Предают только свои - Александр Щелоков

Диллер тратил немалые средства на рекламу «Дней науки» и с их помощью сумел создать себе репутацию миллионера Нового типа, который видит призвание не столько в погоне за прибылью, сколько в том, чтобы совершенствовать науку, двигать технический прогресс и культуру.

Собрание в Митинг Хаусе впечатляло. Каждый третий — мировая известность. Химики. Физики. Физиологи. Электронщики. Астронавты…

Пробежав список участников встречи, отпечатанный на глянцевой бумаге и сброшюрованный в солидную книжку, Андрей заметил в числе приглашенных двух профессоров-ихтиологов, трех — орнитологов, двух — энтомологов. Широта научных интересов Диллера казалась поистине неограниченной. Старичков, увлекавшихся изучением жизни паучков и мошек, он ставил на одну доску с ведущими физиками и химиками, не делая никакого различия между мужами науки. Когда приглашенные собрались, в зал вошел Диллер. Хлопали сдержанно, чтобы это не выглядело излишне восторженно, но хлопали от души. Ведь все же они встречали не просто толстосума-мецената, а коллегу по науке, о чьих исследованиях многие знали не понаслышке. Тем не менее Андрей легко уловил мысль, которая владела в тот миг умами многих участников встречи: «Вот пришел хозяин, и теперь начнется то, ради чего мы собрались».

Наука аплодисментами приветствовала капитал. Она хлопала процветающему бизнесу, который от щедрот своих мог отвалить средства на любые исследования, на открытие самых невероятных тайн земли и космоса.

Шум улегся. Совет избранных занял место на подиуме. Генри Диллер сидел справа от председателя — профессора Голдвина, физика с мировой известностью. Он зорко смотрел в зал и то и дело кивал знакомым.

Четыре часа ушло на доклады и научные сообщения. Потом участников встречи пригласили в банкетный зал.

За столом Андрей оказался рядом с профессором энтомологии Хитом, толстячком в роговых очках.

— О, — сказал Хит, потряхивая аккуратной седой бородкой, когда их представили друг другу, — по вашим глазам, мистер Стоун, я вижу, как вы далеки от энтомологии. Что поделаешь, сейчас только и слышишь: ядерная физика, электроника…

После двух порций виски нос профессора спело запомидорился, а сам он стал держаться еще свободнее, чем прежде. Речь ученого мужа лилась плавно и безостановочно. Андрею оставалось одно — слушать.

— Между тем, мистер Стоун, прикладная энтомология — наука будущего. Просто человечество ее для себя еще не открыло. Военные в том числе. Кстати, вы знаете, что из всех групп животного мира наибольшее число видов приходится на класс насекомых? Не знаете? Тогда имею честь сообщить вам об этом впервые. Насекомых в мире около восьмисот пятидесяти тысяч видов. Таким образом, более трех четвертей всех видов живых организмов выпадает на долю насекомых. Если же учесть их плодовитость, то смело могу утверждать, что главная масса живого вещества земной суши заключена именно в насекомых. Соберите всех жучков и мух вместе, они перетянут на весах всех слонов, бегемотов, носорогов. А если кинуть на эти весы одну стаю саранчи… Бог мой, вы не представляете, мистер Стоун, что такое саранча…

— Безусловно не знаю, профессор. Но я преклоняюсь перед всем, что мне неизвестно, — сказал Андрей, стараясь подзадорить старичка. — Давайте будем объективны. Как ни велика масса саранчи в мире, сегодня на первой линии военных и науки — физика. Одно лишь название — нейтронная бомба, и все этим сказано.

Профессор язвительно хрюкнул. То ли засмеялся, то ли всплакнул.

— Вы когда-нибудь читали Николая Ленина? — спросил он.

— Кого?! — удивился Андрей. Он не сразу сумел соотнести хорошо знакомую фамилию с незнакомым именем.

— Николая Ленина, — повторил ученый старичок. — Большевика.

— Не-ет, — сказал Андрей. — Не читал…

— Зря, сэр, — осудил его профессор. — Советую почитать, когда будет время. Этот великий ум. Он однажды высказал важную идею: либо социализм победит насекомых, либо насекомые одолеют социализм. Николай Ленин имел в виду вшей. Не атомная бомба его пугала, сэр! А маленькая вошь, гнусный кровосос и разносчик инфекций. Гениальное предвиденье!

— Он имел в виду ваши исследования, — съязвил Андрей.

Профессор весело расхрюкался и под смех пропустил еще один глоток виски.

— Нет, но его мысль подсказала мне, где искать силу, способную повергнуть в прах всех наших противников…

Андрей уже по-новому взглянул на профессора. Оказывается, и он собирает вшей и блох под знамена войны. Вот почему его взяли в коллекцию Диллера!

Разобравшись в Хите, Андрей слушал его разглагольствования вполуха, время от времени поддакивал, а сам внимательно изучал собрание ученых.

