Белая земля - Алексей Леонтьев

Дважды я срывался и сползал вниз. Пришлось снова отогревать закоченевшие ноги.

На третий раз лезвие упало вместе со мной. Я надел унты и куртку.

Аккуратно отрезал тонкую длинную полоску от поясного ремня. В кармане куртки оказался погнутый трёхдюймовый гвоздь. Я выломал им пружину и обломок лезвия из черенка ножа. Потом вставил в щель рукоятки лезвие и накрепко прикрутил его ремешком.

Отдохнув, я полез снова.

Теперь я знал каждую неровность в стене. Ноги сами нащупывали нужную ступеньку. На этот раз мне удалось подняться на несколько сантиметров выше. Край ямы был совсем близко.

Прижавшись лицом к стене, я перевёл дыхание. Потом, собравшись с силами, снова перенёс всю тяжесть тела на рукоятку ножа. Ноги упёрлись в последнюю ступеньку. Пальцы свободной руки вцепились в край. Я переставил ноги ещё на несколько сантиметров. Потом выпустил рукоятку ножа и уцепился за край двумя руками. Последним усилием мне удалось подтянуться.

Я лежал ничком у края расщелины. Ноги ещё висели над пустотой. Гулко билось сердце. Прошло некоторое время, прежде чем я смог отползти от края ледяной ловушки. Ещё через четверть часа я сумел подняться на ноги.

Белая равнина была пуста. На юг уходил одинокий след саней. Риттер по пробитой нами колее ушёл обратно. Кое-где темнели на снегу брошенные вещи. Лейтенант торопился и уже на ходу разгружал слишком тяжёлые для одного человека нарты.

Сгущались сумерки. Я с трудом спустился с тороса. Добрался до первых брошенных вещей. На моё счастье, среди них оказался большой кусок брезента, не раз служивший нам палаткой. Я не стал устраивать себе жилище. Я просто завернулся в тяжелый ломкий брезент и тут же заснул на снегу. Впервые за последние недели я не боялся, что ночью сосед проломит мне голову.

5

Спал я долго. Только усилившийся на следующий день мороз заставил меня подняться. Я был очень голоден, но долгий глубокий сон всё же прибавил сил, Конечно, нечего было и думать догнать лейтенанта. Прошли почти сутки. Он ушёл уже далеко на юг. Теперь я должен был идти дальше один без саней, лодки и продовольствия. У меня был пистолет с запасной обоймой, и можно было воспользоваться кое-чем из брошенных Риттером вещей. Прежде всего надо было убедиться в своём вчерашнем открытии.

Я снова поднялся на торос. Но сегодня было пасмурно. Облака низко висели над горизонтом, и, сколько ни старался, я не мог отыскать мелькнувшей вчера белой полоски земли.

Я опустил бинокль. Было невероятно тихо. Ни шума ветра, ни скрипа шагов, ни шороха дыхания другого человека. К сердцу подступила глухая, тяжёлая тоска. Я был один среди ледяной пустыни. Я обвёл взглядом горизонт. Кругом лежала бесстрастная белая пелена. И только далеко на юге глаз задержался на какой-то чёрной точке. Несколько минут назад её ещё не было. Я снова поднял бинокль.

С юга, согнувшись, брёл человек. За ним тянулись нарты. Он шёл по укатанной, уже дважды пройденной колее. Человек изредка останавливался, вглядывался в гряду торосов на севере и снова устремлялся вперёд. Я бы узнал этого человека даже на расстоянии, вдвое большем. Это был Риттер. Я отступил в сторону, укрывшись за острой вершиной тороса.

Риттер торопился, он шёл всё быстрее и быстрее. Сани мешали ему. Наконец лейтенант сбросил лямку и напрямик, по снежной целине побежал к торосу. Он спотыкался, падал, подымался и снова бежал вперёд, оставляя за собой чёткую цепочку следов. Он пробежал мимо места моего ночлега к подножию тороса. В тишине слышались его неровные шаги.

Срываясь и падая, лейтенант стал карабкаться наверх. Я вынул пистолет и вышел из укрытия. Щёлкнул предохранитель. Риттер увидел меня.

— Не стреляйте! — задыхаясь, закричал он. — Ради бога, не стреляйте! Ради всех святых! O Mein Gott! Вы живы! Благодарение богу!

В его голосе послышались рыдания. Он опустился на снег в нескольких метрах от меня. У подножия тороса Риттер потерял шапку, он тяжело дышал, глаза были закрыты. Наконец лейтенант поднял взгляд.

— Я не смог уйти.

— Вижу.

