Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной – на Звездные войны - Алексей Ивакин

Не дожидаясь ответа, Автарк протянул руку к настольному коммуникатору и коснулся нескольких клавиш. Свет потух, а на окна опустились непрозрачные экраны, погружая помещение в темноту. Маурья торопливо вышел из кабинета. Несколько секунд спустя одна из стен подернулась короткой муаровой рябью, завесившись невесомой пеленой развернувшегося голографического экрана – с этим термином комбат был знаком. Затем появилось изображение, не слишком четкое, но вполне различимое, чтобы в полной мере осознать всю поистине фантасмагорическую мерзость происходящего. Звука не было, но сопровождавшая видеоряд тишина, впрочем, лишь усиливала жуткое впечатление от происходящего на голоэкране…

– Теперь вы всё понимаете, согражданин? – трагическим голосом спросил вернувшийся после окончания просмотра Автарк.

– Нет, – неожиданно для него отрезал майор. – Пока что я лишь примерно оценил противника и степень его угрозы. Но так и не понял, при чем тут я и вверенный под мое командование батальон?

– Но… – собеседник был искренне ошарашен услышанным вопросом. – Разве не ясно?!

– Нет.

– Вы должны как-то исправить положение, защитить человеческую расу! Ведь мы же ваши дети, в конце концов! Неужели вы не хотите спасти нас?!

Крупенников промолчал, угрюмо глядя перед собой. На ощупь вытащил папиросу, закурил, на сей раз нимало не заботясь о том, мешает ли кому его дым. На самом деле он уже давно все понял, еще тогда, когда увидел, с каким знакомымравнодушием ящер стреляет из своего странного оружия в молодую женщину и немедленно начинает ее пожирать. Но вот пришел ли он в тот момент к какому-то внутреннему решению? Этого он пока не знал… или просто боялся признаться самому себе…

– Почему именно мы?

– Как вам сказать… У нас было еще несколько вариантов, но наиболее реальным наши специалисты сочли именно этот. То есть, простите, вас.

– Почему?

– Не знаю, поймете ли. Ну, скажем так, по сочетанию нескольких параметров. Храбрость, готовность к самопожертвованию, способность воевать в самых неподходящих условиях… гуманизм, наконец.

– Гуманизм? На войне?

– Да. Исторические данные свидетельствуют, что среди всех участников Второй мировой войны русские оказались наиболее гуманными и способными прощать и сострадать. Хоть и понесли самые большие потери.

– Сколько мы потеряли? – неожиданно даже для себя хрипло переспросил Виталий.

– Данные несколько противоречивы, но наиболее точная цифра – двадцать семь – тридцать миллионов человек. Большая часть – мирные жители. Простите, согражданин…

– Хорошо, я понял. Ну… а как вы это себе представляете? Мы всего лишь офицеры из вашего далекого прошлого, а вовсе не, – Крупенников порылся в памяти, подбирая подходящее сравнение, – какие-нибудь космические десантники или капитаны звездных крейсеров!

Автарк невесело усмехнулся:

– Космический десант так и остался атрибутом фантастических книг и фильмов прошлого. А флот? Так уж исторически сложилось, что космофлот был основан уже после объединения человечества, поэтому военно-космических сил у нас просто нет. Государственный флот небольшой, его основная функция – аварийно-спасательные работы и мониторинг известного пространства на предмет, например, астероидной опасности. Основное же исследование и колонизацию космоса проводят частные компании или одиночки-предприниматели. Понимаете, открытие пригодной для жизни планеты – не столь частое событие. При этом каждый новый мир сначала на три года переходит под управление первооткрывателю и лишь затем становится собственностью администрации Республики…

– Буржуйский уклад, в общем, – брезгливо отмахнулся комбат. – Всё с вами ясно-понятно… Республика республикой, агрессивность, вон, избыли, а прибыли своей всяко не упустите. Ну а оружие? Нам что, с ППШ на ящериц идти? Или гранатами закидывать?

– У нас осталось достаточно вооружений на складах стратегического резерва, и здесь, на Земле, и на ряде колонизованных планет. Если судить по заключению экспертов, основанному на просмотренной вами голозаписи, – Маурья непроизвольно дернул кадыком, – даже наше старое оружие несущественно уступает вооружению ящеров. Есть и кое-какая боевая техника, а в архивах – подробнейшие чертежи и технические описания снятых с вооружения образцов. Мы сможем наладить их производство на автоматических заводах в самый кратчайший срок… вот только кто будет на них воевать?

– Разберемся, – задумчиво пробормотал Виталий. – Ладно. Но что смогут сделать четыре сотни офицеров против миллионной армии вторжения?

– Я не могу немедленно ответить на этот вопрос. Как минимум вы сможете научить нас воевать, а как максимум? Ну, наверное, создать наиболее боеспособный костяк организуемой армии? У нас ведь даже разведки толком нет…

– Понятно… Хорошо, но мне нужно немного времени на обдумывание, кроме того, я не приму решения без своих товарищей.

– Конечно, – с видимым облегчением выдохнул Автарк. – Что-то еще?

– Копия этого… – Виталий все-таки замешкался, подбирая слово. – Этого фильма…

– Да, безусловно, я сейчас распоряжусь. Запись заберете у секретаря в приемной. Спасибо вам, согражданин.

– Пока не за что…

Виталий встал, коротко кивнул и, не говоря ни слова, покинул кабинет.

От Автарка Крупенников вышел, мягко говоря, в смешанных чувствах. Воевать заново ему нисколько не хотелось. Вот, вроде, всего неделя прошла, а иди ж ты, и не хотелось! Есть три типа людей, которым нравится война. Первые – новобранцы-добровольцы, со щенячьим визгом стремящиеся стать победителями всех и вся. Такие сгорают в первую очередь, не понимая, что главное на войне – не только выжить самому, но и помочь уцелеть товарищам по оружию. А уже потом лишать жизни врага. Вторые – адреналиновые наркоманы, не представляющие собственной жизни без опасности. В мирное время из них получаются замечательные спортсмены или кровавые бандиты. Или они просто спиваются от безделья. Третьи же – выдуманные персонажи из бравых фильмов и патриотических книг. Но у них работа такая – воодушевлять. Ни к первым, ни ко вторым, ни тем более к третьим майор не принадлежал. Он был обычным рабочим войны, неожиданно попавшим на полковничью, по сути, должность. Войну он ненавидел всей душой, как, впрочем, и большинство нормальных людей. Но воевать пришлось, и Виталий, скрипя зубами, старался делать эту работу хорошо. Так его когда-то учил отец: «Если берешься за что-то, сынок, делай это на «отлично». И он делал.

И вот опять. Та войнашла к концу, это было понятно всем, даже немцам. По крайней мере, тем, кто сохранил хотя бы остатки ума под чудовищным прессом геббельсовской пропаганды. Полгода, ну год – и Германия рухнет.

Снова начинать войну не хотелось. Тем более, Крупенников чувствовал себя в странной роли наемника, совершенно непривычной для офицера Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Душу не покидало смутное ощущение, что его пытались купить. Не деньгами, нет, а умелым давлением на эту самую душу. Особенно поразила фраза Автарка: «Ведь мы же ваши дети, в конце концов! Неужели вы не хотите спасти нас?!»

Дети, дети… Что-то было не так в этих самых «детях». Какое-то чувство недоверия и… брезгливости, что ли? – вызывали потомки. В какой-то момент майору очень хотелось задать Маурье вопрос: «А вы нас спрашивали, когда выдергивали сюда?»

Впрочем, он сдержался. Хотя Харченко наверняка бы спросил. С другой стороны, Крупенников понимал, что в их ситуации, на их месте, он поступил бы точно так же. Да и какой смысл в том, если они откажутся идти на войну? Не стыдно ли будет ему, Виталию Крупенникову, смотреть новости с опустошенных ящерами планет? Чем эти крокодилы отличаются от фашистов? Да ничем. Чешуей да хвостами. Навидался майор деревень в Белоруссии. Бывших деревень. Те – сжигали, кололи штыками, давили танками, эти – жрут. В прямом смысле. И в чем разница?

В этот момент комбат почему-то представил, что вместо того чтобы идти в училище, а потом на фронт, он сбегает куда-нибудь в теплый Ташкент и, закусывая чуреки виноградом, смотрит в прямом эфире, как фрицы сжигают дома с людьми. Насилуют. Убивают. А он – сидит и жует. И смотрит. Майора аж передернуло от внезапного стыда за это возникшее в мозгу сравнение.

Пока размышлял, не заметил, как дошел знакомым коридором до дверей зала, где комбата ждал сюрприз в виде подпиравшего стену особиста, лениво курящего «беломорину» и по уже сложившейся, похоже, привычке стряхивающего пепел прямо на пол.

– Ты чего здесь?

– Тебя жду, – Харченко отлепился от стены. – Ну, как прошло?