Никого из приближенных Диллера в зале Андрей не замечал. Хозяин, решивший в этой среде до конца выглядеть только профессором, оставил и охрану и советников за дверями Митинг Хауса.Темудивительнее было увидеть Мейхью, который появился в банкетном зале во время спичей.

Стараясь ступать как можно тише, он подошел к Диллеру. Скосив глаза, Андрей наблюдал за их беседой. Лицо Мейхью было сосредоточено. Наклонившись к уху босса, сидевшего за столом, он о чем-то говорил и говорил ему. Судя по всему, в сообщении Мейхью не было ничего особенного: Диллер, слушая его, не переставал улыбаться. И все же после доклада оба не стали задерживаться на банкете. Диллер вдруг поставил бокал, обменялся несколькими фразами со своими соседями и вышел из зала.

Проходя вдоль стола, он празднично улыбался и, заметив Андрея, подошел к нему, чтобы пожать руку…

13

Со встречи в Митинг Хаусе Андрей приехал на Оушн-роуд. Работать не хотелось, и он, устроившись в кресле, открыл свежий номер журнала «Файн Арт», который обнаружил в почте. Это было солидное издание, рассчитанное на профессиональных художников, искусствоведов и коллекционеров: большой объем, мелованная бумага, многоцветные, прекрасно исполненные иллюстрации.

Бегло перелистывая журнал, Андрей вдруг обнаружил репродукцию, занявшую полную страницу. Ночь, излучина реки, мерцавшая таинственным зеленоватым блеском, и высоко в темном небе диск луны, глядевший на мир из-за легких изумрудных облаков. Она, светлая как окно, открытое в неведомые дали, манила и дразнила возможностью заглянуть в вечность, которой никто и никогда еще не видел. Картина дышала удивительной по силе умиротворенностью и неземным покоем.

Андрей сразу узнал полотно, но все же прочитал поясняющую подпись: «Архип И. Куинджи. „Ночь на Днепре“.

Сердце тоскливо дрогнуло, и мир, казалось, сразу поблек, будто набежавшая туча скрыла солнце, которое еще миг назад ярко светило.

Куинджи… Прекрасный и по серьезному незнакомый для Андрея мир русской живописи. Уезжая с Корицким из забайкальского гарнизона и уже представляя, чем ему предстоит заняться, Андрей искренне надеялся, что сбудется его мечта походить по выставкам, осмотреть сокровища Третьяковки, Пушкинского музея, съездить в Ленинград, посетить Эрмитаж, Русский музей. И вдруг оказалось — делать это ему запретили.

— Знать русское искусство, молодой человек, — предупредил Корицкий, — вам противопоказано. Все, что будет дозволено видеть и знать, объяснит Кирилл Петрович Чертольский.

Коль скоро с неизвестным Кириллом Петровичем предстояло встретиться, Андрей спросил:

— Кто он?

Не отвечая на вопрос, Корицкий сказал:

— Мне бы хотелось, молодой человек, чтобы вы отнеслись к Кириллу Петровичу по сыновнему. Это глубоко одинокий человек. Прекрасный художник. Но судьба его сложилась так, что на старости лет он остался один как перст…

— Кто он? — повторил вопрос Андрей, и Профессор понял, что именно интересует подопечного.

— Это замечательный человек. Патриот. Дворянин из древнего русского рода. Жил в эмиграции. В годы войны предложил услуги нашей разведке. Работал активно и плодотворно. С огромной пользой. Притом он в самом деле большой художник. Его картины есть в музеях Парижа и Лондона.

— Чертольский? — спросил Андрей. — Я потом посмотрю каталоги.

Профессор улыбнулся.

— Его картины подписаны другим именем.

— Каким? — Андрей допустил грубый промах и только потом понял это. Корицкий сурово поджал губы.

— Если люди берут псевдонимы, то чаще всего для того, чтобы их фамилий не упоминали. Верно? И еще. Кирилл Петрович будет знать вас как Николая Лукина. Кем вы были до и будете после, знаю один я. Договорились?

Тут только до Андрея дошло, что, называя его «молодым человеком». Профессор делал это из нежелания связывать его облик с конкретной фамилией, поскольку их у Андрея может оказаться множество, а может и ни одной.

Кирилл Петрович был типичным интеллигентом чеховского типа: узкое лицо, впалые щеки, небольшая бороденка клинышком, пенсне на бархатной ленточке, тихий голос и ровные, грамматически точные фразы. Единственное, что в представлении Андрея не вязалось с русским дворянским обликом Чертольского, так это его неумение правильно произносить звук «л». «Пйеелестно», — так звучало в его словах слово «прелестно». «Миво, миво», — говорил он, стараясь изобразить слова «мило». Поначалу Андрей даже не сразу схватывал, что ему говорил Художник.