Трудный переход - Мулдаш Уналбаевич Ерназаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это были Казамбай и Тышканбай, посланные к Караману с поручением Сайлыбая. Им и самим очень хотелось встретиться с ним и договориться, как действовать в дальнейшем.
Неожиданно из-за ближайшей сопки показались верховые, которые помчались навстречу джигитам, оставляя за собой длинную полосу пыли. Казамбай и Тышканбай недоуменно переглянулись.
Еркебай, сын бая Барлыбая, и сопровождающие его джигиты остановили коней, полукругом загородив дорогу.
Еркебай был единственным сыном бая от третьей жены. От первых двух у него рождались только дочери, о чем Барлыбай долго горевал. Мечтая о наследнике, он женился в третий раз. Надежды его сбылись: сыну дали имя Еркебай, что значит «богатый баловник». Наследник и вырос баловнем, не знавшим ни в чем отказа, не признающим никаких запретов.
Еркебай, насмешливо оглядев Казамбая и Тышканбая, язвительно произнес:
— Доброго пути вам, бравые джигиты! Далеко ли путь держите?
Друзья поняли: добра эта встреча не сулила. Но отступать было некуда. Они и на самом деле славились удалью, отлично владели в драках камчой. В недавней межродовой схватке они одним ударом выбивали противников из седла. Это был особый прием. Владели им не многие, а прием всегда обеспечивал победу над противником.
— Мы торопимся к кошу Карамана по поручению старшины аулов Сайлыбая. Кош надо остановить в Сары-Апане, — попытался с достоинством выкрутиться из положения Казамбай.
— Да, — зловеще усмехнулся Еркебай, — важное поручение дал вам Сайлыбай. А я-то думал, что вы забыли дорогу к этому смутьяну? Я надеялся, что недавние бои образумили вас! Придется, видимо, повторить урок!
— Ты что говоришь с нами, как с пленниками? У вас своя дорога, у нас своя, — выпрямился в седле Казамбай.
— Смотрите, джигиты, как разговаривает со мной этот голодранец! — выкрикнул Еркебай.
Сидевший на лошади рядом с байским сыном Ерсаин угодливо рассмеялся:
— Посмотрите на этого «богатыря», — указал он сложенной камчой на Тышканбая, — зад нечем прикрыть, а стоит, как ханский телохранитель!
Джигиты Еркебая засмеялись. Тышканбай весь подобрался, готовый вступить в схватку, распрямил плечи. Одной рукой он держал поводья лошади, во второй — твердой рукой сжимал готовую к бою камчу. Он с усмешкой посмотрел на Ерсаина:
— Эй, Ерсаин! И плохой собаке иногда дают кличку «Волкодав», хотя она и с кошкой-то справиться не сможет. Ты, видно, из той же породы: тебе дали имя легендарного батыра, а кто ты на самом деле? Дерьмо! — Тышканбай брезгливо сплюнул в сторону байского приспешника.
— Ах вы, твари! Совсем распоясались! Сейчас вы у меня по-другому заговорите! — в ярости воскликнул Еркебай.
Двенадцатижильной камчой он нанес удар Казамбаю. Но тот успел увернуться, и камча, не задев головы, прошлась по спине. Подавшись всем телом вперед, Казамбай со всей силой нанес ответный удар байскому сыну и выбил его из седла. В это же время ловким ударом Тышканбай свалил с коня на землю и Ерсаина.
Джигиты Еркебая кинулись на друзей. Заранее приготовленными арканами они стащили их с лошадей и, крепко затянув на ногах петли, пустили своих коней вскачь. Пришпоренные лошади неслись галопом, оставляя за собой кровавые следы.
Когда, наконец, всадники остановили коней и спешились, оба чабана, истекающие кровью, лежали без движения. Лица их были изуродованы, окровавленная одежда и кожа висели на них клочьями.
Убедившись, что чабаны недвижимы, истязатели вскочили на коней и поскакали туда, где свалились без памяти Еркебай и Ерсаин. Те с трудом приходили в себя. Еркебай гневно посмотрел на подъехавших джигитов и презрительно сказал:
— Нечего сказать, хороши защитнички! Не можете уберечь своего хозяина!
У него кружилась голова, его тошнило. Лицо байского сына было искажено болью и злобой. Ерсаин молча обтирал сочившуюся кровь. Не слушая оправданий, Еркебай вскочил на коня и вместе со своими подручными поскакал к искалеченным чабанам.
Казамбай и Тышканбай медленно приходили в сознание. Кожа на их лицах была содрана до костей, они не могли и пошевелиться, только с трудом, когда подъехали врага, приоткрыли глаза. Еркебай с помощью одного из джигитов спешился, торжествующим взглядом окинул обреченных.
— У, собаки! — с ненавистью прошипел он. — Свяжите этим красным ублюдкам руки!
— Стоит ли? На них и так живого места нет, — посоветовал Ерсаин.
— Голодранцы подобны псам. Такие же живучие. Связать, да побыстрее! — раздраженно выкрикнул Еркебай.
Подручные палача кинулись к чабанам. Казамбай взглянул на друга и, пытаясь ободрить его, с трудом заговорил. Голос его прерывался, каждое слово стоило больших усилий:
— Держись, дорогой! Мы умираем достойной смертью: чисты наши руки, сердца и совесть. Придет время расплаты!
Услышав слова джигита, Еркебай выхватил нож. Хриплый вздох ярости вырвался из его груди, и он одним взмахом перерезал Казамбаю горло. Затем остервенело всадил нож в шею Тышканбая.
Пиная остывающие трупы, он озверело кричал:
— Это им возмездие! Это им возмездие! Это ждет каждого, кто пойдет против нас! Все видели? Так запомните это! А теперь живо закопайте их! — злобно обратился он к своим джигитам.
Кош Карамана прибыл к переправе первым.
Суранши по поручению Алдажара примчался к броду, где переправляли скот чабаны. Караман, заметив его, насмешливо спросил:
— Что, браток, по-прежнему преданно служишь своему хозяину?
Слуге бая стало не по себе. Но, набравшись смелости, он отбросил сомнения и произнес:
— Караман, дорогой! Выслушай меня, Я много думал, и пришел сюда не как слуга бая, а как брат к брату. Мой отец был честным человеком, и меня учил жить честно…
Караман с удивлением слушал сбивчивую речь Суранши. Сначала он подумал, что тот подослан баем, и хитрит, желая разузнать настроение чабанов, выведать, что те намерены предпринять.
— Я не узнаю тебя, Суранши. Ты словно переродился, — осторожно молвил он, внимательно вглядываясь в лицо джигита. — Что ж, продолжай!
— С детства в нас вбивали покорность и смирение. Приказывают — исполняй, бьют — терпи, отбирают невесту — смирись. Бай сам раскрыл мне глаза. Я думал, что честной службой заслужу его уважение, но это было напрасно. Для него мы стадо овец, будь его воля, перерезал бы нас всех до единого. Нет мочи терпеть. Я тоже человек, у меня есть совесть, гордость. Раз новая власть за таких бедняков, как я, надо помогать ей во всем.
Караман продолжал изучающе смотреть на слугу бая. Он все еще не доверял ему. Суранши опустил голову: «Если открыть все планы бая, — думал он, — не будет ли это предательством? А разве сам Алдажар не предает свой народ?» В его памяти снова всплыли жестокость бая, его разговоры о бедняках, коварные замыслы, и Суранши, решившись, рассказал все.
— Спасибо тебе, Суранши, — проникновенно поблагодарил
