Сердца четырех - Владимир Сорокин

– Горбатый?

– Ага. И у него еще нос такой, ну…

– Перебитый.

– Ага. И там еще две тетеньки были. А тот первый дяденька дал сумку этому горбатому. А горбатый вынул балтик из сумки и надел на талпык.

– Что, он талпык заранее приготовил? – Сергеев посмотрел на Штаубе. Штаубе опустил глаза.

– Ага, заранее. Он на столе лежал. Ну и рычаг перевел и потекло в стакан. А тетенька держала. А потом они проверили на шар.

– И сколько?

– 7, 8.

Сергеев вздохнул:

– Ну, ну. Дальше.

– А потом горбатый стал бить того первого дяденьку. А дяденька встал на колени и говорит: это Пастухов. А тетенька первая тоже на колени встала. А потом они меня бить стали. И спрашивали про Пастухова и про тот… про лабораторию.

– А ты?

– Ну я… плакал.

– А что ты им сказал? – спросил Павлов.

– Я сказал, что Пастухов уехал, а пробы готовит Самсиков. А они меня раздели и стали топить в бассейне. И тетеньки помогали. И я это… ну… я сказал.

– Про Пастухова?

Сережа кивнул. Присутствующие неодобрительно зашевелились.

– Эмоции после, – Сергеев глянул на часы. – Ну? Заложил ты, значит, Пастухова, и потом?

– А потом они меня одели, он деньги пересчитал, положил в сумку. А тетенька та – первая, ромб завернула в такую, ну, специальную бумажку, и тоже в сумку мне положила. А потом горбатый говорит: вот тебе леденец на дорогу. И заставил меня это… ну… переднее место у него сосать…

Сережа замолчал.

– Понятно, понятно, – Сергеев снова взглянул на часы, – заложил Пастухова, пососал переднее место, взял сумочку и поехал. Садись. Женя! Пойди, пожалуйста, скажи чтобы начали разбивать опоку. Только поаккуратней.

Козлов быстро вылез из-за стола и вышел.

– В общем так, друзья, – Сергеев хлопнул ладонями по столу, – наш бизнес закончен. Никаких дел с вами больше иметь мы не-же-ла-ем. Сегодня же я звоню Пастухову, и сегодня же, прямо сейчас, после того, как вы отсюда уберетесь, я распоряжусь о закрытии северного. Все! – он встал.

– Иван Иванович, но мы компенсируем, мы… – начал Ребров.

– Все! Все! – махнул рукой Сергеев, направляясь к выходу. – Забирайте отливку и убирайтесь.

Он вышел, члены заводской администрации стали выходить следом. Штаубе ударил Сережу по шеке. Сережа заплакал.

– А вот это уж лишнее, – покачал головой Павлов, – Легче всего – выпороть ребенка. Кто это сказал, не помните? Горький…

Все вернулись в цех. Шестеро рабочих разбивали кувалдами опоку, установленную на стальной платформе. Вскоре опока треснула и развалилась на куски, обнажив раскаленную, яркокрасную отливку.

– Докладывайте, – сказал Ребров.

– Значит, – кашлянул Сергеев, – силами нашего предприятия и при помощи сотрудников Государственного Зоологического музея была произведена отливка из нержавеющей стали по форме увеличенной в 10000 раз личинки чесоточного клеща. Вес отливки: 1800 кг. Сергеев кивнул Козлову, он развернул бумажку, стал читать:

Чесоточный клещ (Acanis siro). Самки 0,3 мм длиной, тело округлое, с короткими ногами, покровы кожистые, бороздчатые. Самец вдвое меньше. Самка питается кожей, прогрызая в ее роговом слое извилистые ходы до 15 мм длиной, которые различаются через поверхность кожи в виде сероватых линий. Яйца 0,1 мм откладываются в ходах, над ними самка обычно выгрызает вентиляционные отверстия. Вылупившаяся из яйца личинка лишена половых признаков и трех последних сегментов брюшка, все шесть ног ее недоразвиты. Личинка развивается во взрослого клеща в две стадии, становясь сначала протонимфой, затем телеонимфой. Личинки и протонимфы живут в ходах, питаясь остатками изгрызенной самкой кожи и тканевой жидкостью. Сами они ходов не прогрызают. Протонимфы превращаются в телеонимф, которые выползают на поверхность кожи обычно ночью, когда больной спит. Здесь часть их превращается в самцов, которые спариваются с женскими телеонимфами – будущими самками. Оплодотворенные телеонимфы вгрызаются в кожу и превращаются в самок. Самцы проводят…

– Достаточно, – прервал его Ребров. – Давайте грузить.

Сергеев махнул рукой, платформа, подцепленная краном, стала подниматься. Рабочие уже успели убрать куски опоки и срезать с отливки литники, прикрывшись от жара щитами.

– Леонид Яковлевич, только тут с шофером неприятность случилась, я вам забыл сказать, – озабоченно нахмурился Сергеев.

– Что такое?

– Они машину еще давно прислали, а шоферу вдруг плохо стало: рвота, чуть сознание не потерял. Сказал, утром консервы ел. Ну, мы скорую вызвали. А вас кто-нибудь из наших повезет – Белкин или Саша Егоров.

– У нас свой шофер найдется, – Ребров двинулся вперед, к раскрывающимся воротам цеха.

– Как хотите, – злобно пробормотал Сергеев.

Кран вынес платформу из цеха и она повисла над кузовом грузовика.

