К черту моральные принципы - Алина Лис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А коварная дочка меж тем подготовила еще одну каверзу. Воспользовавшись ослаблением родительского надзора, недостойное и неблагодарное дитя наименовало внука Степаном, в честь отца.
* * *
Отца Степан до двенадцати лет не знал, но с детства помнил, что тот — рвань и пьянь, которой надо стыдиться. Бабушка напоминала об этом маме и самому Степе всякий раз, когда была недовольна ими. «Яблочко от яблоньки недалеко падает», — сердито шипела она и презрительно поджимала губы.
В наследство от безвозвратно сгинувшего родителя Степе досталось имя и пожелтевшая, обтрепавшаяся по краям фотокарточка с рослым белозубым парнем. Если уж совсем честно говорить, то фотокарточка принадлежала маме, но она охотно вынимала ее и показывала Степе по первой просьбе, если рядом не было бабушки.
В двухкомнатной сталинской квартире всем заправляла бабушка. Она решала, во сколько вставать и когда ложиться, какую программу смотреть по телевизору, в какую секцию отдать Степу, когда и какую одежду покупать. Все заработанные деньги мама безропотно отдавала ей, таков был порядок. Позже, когда возникала необходимость что-нибудь купить, мама или Степа должны были просить у нее. Если покупка, по мнению бабушки, была «бесполезным баловством», о ней можно было забыть раз и навсегда.
Утаить что-либо от бабушки было невозможно. Она обладала интуицией сыщика, владела методикой перекрестного допроса и мгновенно чувствовала, когда ее пытаются надурить. В детстве она Степе казалась всемогущей злой волшебницей — бессмертной и знающей все на свете.
Единственной, хоть и весьма эфемерной, защитой от бабушкиной власти была мама. Тихая, послушная, она могла превратиться в яростную львицу, если речь шла о Степе. Получив отпор, бабушка терялась и уступала. Увы, материнская ярость — явление столь редкое, сколь и скоротечное. Гораздо чаще поддержка мамы ограничивалась ласковыми утешениями и робкими знаками внимания тайком от всевидящего взора злой волшебницы.
Злой и добрый Степины гении были повсюду с ним. И бабушка, и мама преподавали в школе, где он учился. «Удобно, когда ребенок под присмотром». «Мне на тебя пожаловалась Валентина Геннадиевна,ты плохо вел себя на уроке». «Опять двойка? Я лично займусь тобой!» «Крайнов, к доске. Посмотрим, сможешь ли ты хоть что-то вспомнить из того, что я рассказывала». От бабушки пятерок ждать не следовало. В лучшем случае — четверка и одобрительное: «Неплохо на этот раз. Садись, Крайнов».
Степа чуть ли не с рождения знал, что порочен и плох. Он своим существованием разрушил маме жизнь, лишил надежды на семейное счастье. «Кто тебя возьмет с этим спиногрызом?» «Весь в отца и такой же тупой». «Наказание нам за грехи». В Степе текла грязная кровь его второго родителя, мешаясь с чистой кровью бабушкиной семьи, и уже поэтому он был плох.Отец превратился в далекую, таинственную и манящую двуликую тень. Гнусная рвань и пьянь, обманом пытавшаяся проникнуть в честный дом, из бабушкиных рассказов причудливо срасталась с умным и сильным человеком из материнских воспоминаний. Ни сверстники, ни старшеклассники не рисковали дразнить Степана, напоминая об отсутствующем отце. Дрался парень отчаянно, компенсируя неумение яростью. Никакие вызовы к директору и карательные меры со стороны бабушки не действовали. Тема отца была табу для всех, кроме родных.
Инсульт прихватил бабушку прямо на уроке, до больницы ее довезти не успели.
Освобождение оказалось столь резким и внезапным, что вызывало растерянность. На злую колдунью выплеснули воду — и она растаяла.
Потом были хлопоты, связанные с похоронами, и искренние мамины слезы, будившие в Степе столь же искреннее непонимание.
Первые полгода после смерти бабушки Степану казалось, что он не ходит, а летает. Была волшебная, нечеловеческая легкость, которой вдруг наполнилась обыденная жизнь, жизнь без ожидания строгих окриков, без нотаций и презрительных взглядов. Все как-то сразу стало простым и ясным, в мире не было преград и проблем, от свободы кружилась голова.
А потом, уже в мае, по почте пришло заказное письмо, и мама вдруг объявила Степе, что на каникулах они поедут знакомиться с его отцом.
* * *
Любка всегда хотела иметь брата. Подружки завидовали ей: «Одна живешь, как барыня», а она не знала, как объяснить, что быть единственным светом в окошке для родителей совсем не так весело. Мать вечно шпыняет, поиграть не с кем, вся работа по дому тоже на ней. В крайнем случае Люба была согласна и на сестру, но мечтала именно о брате. Желательно старшем, чтобы защищал от приставучих одноклассников, чтобы был похож на отца.
