Баблия. Книга о бабле и Боге - Александр Староверов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я вот вам что скажу, – подвел итог, отсмеявшись, Сема. – Бабы – существа такие летучие…
– Какие? Сучьи? – скаламбурил Федя.
– И это тоже, но и летучие, как газ или вода, чтобы понятнее было. А газ и вода, они какие?
– Какие? – попытался вникнуть Алик.
– Физику помните за шестой класс? Вода принимает форму сосуда, в котором находится. А если сосуда нет, то вода растекается во все стороны, а газ вообще улетучивается и стремится занять все доступное пространство. Так же и с бабами. Не поставишь рамки, и заполнят они собой всю твою жизнь, и захватят тебя, и беду принесут. Поэтому строгий контроль и дисциплина. Сможешь поставить рамки для Наташи, так и развлекайся на здоровье, хоть по-свинячьи, хоть по-крокодильи. А не сможешь – как у Феди получится.
– Прав ты, Сема, как всегда, – согласился погрустневший Алик. – Но как же тогда любовь? Какие сосуды для любви, какие рамки?
– Ну, во-первых, Наташу ты не любишь, сам сказал.
– А во-вторых?
– А во-вторых, любовь – это когда бьются все сосуды, рамки и объемы. И голый ты, и заполняет девка всю твою жизнь, а если взаимно, то и ты ее. Редко, но бывает. Получается, тогда у вас один общий объем на двоих. Вырастает он в тысячу раз. Но все равно есть. Потому что люди существа конечные. Беспределен только Бог. Это как Большой взрыв. Сначала горячо очень, Вселенная расширяется, и кажется, всегда так будет… А потом остывает и сжиматься начинает. Значит, пределов объема достигла. Хорошо, если сдохнешь до этого. Тогда любовь у тебя, считай, бессмертная.
Алик задумался. То, что говорил Сема, походило на правду. На печальную правду жизни. С годами он заметил, что правда бывает только печальной. Это ложь всегда радостна и оптимистична, обещает заманчивые перспективы, зовет за собой.
– Хорош, парни, – решительно прервал раздумья Федя. – Хватит, куда-то вас не туда понесло. Знаю, чем это все закончится.
– Чем? – в один голос спросили Сема с Аликом.
– У меня последний раз путь был такой. Перечисляю со всеми промежуточными остановками: философия, грусть, текила, трава, потом не помню, снова текила, коктейль «Оргазм в прериях», девка какая-то чужая в туалете, драка, опять текила, потом не помню, очнулся через два дня дома и заблеванная комната дочери.
– А при чем здесь комната? – поинтересовался Сема.
– С туалетом перепутал.
– А, помню, – повеселел Алик. – Жена твоя рассказывала. «Вхожу, говорит, в комнату Аленки, а у нее все учебники заблеваны и Федя стоит вдребадан». Я ему: «Что ж ты, тварь, делаешь?», а он мне: «А ты, сука, кто такая?»
– А вот этого уже не помню. Хотя возможно. Поэтому, парни, философию на этом заканчиваем и переходим к более нейтральным темам. О бабах уже поговорили, футбол пропускаем по случаю наступившей зимы. Предлагаю поговорить о работе и бабках. Ну у Алика все о’кей, на Багамы нас скоро позовет, я надеюсь. А вот у тебя, Сема, как дела? – спросил Федя.
– Все офигенно, по Салтыкову-Щедрину.
– Это как? – уточнил Федя.
– Воруем… а у тебя как?
– Да так же в общем…
– Ну чего, поговорили о работе? Много новостей узнали? У всех одно и то же. Только скажите мне, почему мы, три здоровых неглупых мужика, занимаемся тупым, ну хорошо, даже не тупым, высокоинтеллектуальным пускай, но все равно воровством? Мы для этого родились на белый свет? Я вот, например, писателем в детстве хотел стать, – сказал Алик.
– А я разведчиком, как Штирлиц, – мечтательно произнес Федя.
– А я на Марс хотел полететь.
Все опять погрустнели. Контраст между детскими мечтами и действительностью вышел какой-то пошлый. «И это еще повезло, – подумал Алик, – а мог бы и офисным рабом стать, пресмыкаться за ипотеку в Балашихе».
Не сговариваясь, все приложились к стаканам и уже после того как выпили, смутившись, чокнулись. Молча. Без тоста. Лицо Семы перекосилось. Он грохнул стакан об стол и закричал.
– Вы меня извините, конечно, а можете и не извинять, но достали эти мудовые рыдания. Вот вы, мальчики московские, мажорные, спецшколы, книжки, родители на «Жигулях» любящие. А в моем Мухосранске за чекушку черепа кроили. Детей, как козликов, на чужие огороды пастись отправляли. А любовь… да там и слова-то такого не знали. Для меня воровство – это огромный шаг в эволюции, как выход рыб на сушу. Не знаете вы народа нашего. Темный он, завистливый и тупой. С ним если по-честному – разнесет он все на хер. А потом нажрется водяры и заснет с чувством выполненного долга. А наутро проснется и с похмелюги будет тихий такой, смирный, виноватый, так что драть его можно будет во все щели еще лет пятьдесят, пока очередные наивные дурачки вроде вас опять по-честному не захотят. Поэтому воровал, ворую и буду воровать, и другие пускай воруют; не убивают – уже спасибо. А народу – крошечки, постепенно, чтобы заворот кишок не случился. Сначала кредиты на телик, потом ипотеку, чтобы рыпнуться в сторону не мог, а потом и деньжат можно подкинуть немного, лет через двадцать. А потом и свободы, чуток.
