Пасынок судьбы - Владислав Русанов

— И ведь не проверишь никак, а?

— Не «акай»… Почему не проверишь? Проверить можно.

— Как?

— Ну, пока не знаю. Следующего сна дождаться, к примеру.

— А может, лучше и проверять не надо? Я бы на твоем месте пошел к… Да хотя бы к святым отцам. Они молитвы почитали бы…

— Пойду. Непременно. Когда до истинной церкви доберусь.

— А к этим? — Олешек кивнул в ту сторону, где, как они помнили, с вечера отдыхали у костра иконоборцы.

— Да ни за что! Еретики! Мне потом еще и за них отмаливаться?

— Как знаешь…

Шпильман пожал плечами. Заглянул в котелок с остатками каши. Потыкал в загустевшее варево ложкой.

— Разогреть, что ли?

— Разогревай, а я пойду с рыцарем знакомиться.

— Не позавтракав?

— А на голодный желудок драться легче, — невесело усмехнулся Годимир.

Он тщательно расправил жак, протер пучком травы сапоги, пятерней пригладил волосы.

— Э, нет, я с тобой. Чтобы шпильман, да такое зрелище пропустил?

Олешек по примеру товарища попытался привести в порядок зипун. Но особо не преуспел. Попробуй-ка выглядеть красиво, когда вот-вот рукав отвалится. Зато он взял цистру. Осмотрел ее подозрительно, подышал на деку, поелозил рукавом. Кивнул удовлетворенно. Готов, мол.

Годимир покачал головой укоризненно:

— А умыться?

— А сам? — Музыкант по-прежнему за словом в карман не лез.

— Куда ж я денусь?

Они спустились к реке.

На узкой полоске между подмытым берегом и кромкой воды плескались, стоя на коленях, иконоборцы. Долгополые одеяния они, понятное дело, не снимали — грех голышом красоваться, — зато рукава закатали едва ли не по плечи. Старший из святош, тот самый, с изможденным лицом, что в корчме Ясей одобрил песню Олешека, сдержанно кивнул рыцарю. Годимир подумал вдруг, что если рыцарь-у-моста не поверит в его благородное происхождение, можно будет сослаться на чернорясых. Но, испытывая внутреннюю, глубинную нелюбовь к противникам основных догматов Веры, он понимал, что прибегнет к этому средству лишь в самом крайнем, безвыходном случае.

А где же Пархим?

Горшечника нигде не было.

Отмель просматривалась на три десятка саженей вправо и влево. Захочешь спрятаться — не выйдет. Тем паче с конем.

Очень странно и удивительно. Куда он мог деваться? Бросил товар, подводу, упряжь…

Ладно, не о Пархиме сейчас думать надо. Не маленький ребенок, найдется.

Годимир зачерпнул полную пригоршню студеной, не прогретой еще солнечными лучами воды и плеснул в лицо. Крякнул. Ожесточенно растер. Зачерпнул еще.

Рядом повизгивал Олешек.

— Ух, хорошо-то как! Ух, прямо жжет!

Вода бодрила и придавала ясности мыслям. Нет лучше средства, чтобы позабыть ночные кошмары.

Напоследок Годимир намочил и пригладил волосы. Сдул брызги с усов. Теперь хоть на бой, хоть на пир идти можно.

У бело-красного шатра их встретил зевающий малый в стеганом гамбезоне[26]. Вздернутый нос и румяные щеки парня — оруженосца по всей видимости — пятнал серый пепел. Не иначе, раздувал угли потухшего за ночь костра.

— Кто такие?

Годимиру уже начал надоедать этот немудреный вопрос. Сколько раз он слышал его только за вчерашний день? Но словинец сдержался и ответил степенно, как и подобает человеку благородной крови:

— Я — рыцарь Годимир герба Косой Крест из Чечевичей. У меня есть дело к твоему пану.

— Рыцарь? — недоверчиво вскинул бровь оруженосец. — Что-то не очень…

— А в лоб? — вкрадчиво поинтересовался словинец.

Парень вздрогнул. Похоже, от слов рыцаря повеяло чем-то до боли ему знакомым. До боли. В первоначальном смысле этого выражения.

Из-за шатра вышел еще один слуга. Докрасна обветренное лицо, седые усы и зачесанные назад волосы. Он вполне мог оказаться приставленным еще с малых лет к будущему бело-красному рыцарю дядькой. Холил, заботился, учил в седле сидеть, с охотничьими псами и соколами обращаться, а позже остался при пане верным, преданным слугой.

Он зарычал на оруженосца:

— Лясы точишь, бездельник? А вода не согрета! Я тебя!..

— Да вот, дядька Жит, — виновато развел руками паренек. — Пришли тут… К пану Тишило, говорят.

— Разберусь. Иди работать!

Пожилой слуга приблизился к Годимиру и Олешеку. Долго рассматривал их, прищурив ясно-голубые, выцветшие с годами почти до белизны глаза. Ну, просто не глядел, а изучал, как хороший кузнец изучает стальную заготовку, которую намеревается превратить в меч. Казалось, не пропустил ни одного пятнышка на одежде, ни единой латки или незаделанной прорехи. Хоть Годимир и считал свою одежду добротной, относительно новой и вполне чистой, ему захотелось спрятаться или прикрыться руками, как прикрываются деревенские девки, купающиеся в пруду после тяжелого дня на жатве, перед глазами парней-охальников, засевших в кустах. А про шпильмана, с его убожеством, которое когда-то звалось зипуном, даже думать не хотелось.

Следует отдать должное наметанному глазу Жита. Он безошибочно определил в Годимире человека не черной крови.

— Так это ты, паныч, к нашему пану Тишило в гости напрашиваешься?

— То есть как это — «напрашиваешься»? — стараясь придать голосу как можно больше холода, проговорил словинец. — Твой пан для чего тут, у моста, поселился?

— Ну, не поселился, а…

— Я спрашиваю, для чего? — загремел Годимир. — Отвечай, холоп! — И уловил краем уха изумленное восклицание шпильмана. Еще бы, таким Олешек его еще не видел.

Но Жит оказался тоже не лыком шит — словинец улыбнулся невольной рифме. Слуга бело-красного рыцаря напрягся, выпрямился, будто кол проглотил, и отчеканил:

— Пан Тишило, герба Конская Голова, коему я уж почитай сорок лет без малого верой и правдой служу, стал у моста, дабы вразумлять излишне гонористых юнцов-рыцарей. Ежели таковые проезжать вздумают, обязаны вызов принять или при всем честном народе пану Тишило в ноги поклониться.

Старый слуга вздернул подбородок. Зыркнул убийственно.

— Ну так зови своего пана. Нашелся такой юнец! — бесшабашно проговорил Годимир, чем поверг Жита в легкое замешательство.

— Да пан Тишило!.. Да ты слыхал, паныч, кто такой пан Тишило герба Конская Голова? Да он такого, как ты… — задохнулся Жит.

— Так зови. Зови!

— Я не пана позову сейчас, а велю слугам тебя взашей гнать!

— Ну, попробуй.

Серые глаза Годимира скрестились с блекло-голубыми слуги. Про себя рыцарь при этом думал: «Бить начнут, главное, попробовать отнять у кого-нибудь оружие. На Олешека надежды никакой. Прогнать его, что ли, от греха? А то ведь покалечат ни за что ни про что…»

— Эй! — закричал Жит. — Ратиш, Бажен! Сюда!!!

— А ну, тихо! — перекрыл слова слуги мощный бас.