Степан-младший был ниже ростом, худее и младше, чем придуманный брат, но это, несомненно, был тот самый братик, которого много лет подряд Любка заказывала Деду Морозу на Новый год. Прошлый Новый год уже давно кончился, до следующего оставалось еще почти шесть месяцев, а долгожданный подарок стоял, насупившись, в дверях, пока их общий отец со слезами на глазах обнимал незнакомую женщину.
Любкина мать невзлюбила новоявленных родственников, как только о них прослышала, но крепко помнила ту ссору и старалась как могла неприязни не показывать. Тем более что тетя Варя через неделю уехала обратно в Москву, оставив Степана-младшего на попечении отца.
Два месяца лета, которые Степа гостил у них, пролетели для Любы как во сне. В большинство вечеров Степана, конечно, «забирал» отец. Показывал ему город, расспрашивал обо всем на свете и возил на рыбалку. Однако днем, когда отец уходил на работу, развлекать гостя становилось Любкиным правом и обязанностью. Сошлись они легко и неожиданно быстро. С ним никогда не было скучно, и за два месяца, прожитых бок о бок, она совершенно не устала от его присутствия. Наоборот — чем дальше, тем сильнее хотелось проводить с ним время. Поэтому, когда в конце июля наступила пора прощаться, Люба даже всплакнула ночью тайком в подушку, а потом долго смотрела вслед уходящему поезду. Конечно, не обошлось без взаимных обещаний помнить, писать и звонить.
Постепенно привычный уклад, сильно нарушенный неожиданным гостем, вернулся в норму. Блеск в отцовских глазах потихоньку гас, притихшая было мать снова начала с охотой раздувать семейные ссоры и устраивать выволочки.
Писем Степан, вопреки прощальному обещанию, практически не писал. По первому времени на два-три Любкиных послания приходил один, часто довольно короткий, ответ. Отец еще несколько раз ездил в Москву и оставался там по неделе или даже по две. Конечно же, каждая поездка предварялась бурными словесными баталиями. Любка в такие дни старалась держаться тише воды, но втайне держала сторону отца и тихонько вздыхала, что не может поехать с ним.
А на следующий год все повторилось. Любка таскалась за Степой, напрашивалась в «пацанские» игры, готова была часами слушать его рассказы. Отец как-то шутливо заметил:
— Ну, Степка с Любкой -прям жених с невестой.
Любка, услышав такое, залилась густой краской. Мелкая ребятня дразнила их: «Тили-тили тесто, жених и невеста» — и от этого в груди что-то сладко екало. А вот теперь и папа говорит... А может, и правда?!
— Она же моя сестра, — хмуро ответил Степан-младший. — На родственниках жениться нельзя.
— Нет, брат, — засмеялся папа. — Сестра, но не родная. Так что вырастешь — можешь жениться.
— А что, — задумчиво протянул Степа, оглядывая Любку, — и женюсь!
Любку от этих слов бросило в жар. Пробормотав что-то, она пулей вылетела из комнаты, прижимая ладони к щекам и глупо улыбаясь. Вдогонку ей неслось добродушное:
— Совсем задурил голову девке.
Степа приезжал еще три года каждое лето.
В последний год он вытянулся, раздался в плечах и как-то резко повзрослел, обогнав сверстников. Любка была еще худая, голенастая — руки в цыпках, коленки в царапинах, — а на Степу уже заглядывались семнадцатилетние девки. Он вдруг резко отдалился от Любы: она осталась в голопятом детстве, а он шагнул в манящую и незнакомую Взрослую Жизнь.
А на следующий год Степа не приехал. Он готовился к экзаменам, посещал какие-то курсы. Отец сам ездил к нему на две недели и Любку, несмотря на все уговоры, брать с собой отказался. Мать ходила белая от ярости, а когда он вернулся, закатила невиданный скандал. Люба тихо считала оставшиеся годы учебы. Она уже твердо решила, что поедет учиться в таинственную и грозную Москву и найдет там Степу.
* * *
Исполнить данное себе обещание и снова увидеть Степу Люба смогла только через два года, когда впервые, в одиночку преодолев четыреста километров, ступила на перрон Ярославского вокзала. Москва оказалась огромной и невозможно шумной, переполненной людьми, домами, транспортом, запахами. Любка чувствовала себя в ней ничтожной песчинкой, капелькой в кипящем водовороте. Казалось, стоит на секунду отклониться от заученного маршрута —и незримые потоки играючи подхватят и увлекут ее в это бушующее человеческое море, чтобы оставить посреди лабиринта серых многоэтажек какого-нибудь спального района.
