О нем и о бабочках - Дмитрий Липскеров

– Давай, Иратов! – вопила нападающая волейбольной команды института Катька. – Гаси!!!

– Мама дорогая!!! – восхищалась секретарь комсомольской организации Шевцова. – Да я тебя в партию рекомендую!

– А еще можешь? – Ну, это Мыкина с пятого курса обычно будила в пять. Мастер спорта по плаванию. – У дельфина такой же большой, как у тебя!

– Ты была с дельфином?..

А когда запах иссяк, Иратов закинул сорочку на шкаф и забыл про Свету.

Учился и пользовал всех, кто женского пола, до полусмерти.

Лишь через несколько месяцев, листая в парикмахерской журнал «Турист», Арсений остановил взгляд на фотографии, на которой был запечатлен мужчина средних лет, лицом похожий на Азнавура. В рубашке с засученными рукавами, в шортах, поджарый и жилистый, он позировал на фоне египетской пирамиды. А рядом с ним, опершись на сложенный солнечный зонтик, стояла она, Света. И подпись: «Доктор исторических наук, путешественник А. В. Грязев с супругой». На фотографии следом – прием в Географическом обществе Москвы, и тот же Грязев с бокалом шампанского широко улыбается на камеру. «А. В. Грязев вернулся в СССР, сделав ряд уникальных открытий».

Номер журнала был свежим, и Иратов вдруг понял, что она в Москве.

Он бросился к ней. Не дожидаясь автобуса, бежал быстрее мысли, от напряжения мышц верхняя пуговица на рубашке не выдержала и выстрелила в сторону, а он уже у подъезда, через пролеты лестницы на седьмой этаж, возле ее двери, чуть лбом не ткнулся. Заколотил кулаком так, что чуть с петель не сорвал.

– Открывай! – кричал.

Она открыла. Его Света.

– Что ты, милый? – У нее не изменился голос, или показалось. И убаюкивающая манера напевности вдруг сделала его искривленный рот безмолвным. – Что ты, милый? – повторила она, гладя его по голой груди. – А где же пуговички?

Он лишь хватал ртом воздух и, прохрипев: «Света…», набросился на нее и потащил к постели.

А потом они любили друг друга. А еще позже сидели на кухне, голые. Света рассказывала, что Грязев сейчас на своей квартире, что они вместе провели незабываемое время, что, может, пора заводить детей.

– Господи! Сколько же я видела! – тараторила она. – И пирамиды, и город ацтеков, Китайскую стену, Софи Лорен и Эйфелеву башню!.. А как Грязев разбирается в вине и моде!..

Напевность из ее голоса исчезла. Он почти не слушал ее. Шевелил, словно охотничий пес, ноздрями, пытаясь обнаружить, отыскать хоть молекулу Светиного запаха, но то ли французские духи его убили, то ли еще что. Света активно жестикулировала, восклицала восторженно, а он засмотрелся на ее голую, слегка опавшую грудь…

Он понял, что больше не любит ее.

И правда – увяла…

Удивленный, он ушел, сославшись на занятость, обещая забежать на неделе, вернулся домой, достал со шкафа шелковую сорочку и выбросил в окно, как ненужную тряпку. Вещь повисла на дереве и до зимы с ее протяжными ветрами болталась старым флагом любви и бешеного секса, а в декабре исчезла. Видать, кому-то понадобилась.

Кстати, года через полтора Грязев не вернулся из Штатов, попросив у американского правительства политического убежища. Света осталась одна с годовалым ребенком на руках, почти без средств, презираемая всем подъездом дома, в котором жила. И не за то, что она жена предателя, а за брошенность свою. Знать, такая баба хорошая, коли бросили, как собачонку при переезде…

Здесь история про Иратова и Свету завершается. Казалось, она не оставила следа в молодой, полной перспектив жизни Арсения, но через долгие годы… Кто знает, что с ним случится через годы…

Оканчивал Иратов МАРХИ, собираясь стать архитектором и построить что-нибудь стоящее в Москве, ну и, конечно, в мире, как молодой японец Кензо Танге. Грезил стать новым Иофаном для столицы… Но на четвертом курсе втянулся в спекуляцию инвалютными чеками, которыми можно было отовариваться в спецмагазинах, торгующих одеждой и техникой западного производства. В этой трудной и опасной деятельности молодой Иратов преуспел изрядно. Одеваясь как пижон, он с утра появлялся возле валютных магазинов и покупал за рубли американские доллары, немецкие марки и французские франки. Копил, решив во что бы то ни стало покинуть СССР и стать архитектором мирового уровня. Черт с ним, с Иофаном. У него не было серьезных политических мотивов, только мощное желание создавать красивое, жить в этом красивом, и было оно столь страстным, что побеждало страх перед тюрьмой. Он очень хорошо понимал, что рискует свободой, почти под расстрельной статьей ходит. Но не боялся. Пан или пропал!

К нему хорошо относились даже гэбэшники. Постоянно улыбающийся красавец знал имена жен сотрудников, их детей и надобности. Духи, детская одежда, продукты шведские к праздникам… Собственно, полезен был в хозяйственной нужде.

Отдел, курирующий район Тишинки, возглавляла капитан КГБ Алевтина Воронцова, которая как-то самолично арестовала студента Иратова возле продуктовой «Березки», думала посадить, но была покорена его демонической красотой уже на первом допросе. Парень страха не выказывал и словно просился в ее постель. Во всяком случае, ей так казалось.

«Чего такую красоту на зоне гробить? – рассудила женщина. – Пусть трудится на благо Родины!»

И Иратов трудился, пахал трактором на большом, дородном капитанском теле. Одинокая Алевтина почти влюбилась в молодого валютчика, но сей интимный порыв сдержала, призвав в помощь офицерскую закалку.

– Тысячу долларов в месяц приносить будешь, – поставила условие Воронцова.

– Так это ж… – Иратов хотел выругаться, но, сдержавшись, попытался объяснить, что на эти бабки трудовой человек может жить полтора года.

– Так ты не трудовой! – удивилась Алевтина. – На тебе вон джинсы за двести рублей, пуловер, еще перчатки зачем-то носишь посреди лета! Что за фасон?

– Они для вождения мотоцикла!

– У тебя что, мотоцикл есть? – Алевтина отхлебывала из бокала коньяк «Мартель», закусывала лимонной долькой и пускала в казенную чешскую люстру конспиративной квартиры струю дыма от сигарет «Кэмел». – А сапоги ковбойские, – продолжала перечислять Воронцова. – А? Рублей на восемьсот одет, а про трудового человека вспомнил!.. Пойдем-ка в постель, трудовой ты мой…

Иратов впервые в жизни так разозлился.

– Либо косарь, – поставил условие, – либо постель!

Алевтина заржала, как конь, вся ее дородность колыхалась, она еще и кашляла при всем сипло, отравленная никотином.

– Молодец! Ой, не могу!!! Ну, бля, ты дал!!! Во, молодежь!!! – И вдруг, в мгновение став серьезной, окаменев крупными чертами лица, тихо произнесла: – Две тысячи и два раза в неделю на квартире!

Бледный, злой, он сидел, глядя в глаза Алевтине – сурово и неотрывно. Капитан Воронцова взгляд студента выдержала легко, думая при этом, что из парня можно было бы сделать хорошего офицера. Хватка есть, чистый английский плюс внешние данные – такие дела можно закрутить!