Унтовое войско - Виктор Сергеев

Муравьев покачал головой и, придя в хорошее расположение духа, приказал наградить старика серебряным рублем. Генерал повелел толмачу передать балаганским бурятам, что в Гун-Саве угадывает он посла Савву Владиславовича Рагузинского. Оный-де посол великой дружбой с бурятами известен и в Петербург докладывал о том, что буряты служат верою и правдою, не уступая ни в чем природным россиянам.

Муравьев призвал бурят служить государю с прилежанием, храбростью и усердием.

В Якутске Муравьева настиг нарочный с уведомлением от гражданского губернатора. Пакет встревожил Муравьева. Не иначе что-то случилось. Так и оказалось.

Гражданский губернатор отправил в Якутск полученное им с фельдъегерской почтой предписание от министерства иностранных дел о назначении экспедиции подполковника генерального штаба Ахтэ для осмотра границы с Китаем. Прилагалась инструкция для экспедиции, утвержденная государем императором. Гражданский губернатор писал, что члены экспедиции в первых числах июня будут проезжать где-то между Омском и Красноярском.

Муравьев с досады скрипнул зубами. Вскочил с кресла, бросил бумаги на стол. Привычно потянулся за колокольчиком и тут только сообразил, что он не дома, а в Якутском губернском правлении.

«Экспедиция, — подумал он с иронией, поддерживая больную руку и чувствуя; что она вот-вот разболится. — Экспедиция направляется в Китай «для более точного определения нашей границы на Амуре». Ах, Нессельроде, Нессельроде! Чего там определять? Досужее занятие — рыться в старых пыльных бумагах, спорить с упрямыми и чопорными дипломатами богдыхана, объезжать развалившиеся каменные столбы, кои возведены после Нерчинского договора. Кому все это нужно? Мухи сдохнут от сего скучного и никчемного занятия. Да еще ставить себя в неопределенное положение просителя. Надо брать исконные наши земли по левобережью, а не болтать языками. Амуру не нужна экспедиция Ахтэ. Амуру нужны казачьи полки! Этот Нессельроде — ни бе, ни ме, брелоками забавлялся бы, а то сбивает государя с пути истинного. А что мне делать? Ахтэ явится в Иркутск по высочайшему повелению. Дрыг ножкой… Паркетный шаркун. «Ах, достопочтенный, достоуважаемый! Ваше превосходительство!» Голубиная кротость… Ему бы сапоги у генералов ваксить всю жизнь, а он в генеральном штабе. Блюдолиз несчастный! Ему ли с китайскими гуанями беседовать? Воистину годен лишь для праздного разговору с дамами о гризетках и горжетках. На званом балу голенастыми ножками по паркету прошаркает, а затем потащится в Китай, не дай бог, заключит еще какое-нибудь соглашение с пекинским двором. Свяжет меня по рукам и ногам. Тогда уж никогда не войдешь к жене величественной и важной, одетой в великолепную шубу из выпоротков, очами зрящей назад.

Ахтэ не должен ехать далее Иркутска. Ни в коем разе!»

Муравьев прошелся по ковру, чувствуя, что совсем раздражается.

«Незабвенный окружен всякой бездарностью, ему не у кого совета выслушать, поразмыслить. Эх, Петербург, Петербург! Мой час пробил! Или-или… Возвращаться из Якутска? Лицезреть подполковника? Нет уж, извините. Увижу напомаженную голову… весноватое постное лицо. Могу нагрубить, накричать! Выведут из себя… Завтра же отправлюсь в Охотск и далее на Камчатку. Но как задержать Ахтэ? Можно личной властью. И написать государю, убедить его не посылать экспедицию. А если государь разгневается? Дело-то неслыханное. Жаль мне будет Восточной Сибири, жаль великой ее будущности, которая уничтожается петербургскими интригами. Потомство проклянет… Возрождение Восточной Сибири довершило бы славу царствования Николая, но приближенным его этого не нужно. Им нужны деньги, деньги, деньги! Военный министр сразу же взгомозится, доложит Незабвенному… И Нессельроде. Этот уж обязательно. Валансьен бы ему плести, а не политику. Министр финансов, и тот пойдет с жалобой, укажет, что Муравьев подрубает на корню кяхтинскую торговлю, лишая казну крупных сумм. Эти финансисты Ареда обставят и в скупости, и в долголетии.

Смотри в оба, Николай Николаевич! — Муравьев улыбнулся. — Чего не досмотришь оком, заплатишь боком: отставки не миновать».

Приходилось рисковать. Генерал-губернатор вспомнил все свои встречи с царем. Холодные глаза Незабвенного всегда теплели, когда он разговаривал с Муравьевым.

