Исход Авроры - Джей Кристофф

Отец опускается передо мной на одно колено, так что мы смотрим друг другу в глаза. Он протягивает руку и проводит большим пальцем по моей щеке. Но там, где раньше были слезы, теперь лишь кровь.

– Хороший мальчик, Кэлиис, – говорит он.

Я киваю:

– Слезы – удел побежденных, отец.

– Кэл, пожалуйста, проснись…

…Я в своей каюте на борту «Андараэля», и мне девять лет.

Кулаки ободраны, в приглушенном теплом свете моя кровь становится темно-фиолетовой. Двигатели гудят. Я выуживаю пинцетом из самой глубокой раны бледный осколок сломанного зуба и, морщась, вытаскиваю его из распухшего сустава.

Я не хотел бить его так сильно. Я не помню почти ничего из того, что произошло после моего первого удара. Но помню слова, которые он сказал о моем отце, – слова, которые попахивали трусостью. Воерожденные отвергли соглашение Внутреннего Совета с терранами, напали на судоверфи Терры, разгромили их флот. А теперь мы обратим наше внимание на тех из нашего народа, кто призывает к миру, когда может быть только война. Ведь война – это то, для чего я был рожден.

Верно?

Дверь тихо открывается, и в комнату входит мама, одетая в длинное струящееся платье, на шее у нее сверкает цепочка из кристаллов Пустоты. Я стою, как положено, склонив голову, говорю тихим голосом:

– Матушка.

Она скользит к иллюминатору, вглядываясь в темноту за ним. Перед моим мысленным взором все еще стоят отголоски той битвы – огромные корабли, сгорающие в свете Ориона. Все эти жизни были унесены рукой моего отца.

Я вижу едва заметный синяк в уголке маминого рта, темное пятнышко в свете звезд, целующее ее кожу. Во мне разгорается ярость. Я люблю маму всем, что во мне есть. И хотя люблю и отца, мне ненавистно его естество, нечто внутри него, что заставляет причинять ей боль.

Я бы вырвал из него эту часть голыми руками, если бы мог.

– Валет в лазарете со сломанными девятью ребрами и челюстью.

– Очень жаль, – осторожно отвечаю я.

– Он говорит, что упал с подсобной лестницы.

– Такое случается.

Мама смотрит на меня сияющими глазами:

– Что случилось с твоей рукой?

Я опускаю взгляд в пол и тихо говорю:

– Повредил на тренировке.

Слышу тихие шаги, чувствую ее прикосновение, прохладу на своей щеке.

– Даже если бы я не родилась Путеходцем, даже если бы замки на твоем сердце не пытались закрыть передо мной двери, я все равно твоя мать, Кэлиис. Ты не можешь лгать мне.

– Тогда не проси меня об этом. Честь требует, чтобы я…

– Честь, – вздыхает она.

Кончики ее пальцев касаются нового глифа на моем лбу, трех клинков, выжженных там в день моего вознесения. Я знаю, они с отцом спорили о том, к какой клике мне присоединиться. И я знаю, что он победил.

Он всегда побеждает.

– Как ты думаешь, что почувствует этот мальчик, когда солжет своему отцу о том, что ты его избил? – спрашивает она.

– Он стал моим врагом, – отвечаю я. – Мне все равно, что он чувствует.

– Неправда. В этом разница между Каэрсаном и тобой.

Она приподнимает мой подбородок, мягко заставляя посмотреть ей в глаза. Я вижу в них боль. Вижу силу. И себя.

– Я знаю, что ты его сын, Кэлиис. Но ты и мой сын тоже. И тебе не обязательно становиться тем, кем он учит тебя быть.

Мама наклоняется вперед и прижимается губами к моему пылающему лбу.

– В насилии нет любви, Кэлиис.

Я вижу свет позади нее. Ореол полуночной синевы с серебряными вкраплениями.

Слышу голос, знакомый, но странный:

– Кэл?

– В насилии нет любви.

– Кэл, ты меня слышишь? Прошу тебя, пожалуйста, очнись.

…Мамино прикосновение пробуждает меня ото сна. Сердце бешено колотится, глаза широко раскрываются. Ее рука накрывает мои губы. Мне двенадцать лет.

– Вставай, любовь моя, – шепчет она. – Мы должны идти.

– Идти? Куда?

– Мы уходим, – говорит она мне. – Мы покидаем его.

Я вижу едва заметный синяк у нее на запястье. На губе у мамы новая рана. Но я знаю, что в конце концов она убегает от него не ради себя.

Мама поднимает меня с кровати и протягивает мою форму. Я молча одеваюсь, гадая, действительно ли она задумала побег. Отец никогда этого не допустит. Я слышал, как он угрожал убить ее, если она уйдет. Ей некуда бежать.

– Куда мы пойдем? – спрашиваю я.

– У меня есть друзья на Сильдре.

– Мама, мы воюем с Сильдрой.

– Нет, это он воюет, – шипит она. – Со всеми и ни с чем. Я не позволю тебе стать таким, как он, Кэлиис. Я больше не позволю ему отравлять моих детей.

Я лихорадочно соображаю, пока мы пробираемся в темноте к покоям Саэдии. Мама прокрадывается внутрь, пока я стою на страже. Сердце бьется, как безумное, мысли путаются. Он никогда этого не забудет. Никогда не простит.

– Саэдии, – шепчет мама. – Саэдии, проснись.

Моя сестра резко выпрямляется, достает из-под подушки нож и скалит зубы. При виде матери она расслабляется лишь на мгновение. А при виде меня снова напрягается.

На ее лице все еще синяки от побоев, которые я ей нанес. Пропасть между нами стала шире, чем когда-либо. Она сломала сииф, который подарила мне мама, после того как я победил ее в спарринге. Она больше не может одолеть меня в круге, поэтому решила наказать другим способом. И я наказал ее тем же. Я до сих пор вижу ее кровь на своих пальцах. Боль в ее глазах, когда я ударил ее сиифом, который она сломала. Мне даже сейчас стыдно, что я коснулся ее подобным образом. В голове эхом отдаются слова отца, когда он узнал, что я сделал.

«Никогда я еще так не гордился тем, что ты мой сын».

– Чего ты хочешь, мама? – шепчет она, опуская клинок.

– Мы уходим, Саэдии. Мы покидаем его.

Ее глаза сужаются. Губы кривятся.

– Ты с ума сошла?

– Я сошла с ума, раз позволила этому продолжаться так долго. Каэрсан – это раковая опухоль, и я не позволю ей распространяться дальше. Пойдем же.

Саэдии вырывает свою руку из материнской хватки.

– Вероломная трусиха. Он – любовь всей твоей жизни, Лаэлет. Ты обязана ему