Постепенно я понимаю случившееся. Я пытаюсь представить прожитые им сутки. Я представляю себе, как он, оставив меня в яме, двинулся на юг. Как торопился уйти. Как долго шагал по ледяной равнине. Как наконец остановился, сломленный усталостью, на ночлег. Как он лежал без сна, потрясённый своим одиночеством, тишиной и безбрежным пространством, лежащим между ним и людьми. Как его охватил страх. Как он нетерпеливо ждал рассвета. Но и утром страх не исчез. Риттер был в ужасе. Он понял, что не сможет идти один.

Я представляю себе, как он пытался справиться со слабостью. Как шёл, останавливался и снова шёл. Как почувствовал, что в конце концов потеряет рассудок и погибнет среди этой белой пустыни. Как сидел в отчаянии на санях, решая, как быть. Как потом повернул обратно. Как торопился, спотыкался, падал и снова шёл вперёд на север, больше всего боясь не застать меня, своего врага, в живых…

— Проклятая тишина, — Риттер судорожно всхлипнул. — Эта немыслимая тишина…

Глава седьмая

1

Каждое утро мы ищем в бинокль едва заметную полоску на краю ледяной равнины и голубого неба.

В пасмурную погоду она исчезает, но в солнечный день вновь появляется на горизонте, на том же самом месте, ни на шаг не приближаясь к нам.

Может быть, это мираж, обман зрения, подобный фата-моргане тропических пустынь?

Однако карта и расчёты убеждают, что перед нами тот остров, о котором говорил Дигирнес, на нём должна быть советская полярная станция. Риттер тоже уверен, что это земля. Но очень трудно определить расстояние до неё. Если остров низкий, то он совсем близко, может быть, всего километрах в пятнадцати-двадцати. Но если там проходит горная гряда и мы видим только выступающую из-за горизонта ледяную складку, то до берега может оказаться и сорок, и пятьдесят, и все шестьдесят километров.

Путь нам преграждают бесчисленные полыньи. Слоистые облака, как гигантское зеркало, отражают поверхность моря, и в пасмурные дни на облачном небе повсюду виден тёмный зловещий отсвет воды. Особенно задерживают нас большие полыньи, окружённые по краям битым льдом. Их нельзя ни перейти на санях, ни переплыть в лодке. Долгие часы мы ищем обхода или подступа к чистой воде.

Но, пожалуй, ещё хуже стягивающий трещины предательский молодой лёд. Под слоем снега его не отличить от толстых пластов, и каждый неверный шаг может кончиться катастрофой.

Я легче Риттера. Мы удлинили его лямку и поменялись местами. Теперь я иду впереди, ощупывая палкой каждое подозрительное место. Риттер молча шагает сзади. Он угрюм, малоразговорчив, но теперь честно делит со мной всю работу.

Мы шагаем в одной упряжке к далёкой призрачной земле, движимые общей надеждой на спасение.

2

Каждый вечер я отмечаю в судовом журнале «Олафа» пройденный путь. Сегодня, проставив число, я остановился, изумлённый датой. Как я мог забыть о таком дне? Давно ли он был для меня самым радостным в году?..

Я посмотрел на Риттера. Даже под густой бородой видно, как у него запали щёки. Хорошо, что у нас нет зеркала. Я, наверное, выгляжу не лучше. Уже несколько дней мы не едим горячей пищи: керосина нет, а все попытки подстрелить тюленя кончаются неудачей. Однажды мы встретили лежбище моржей, но нечего было и думать об охоте на них с одним пистолетом. У нас осталось всего несколько банок консервов. Последнюю галету мы съели два Дня назад. Одежда превратилась в лохмотья. Но хуже всего с обувью. Мои унты и сапоги Риттера совершенно отказываются служить. Мы, как могли, «отремонтировали» их шкурой тюленя, но и в таком виде они продержатся недолго. Вся надежда на близкое зимовье, тепло, сытный обед, отдых…

— Где вы были год назад, Риттер? — спрашиваю я.

Риттер в полузабытьи. Он не сразу понимает мой вопрос.

— Где вы были год назад в этот день?

Риттер напряжённо вспоминает.

— Дома, — говорит он наконец, — у себя дома, в Дюссельдорфе… У меня был первый отпуск с начала войны, на три дня. Три дня и две ночи… Обе ночи мы провели в бомбоубежище.

— Невесёлый отпуск.

— Мы думали, что расстаёмся ненадолго.

— Надеялись на скорую победу?

Риттер молчит.

— И вы больше не видели семью? — спрашиваю я.

— Нет. Я даже не знаю, что сейчас с ними. В Норвегии я ещё получал письма, а здесь…

— Но вы же могли связаться по радио.

Риттер качает головой.

— У нас был строгий лимит связи. Только необходимые сообщения. Мы могли передавать только сводки.

— Какие сводки?

Риттер не отвечает. Каждый раз, как мы доходим до этого, он уклоняется от продолжения разговора.

— Я так мало бывал дома, — задумчиво говорит он, — сначала экспедиции, потом армия…