Сказочница (СИ) - Наталья Константинова (Ниекея)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Бори не повезло родиться женщиной. И она обращалась к женским оружиям.
Три ночи понадобилось, чтобы достичь белоснежного шатра ее матери. И ни разу за три дня не выходила из головы Бори светлая Лебедь. Истомилось сердце. Затуманились очи. Спрыгнув с рыжебокого аргамака, она метнулась в шатер к женщине, чью мудрость питала ненависть, и рассказала о своей беде. С тонкой улыбкой царица-пленница научила беспутную дочь, как добиться своего. В этом была и ее корысть — ибо страшная молитва иглу за иглой вонзила бы в сердце хана отравленную погибель.
Побелевшая испуганная Бори поблагодарила мать. И ушла в бескрайнюю степь под темно-зеленым небом с мелкими синими звездами. В лунном свете выискивала она тайные травы, повторяла про себя страшные слова — зов к страшным, чужим богам. А потом смотрела, как из ярко-алого пламени рвется в зеленое небо черный дым, вдыхала дурманящий запах — и что-то пело в душе, мелко звенело в крови бронзовыми бляшками на обнаженных медных телах ее прародительниц — скифских воительниц. И яснее представлялось хищное страстное лицо Иштар, имя жгло губы, вырывалось охлестом плети — Иштар, Иштар, Иштар!..
— Храни мой колчан, — повторяла в трех днях пути от нее мрачная бледная Лебедь, склоняясь в темной комнате к распахнутому манускрипту. — Взял меня хан…
— Чтоб не жил кто стар, чтоб не жил кто юн, — шептала над самым огнем Бори, и огонь лизал ее подбородок, а зеленое небо красило лоб и волосы. Произнося слова, она одно за другим представляла лица: старое лицо отца, молодое — брата. И ожесточалась паче прежнего. — Богиня Иштар, храни мой костер. Пламень востер!
— От стрел и от чар… — дрожали в темноте мягкие губы Лебедь.
— От гнезд и от нор!.. — в треск костра рычала Бори.
— Чтобы не жил кто стар, чтоб не жил, кто зол, — содрогалась от страха Лебедь. — Богиня Иштар! Храни мой котел, зарев из смол!
— Чтоб не жил кто стар, чтоб не жил, кто хвор, — от ненависти Бори ярче разгоралось пламя. — Богиня Иштар!..
Всю ночь шептали девушку диковинную молитву. Потом Лебедь забылась дурным некрепким сном, а Бори, вскочив на коня, помчалась домой. За те три дня, что понадобилось ей, чтобы достичь дворца, умер от давно мучившей его хвори хан. Волки растерзали Тэр Чоно. Десять братьев с новой яростью принялись делить оставшуюся Орду, а Бори, забрав Лебедь, увезла ее на край света — на далекий остров посреди Гирканского моря.
Среди соленых волн, когда улегся страх и сплелись слова робких, неумелых признаний, исполнилось первое желание Бори. Над головой с синего бескрайнего неба милостиво взирало солнце — которому должно было бы испепелить блудных дочерей, но, видно, лунная богиня оказалась сильнее огненного бога.
Бори ждала азарта. Была нежность. Представляла жестокость. Вышла тревога — не больно ли, не жестко ли?.. Вожделение и жадность обратились заботой и трепетом, и потом, разглядывая собственные руки, в прозрачном терпком меду Бори не нашла ни капли крови. Лебедь спала, подобрав голые колени к груди, и легкое дыхание перебирало золотые пряди. Бори, оттирая пальцы о нежный розовый шелк когда-то подаренного Лебедь платка, подумала, что и здесь мужчины соврали: придумали кровь, которой не должно быть. Пролили кровь, которую можно было удержать.
— Ну, Вася… — Гореслава досадливо растерла снова налившиеся жаром щеки.
— Они и потом любили друг друга под песни ветра и шелест волн, — Василиса не прервалась на чужие слова.
Бори, прежде думающая, что обесчещенная девушка — уже остаток, осадок, в котором нет и капли той сладости, которой полнится девственность, не чувствовала отличия. Было не так страшно, не так тревожно, что получится причинить боль — и любовь наливалась терпкой сладостью, спокойной размеренностью накатывающих на серые скалы волн. Среди того моря, голубым ножом делящего Азию и Европу, их застала зрелость, а потом и старость. И ни на миг нежность не сменилась в душе пресыщенностью — как не утихает страсть волн к земле, к которой они извечно стремятся.
— Там жили они до глубокой старости, а потом обратились в далекие синие звезды на зеленом небе — и часто ныряли в каспийские воды, ибо любили так делать и при жизни…
— Вася?
— М?
— Пусть и наша сказка закончится похоже.
========== 7. Ночная кобыла ==========
Живут себе люди и живут. А смышленой синеглазой девице — имени ее сейчас и не помнит никто — не жилось. Выходя к плетню и закидываю голову, долго следила она за птичьими стаями. Угадывала в облаках то, что никому не виделось. Вылавливала всех сказочников и гусляров, до хриплой ругани мучила старух. Сама выдумывала сказки и пугала ими деревенских детей. И до такой степени она однажды всех измучила, что ее выгнали — мол, иди, куда знаешь! Кому другому сказки сказывай.
Не сильно расстроившись, девочка пошла своей дорогой. С любопытством глядела на мир вокруг, выучилась у пьяницы-дьякона писать и читать. На берестяных корочках хранила собранные сказки, но чем больше их делалось, чем утонченнее становился талант сказительницы, тем больше маялась синеглазая девочка. Ей все казалось, что она знает недостаточно. Что все сказки, которые она слышит — ложь. И оттого поселилась в ее душе греза — отыскать такую сказку, чтобы была она чистой правдой.
Выйдя стылым вечером к трактиру, лежащему в дальних землях, далече от родины ее, она села тихонько в уголке и стала слушать. И рассказал старый воин с седой бородой, в сто косиц заплетенной, как погиб много лет назад его друг. Что пленился он россказнями о ночной кобыле, в чьей гриве путались звезды, а под копытами рассыпалось золото, ушел… и вернулся забывшим и имя свое, и родину. Дураком он сделался, только и рассказывал о сказках той земли, о чуде, которое плясало на земле, не ведая границ и запретов. И о том, как страшно было с кобыльей спины бесконечно падать вниз.
Всё до последнего