– Майна! – крикнул усатый рабочий и платформу опустили в кузов.

К Реброву подошел Якушев.

– Поведешь МАЗ. Товарищ полковник дорогу покажет, – сказал Ребров. Якушев кивнул и полез в кабину. Штаубе сел с ним.

Рсбров подошел к ЗИЛу и сел за руль. Ольга и Сережа сели сзади.

– А как же… – нахмурился побагровевший Сергеев.

– Вот так, товарищ Сергеев, – Ребров опустят стекло. – ты думаешь, я всю жизнь в кабинете просидел?

Хохлов дважды подмигнул Реброву. Ребров завел мотор, резко развернул машину и повел к воротам, сигналя. МАЗ тронулся следом.

– Поддержка, знедо по девятке, Сереже взять соф, – не оборачиваясь сказал Ребров.

Ворота октрылись. Ребров свернул налево и резко прибавит скорость.

– Ну что, прав я оказался? – усмехнулся Якушев, выезжая из ворот.

– Засранцы пастуховские! – засмеялся Штаубе. – Все замазаны! И Павлов, и Сергеев, и Толстожопый! Ну и мудаки! Свет таких не видывал!

– Теперь понятно, почему Радченко сдал в спецхран.

– Ну, козлы! Ну, мудилы! – смеялся Штаубе. – Бармин клялся-божился, что Лебедев в Уренгой не сунется! А с шофером! Дуболомы!

В 14.02 МАЗ подъехал к «Универсаму» на Голубинской улице.

Огромная толпа шумно втискивалась в только что открытые двери магазина.

– Внимание, товарищи! – раздался голос в мегафоне. – Повторяю! Продуктовые посылки буду выдаваться при предъявлении двух документов: удостоверения участника войны – раз! Талона Черемушкинского райисполкома – два! При отсутствии одного из этих документов посылка выдаваться не будет!

– Что это они с опозданием… – зевнул Штаубе.

– Как всегда, – Якушев объехал толпу, развернулся и стал задом подъезжать к воротам внутреннего двора магазина.

– Откуда посылки-то? – Штаубе вынул сегмент, сдвинул зубцы на 2 пункта.

– ФРГ. Хотели к Рождеству, а потом почему-то перенесли.

– Еще бы им не перенести! – усмехнулся Штаубе.

Якушев трижды посигналил, ворота открыли. Весь внутренний двор «Универсама» был заполнен людьми, которые расступились, пропуская грузовик. МАЗ осторожно въехал и остановился перед кучей из кусков сливочного масла.

– Давай сразу! – сказал Штаубе Якушеву, вылез из кабины и двинулся через толпу.

Кузов МАЗа стал подниматься. К Штаубе подошли две сорокапятилетние женщины, близнецы Маша и Марина, одетые в одинаковые серые ватники, синие платки и резиновые сапоги. Обе держали на тарелках по стакану с прозрачной жидкостью. Штаубе посмотрел в глаза женщин, взял стакан с тарелки Марины, стал подкосить к губам и вдруг выплеснул в лицо Маши. Маша дико закричала и, схватившись за лицо, упала ничком.

– Вот так, вот так! – Штаубе бросил стакан на грязный снег, поднял другой и понюхал.

– И еще на курву, – прохрипел полный мужик, склоняясь над Машей с трехлитровой бутылью. Кто-то вытянул резиновую пробку, дымящаяся кислота потекла на голову Маши. Марину ударили железной трубой по голове, она упала рядом с Машей.

– Вот так, вот так! – Штаубе плюнул в стакан и с силой бросил его в лицо близстоящего человека. Человек схватился за лицо и отвернулся. В это время багрово-красная, окутанная паром отливка съехала с кузова в кучу масла и с шипением стала погружаться в нее. – Вот так, вот так! – Штаубе сделал рукой сложное движение.

Одиннадцать человек подняли квадратную бетонную плиту и положили на Машу и Марину. Шестнадцать человек поднесли и поставили на плиту массивный несгораемый шкаф. Штаубе подсадили, он влез на шкаф, выпрямился, опираясь на палку. Все стихли. Штаубе вынул из кармана кителя бумажку, развернул, посмотрел, потом скомкал и бросил.

– Вот так, – устало произнес он, опершись обеими руками на палку, – на одной ноге, с подпоркой… Знаете, нам трудно представить современную жизнь без резины, без каучука. Мы носим прорезиненные плащи и резиновые галоши, пользуемся резиновыми шлангами и прорезиненными водолазными костюмами. Без каучука не могут существовать автомобильный транспорт, авиация, электротехника, машиностроение. Каучук – это шины, изоляция проводов, баллоны аэростатов, тысячи, тысячи незаменимых вещей. С другой стороны – многолик мир синтетических смол. И, пожалуй, одни из самых удивительных среди них – ионообменные смолы, или просто иониты… – он помолчал, сосредоточенно нахмурившись, провел рукой по лицу. – Кто из нас, стоя у карты, не мечтал; хорошо бы поехать на Кавказ, в Арктику, в Антарктиду, в пустыню Каракум, или, например, в Кельн. Конечно, это очень интересно. Но познакомьтесь с биографиями великих путешественников и вы узнаете, что они задолго до дальних экспедиций много путешествовали но своим местам. В родном краю, в котором на первый взгляд все известно, всегда окажется много нового и интересного для исследователя. Главное в путешествии – это умение видеть и наблюдать. Например, здесь неподалеку на столбе у автобусной остановки висит объявление: