бодро стал восхищаться. Когда она наклонялась над столиком, спелые груди падали на ткань халата, и он невольно заглядывался, а потом прятал глаза, точно неискушенный школьник.

   - Это мама научила меня готовить, - дрогнувшим голосом заговорила Маша с грустинкой в глазах. - Она часто твердила мне заезженную фразу: путь к сердцу мужчины лежит через желудок. И что если я не научусь хорошо готовить, мне не удастся удачно выскочить замуж. Я смеялась и спорила с ней, говорила, что это не главное. Но все равно прилежно штудировала ее науку. А у нее всегда классно получалось - пальчики оближешь. Я, можно сказать, даже завидовала. Пока не научилась сама.

   Посередине стола обосновалась широкая тарелка с фаршированными кальмарами. Маслянистые тельца со свисающими нежно-розовыми воротничками были заколоты длинными палочками. Костя вспомнил завалявшуюся в кухонном шкафу со времен царя Гороха горсть палочек для рыбных шашлыков. Рядом с центровым блюдом стояла стеклянная салатница, наполненная аппетитным оливье. В глубокой тарелке по соседству красовалась золотистыми корочками крупно пожаренная в обильном масле картошка. В маленькой тарелочке на краю стола аккуратные кусочки селедки украшали кольца лука. Исходящие от этого ресторанного изыска ароматы вызывали полуобморочное состояние и сильное слюновыделение. Последней перекочевала на стол бутылка вина. Костя нашел штопор и выпустил из нее джина.

   Наконец, Маша села за стол. Забулькал бурый Кагор. Костя поднял бокал и весело изрек:

   - Я предлагаю выпить за мир во всем мире.

   Угольные брови, брови маленького Пьеро, удивленно сыграли. Пухлые губки разъехались в улыбке.

   - Я согласна, - податливо сказала Маша.

   Они чокнулись и выпили каждый до дна.

   Следующие минуты протекли в молчании. Тишину прерывала лишь увлеченная возня челюстей. Оба были так голодны, что не могли думать ни о чем, кроме еды.

   Когда стукнул первый молоточек, указывающий на относительное насыщение, Костя сказал:

   - Боже, как все обалденно вкусно! Манюша, ты просто чудо!

   - Спасибо. - Машино лицо едва наполнилось краской, но в глазах ее осталась грустинка. - А почему Манюша?

   - Тебе не нравится, если я так буду называть?

   - Не знаю. - Сдвинулись хрупкие плечи, обсыпанные бутонами роз.

   - Тогда, может быть, Нюша или Маня? Впрочем, нет, эти "ю" и "я" меня самого смущают. А что если Миша? - Косте хотелось хоть как-нибудь развеселить ее.

   И у него получилось. Маша прыснула.

   - А почему Миша-то?

   - От слов: милая Маша.

   - А, понятно. Ну, вообще, называй, как хочешь. Я не привереда.