Муравьев знал от отца, что Николай относил семейство Муравьевых к одним из самых преданных престолу и лично ему, Николаю. И еще он знал, что царь не раз высказывал мысль о том, что отец и сын Муравьевы умны и деятельны. Николай как бы отвечал тем иностранцам, которые утверждали, что в России умных дворян днем с огнем не сыщешь, что если такие и были когда-то, так все они ударились против царя, выйдя на Сенатскую площадь. Нет, не все! Николай Николаевич Муравьев хотя бы… Никогда бы не вышел на ту площадь. Не поднял бы шпагу на Незабвенного. Но и в вешатели не пошел бы.

Что верно, то верно! Когда позволяли обстоятельства, то он, Муравьев, слыл либералом. За рюмкой вина. Кое-какие слова… А ведь от слева до дела сто сибирских перегонов.

«Нет, надо рисковать. Своей властью остановить экспедицию Ахтэ и тотчас же отписать государю», — подумал, а вслух громко и торжественно:

— Цель — Амур. Средство достижения цели — забайкальское казачье войско. Исполнитель — Муравьев, генерал-губернатор.

Николай Николаевич оглянулся на дверь: не слышал ли кто? Дверь в медных шишечках плотно прикрыта. Посмотрел на портрет царя в раме из цветной соломки, как бы советуясь с ним, стал размышлять:

«Войско надо готовить поспешно. Пограничных казаков перевооружить. Городовые полки упразднить, личный состав их передать в военное ведомство. Инородческие полки усилить, послать туда опытных офицеров. Станичных казаков обучить военному делу. Достатки наши невелики — и в людях, и в деньгах, и в оружии. Вот уговорить бы царя приписать в казачье сословие крестьян Нерчинского заводского округа. Это дало бы поболее десяти пеших батальонов. Серебряные заводы безвыгодны, а при добыче золота на Каре крестьяне окажутся ненужными и вполне могут быть зачислены в казаки».

Закрыл глаза от возбуждения, унял дрожь в руках. В памяти всплыли пухлые щечки горного инженера Ивана Евграфовича. «Все уже на мази. Мелкие сошки подобраны. Им сказано, что все задуманное царем узаконено. Они горы своротят. Иван Евграфович из Кары кладбище сделает, а золото выложит на войско, на поход».

Вот всегда так… С государем еще ничего не уговорено, Петербург ни о карийском золоте, ни о пеших батальонах, ни о закрытии серебряных рудников — ни б чем не ведает, а в канцелярии Николая Николаевича писари уже приказы строчат, гонцы лошадей седлают.

«Э-э… быстрокрылый орел! Как бы после дрожмя не дрожать. А что же? Выходит, что сам себе и духовидец предсказывай будущее. А пока с Петербургом сговоришься, роса очи выест. Семь бед — один ответ.

Надо так и прописать государю: «Освобожденные крестьяне отблагодарят за столь высокую милость, будут верными защитниками края». Подействовав на здравый смысл Незабвенного, непременно задену и его сердце, чтобы загипнотизировать своей мыслью самодержца. Обязательно укажу, что с Пекином переговоры вести только лишь после занятия устья Амура, что англичане зарятся на это устье. Это же единственная река, текущая в Восточный океан. Плавание по Амуру есть вечная мечта здешних жителей. У кого устье Амура, тот будет владеть и Сибирью.

Неужели государь не оценит всех моих помыслов. Неужели отставка? Не может того быть!

А все же тоскливо на душе. Взалкать бы мне отдыха, покоя, умиротворения. Ан нет! Опять спать не буду. Хоть и совесть чиста, а подушки в головах вертятся. Ну, как разгневается Незабвенный? Нессельроде не поленится, между мною и царем сложит по кирпичику превеликий брандмауэр.

Пропишу государю, что русские обжили Охотское побережье, Камчатку. Курильские и Алеутские острова, Аляску. Но народ тяготится Нерчинским договором. Ведь до чего доходит дело… Снасти для судов в Охотск везем разобранно… по тайге, тащим на вьючных лошадях. Тяжелые якоря разрубаем, и снова свариваем в кузницах».

В комнату постучался штабс-капитан Карсаков.

— Входи, друг мой любезный, — обрадовался Муравьев приходу своего любимого порученца. — Что Катенька, не видел ли ты ее?

— Она занята осмотром Якутска с женой губернатора, ваше превосходительство.

— Катенька… спутница моя в Камчатку, единственное лицо, о котором я в этом мире заботиться обязан не по требованию казенного формуляра, а по велению сердца.

— Мы все восхищены мужеством Екатерины Николаевны, — проговорил Карсаков.

— Ладно… сам знаю, — устало ответил Муравьев. — у меня опять неприятности, любезный мой Миша. Да без них мне, видимо, и не жить. Вот теперь на мою голову нессельродевская экспедиция.