– Вы прослушали четвертый сон Веры Павловны, ой, простите, пятый сон Владимира Владимировича из цикла «Сны о чем-то большем», – попытался обратить все в шутку Федя.
Почему-то смешно не было. Даже никто не улыбнулся.
– Сем, – тихо спросил Алик, – а на Марс ты полетел?
– Какой, на хрен, Марс, я завтра в Куршавель лечу с певичкой, с этой… как ее… сисястая такая…
– Но ведь Куршавель не Марс, а певичка – не инопланетянка.
Сема помрачнел, налил полный стакан виски, выпил его в два глотка, оплыл, сдулся и прошептал почти:
– Не инопланетянка… куда ей…
– Сем, вот ты мне тут сказочку страшную рассказал, про народ наш; может, и правда это. А давай я тебе свою расскажу.
– Давай.
– В одной далекой холодной стране жили-были люди. Нормальные такие, тихие, спокойные, даже добрые люди. Охотились, рыбу ловили, выращивали там что-то – в общем, жили не тужили. Но на их беду, место, где они жили, было очень удобно расположено в плане логистики. Буквально на перекрестке всех путей. И шли через это место караваны богатые с товаром всяким. Сначала добрые люди даже обрадовались, кормить начали караванщиков, услуги всякие оказывать, разбогатели слегка и зажили еще лучше. А потом с севера пришли злые бандосы, отморозки конченые, поделили дорогу на участки и сказали: «Теперь это наша поляна, и за проезд надо платить». Ну, ты помнишь, у нас так в девяностые Минку от Бреста до Москвы поделили. У бандосов старший был Рюрик Балтийский, и бригадиров с десяток, и пехота. Все как полагается. Сначала стригли караванщиков, а потом, как водится, и на добрых людей переключились. Люди сначала повозмущались, но они же добрые. А бандосы им быстро объяснили, что возмущаться – не по понятиям. Зато по понятиям порядку больше. Согласились люди. И стали бригадиры называть себя князьями, а старший – князем всех князей, великим князем то есть. Понты отросли, сам понимаешь. Так и образовалось государство русское. Людей стали стричь нещадно, тяжело им стало. А где тогда было легко? Средние века все-таки, лихие Средние века. И все бы ничего, но потом с юга черные поперли, ну звери прям, похлеще северных оказались. Ты ведь понимаешь, Сем, сам с чуреками воевал. Только эти монголами назывались. Ну и разборки, конечно. По результатам огребли северные от южных по полной программе. И тут самое страшное случилось. Ты же знаешь чуреков, ленивые они до ужаса, работать не хотят, им бы глотки только резать. Сказали они бандосам: ладно, дыхайте пока, стригите кого можете, но под нами ходить будете и доляну львиную засылать регулярно. А чего бандосам было делать? Так и повелось. Только вот людей добрых в четыре раза больше стричь стали. Ничего не попишешь, нагрузка-то двойная. И стали люди добрые сначала не такими добрыми, а потом и вовсе злыми. А кто бы не стал? Любой скурвился бы от житухи такой. Зато сильными и закаленными стали люди. Выхода ведь не осталось. Тут либо сильный и терпеливый, либо копыта сразу отбрасывай. Некоторые все же бежать пытались на восток, в болота да леса дремучие. Некоторым удавалось, но все равно потом догоняли, а они дальше бежали, почти до самой Японии добежали, но в море уперлись. Триста лет чуреки мазу держали, а потом люди стали настолько злые, что в злости самих чуреков обогнали. И наваляли им. Не мне тебе, Сем, рассказывать, это ты специалист по укрощению черных. И, казалось, тут бы и зажить, но привыкли за три века северные к порядкам южным и схему «подстриг – отстегнул» выучили четко. А бывшие добрые люди стали такими терпилами, что не четыре, но три шкуры с них драть можно было спокойно. И поэтому вот тебе, боярин, воеводство на кормление, но чтобы все по-тихому, и доляну не забудь занести. Прям как сейчас губеры, один в один, согласись, Сем. Короче, не изменилось ничего с тех пор. Нет, пробовали, конечно, и свободу людишкам давать. Постепенно пытались, рабство позже всех в мире отменили, реформы всякие Столыпинские. Пробовали и сразу, одним махом, как в семнадцатом или девяносто первом. Только не получалось ничего. Говнище сразу переть из народа начинало струей тугой. Но оно и понятно, тысячу лет дерьмо копилось. Прав ты, Сема, кнут наш народ понимает лучше, чем пряник. Взнуздаешь его покрепче, он тебе и книжки напишет, и поле вспашет, и споет, и спляшет, и человека в космос запустит, и войну выиграет. Одна беда: раз в сто лет говнище из народа переть начинает. Но тут ничего не поделаешь, только утираться. Работа у элит такая. И еще проблема: людей, которые летать могут, все меньше с каждым веком становится, а которые могут и хотят, тех вообще почти не осталось. Вот и мы с тобой, Сема, не полетели.