Время Перемен - Анвар Кураев

Порой они просто кричали, порой плакали, иногда причитали или умоляли, иногда плакали и кричали, или плакали, кричали и умоляли. А порой всё это вместе: плакали, кричали, причитали, умоляли, дрались, бились в истерике, задыхались от безысходности.

Но у неё это превратилось в медленно клокочущую, пугающую злость:

— Скорбите вместе со мной? А не вы ли зарубили двоих на той дуэли и ещё двоих на другой? И всё это за сегодняшний день. Скорбите… Это просто слова вежливости, положенные этикетом, брошенные, как кость собаке. Вы врёте: вам нравится это делать, иначе бы просто служили, как любой другой! Проклятый убийца, мясник первого министра! О, я слышала, что про вас говорят в местных кабаках, знаю про все ваши подвиги.

Люк разозлился в ответ. Вся его жалость улетучилась: он сам не мог понять, куда она внезапно делась.

«Богатенькая, благополучная, сытая тварь. Всё у тебя было хорошо, и вот сынок, как и тысячи других повес, не смог сдержать эмоций и вышел на дуэль, в которой предсказуемо умер. А ты не нашла ничего лучше, как послушать россказни таких же молодых повес и вылить все эти помои на меня. О, как же мне надоело утираться! Не допускаешь и мысли, что помимо благородных манер и трепетания за свою честь, нужно было вложить в сына хоть чуточку мозгов? Кто знает, может, тогда он остался бы живым?»

Он злился всё больше. Сначала пытался сдержаться, но плотину прорвало, смыв его рассудительность и оставив только потоки ярости:

— Попробовала бы сама остановить хоть одну дуэль, живо осела бы на землю, поливаясь кровью. Молодые господа бретёры — дрянь, шваль и мразь! Не троньте меня, я знаменитый фехтовальщик, не дай бог, заденете мою честь, так ценою — смерть… Слишком большая цена за их поганую честь! А знаете, как они подстраивают дуэли? Против неугодных, мешающих, или просто непонравившихся. Ой, вы наступили на мою тень, это смертельное оскорбление. Конечно, я их убиваю! Неотвратимость наказания — первое условие для действия закона! Либо они будут сдаваться, либо я их буду убивать. И так до тех пор, пока эти чванливые сыны шлюх не прекратят гробить друг друга по поводу и без. А ваш сын идиот, раз купился на эту глупую браваду. К тому же, его закололи не мои люди. Так что, дамочка, иди разрой могилу того, кто это сделал, и морочь голову ему, раз у тебя не получилось вложить в сына крупицу ума!

Он всё-таки сказал это вслух и сам пожалел, устыдился. Не стоило так.

Но было поздно: молча, лишь изредка издавая рычание, она набросилась на него. Словно ничего больше не существовало на свете, полностью утратив человеческий облик, потянулась к лицу, к глазам. Люк не успел отстранить её щитом, она смогла оцарапать щёку, прежде чем он схватил её правой рукой за предплечье и попытался удержать на расстоянии, но тут же она задрала рукав его кольчуги и вцепилась зубами в кожу. Люк отдёрнул руку. Они продолжали бороться, капитан не хотел бить женщину щитом или рукой. Боялся этой бессловесной ярости, с которой мать пыталась уничтожить его, проклинал себя за то, что не смог промолчать. Это от нервов и от усталости он наговорил ей грубостей. Скорее всего, молодой человек пал жертвой постоянных обитателей столицы. Да, по наивности и глупости, но не стоило так грубить его матери. Что поделаешь — сорвался.

Возня всё продолжалась. Люк попятился, открыл дверь казармы и крикнул:

— Жак, Тиль, сюда!

Тут же его зов подхватил дневальный:

— Сержант Жак, сержант Тиль, на выход! — он орал так, что, наверное, перебудил всех спящих.

Раздались смешки вокруг: люди с интересом наблюдали. Какая-то шлюха весело сказала:

— Капитану де Куберте, в кои-то веки, есть, с кем скоротать ночь.

Люку же было не до смеха: дамочка уже дважды оцарапала ему лицо.

«Где там эти раззявы сержанты?» — ругался он про себя.

Жак и Тиль выбежали из казармы голые по пояс: простые льняные штаны держались на верёвках.

— Отведите её подальше и отпустите. Если не успокоится, сдайте страже, скажите, что буйная. И сразу спать: завтра с утра выступаем в Прияр.

Ни слова не говоря, заспанные сержанты взяли её за руки с двух сторон. То были крепкие мужики: горе-мать дёргалась, извивалась, но вырваться никак не могла. Дыхание её сбилось, сил не осталось, и сержанты довольно легко уволокли её прочь.

— Леонардо, ты самый опытный из лейтенантов роты. Остаёшься за старшего. Время сейчас мирное, но не давай солдатам совсем расслабляться: гоняйте их, как раньше. Да вы, небось, уже привыкли обходиться без меня — больше года я у министра на посылках. Как уйду на пенсию — займёшь моё место.

Четверо взводных, едва разлепивших глаза с утра, закивали в ответ. Де Куберте в который раз обратил внимание на раздувшиеся щёки и выпирающий живот одного.

«Три месяца прошло, а он так и не взялся за ум. Придётся сделать нагоняй, не то совсем заплывёт».

— Пероль, под тобой лошадь ещё не ломается пополам? Приводи себя в порядок сейчас — на войне поздно будет. Сдохнешь от приступа, как Жар де Гийон. Слышал про такого?

Пероль молча стоял, уставившись в пол. Остальные лейтенанты расхохотались.

— Отставить! — оборвал их капитан, — Ты толковый офицер, не дай излишней тяге к еде погубить себя. Мы не штабные — мой взводный должен быть твёрд, как сталь и неутомим, как волк на охоте. С сегодняшнего дня начинай потихоньку, и чтоб к моему приезду мог биться хотя бы пять минут без отдыха. Приеду — проверю. Остальных тоже касается. Не сметь распускаться! Беру с собой одно отделение. Свободны!

Краем уха, уже на лестнице, он услышал смешок Леонардо: «Наш волк неутомим, но лишь в поедании добычи…».

Тройка пестуйцев оделась с утра быстрее всех и хорошо экипировалась. Видно, их сержант, Марио, лучше выспался. Люк только и увидел, что торчащую из ботинка портянку. Поглядев на заспанные лица других сержантов, капитан сказал:

— Возьмём две телеги с собой, выспитесь по дороге. А сейчас нужно собраться и