Клочья паутины - А. А. Морской

— Чего же собственно вы ужасаетесь? — подавив зевок, обратился он ко мне, когда я кончил ему свой рассказ, — и чего вы хотите от нее? Была дочь захолустного, малограмотного ремесленника, могла стать врачом, учительницей, либо женою врача, учители, юриста, а стала проституткой... Судьба! Кто знает, была-ли-бы опа так довольна своею жизнью, как теперь, если-бы была учительницей. А, ведь, к чему мы все стремимся, как не к тому, чтобы люди были довольны своею жизнью, а не проклинали ее, были-бы веселы, радостны, а не грустны и печальны, смеялись, а не плакали, иначе говоря: были счастливы, — каждый по своему... А Соня — счастлива!.. Я знаю ее. Не раз приходилось мне ее видеть и бывать с нею в одной компании; главные ее клиенты — молодые художники и скульпторы: она не только проститутка, но и позирует, так как прекрасно сложена...

Я был поражен. Никогда не мог бы поверить, чтобы интеллигентный, молодой журналист-сотрудник передового журнала мог высказывать такие мысли. Мне показалось, что он шутит, и я высказал ему это.

— Ничуть, — быстро заговорил он снова, — я говорю совершенно серьезно. Вам не правится ее профессия, вы презираете ее, — это ваше право! Но предоставьте каждому думать так, как он хочет, веселиться, жить и работать по своему. Вреда она никому не приносит, живет на свой заработок, и единственно, что вы можете сделать, это, если вам ее труд не нужен, гадок, не давайте ей заработка, не пользуйтесь ее услугами... Она вполне интеллигентный человек и сама понимает то, что делает. Ее историю я слышу впервые от вас и склонен теперь думать, что ее тонкое понимание искусства, — а это у нее есть несомненно, — ее любовь ко всему красивому, в том числе и к своему собственному телу,—развились уже здесь, когда она сделалась тем, что приводит вас в такой ужас,—натурщицей и проституткой... Впрочем, в последнее время она начала еще учиться рисовать или лепить, — точно не помню... Погодите, может быть, из нее еще выйдет талантливая художница. Тогда все забудут ее прошлое и никто не посмеет вторгаться в ее интимную, личную жизнь и опекать ее!.. Нет, я говорю совершенно серьезно, печалиться вам нечего: она чувствует себя прекрасно и вполне довольна тою жизнью, какую ведет. Ола живет своим трудом!.. И если бы вы были не случайным знакомым, а истинным другом ее, способным искренно радоваться ее радостями и печалиться ее печалями, то вы, конечно, порадовались-бы за нее и не искали случая навязать ей вашу мораль, не зная, будет-ли ей от этого лучше или хуже...

Свет брезжил в большие зеркальные окна. Центральный рынок, где находится ресторан „Тихих братьев”, ожил. Сквозь открытые двери видно было, как оборванные чернорабочие тащили на своих спинах громадные, тяжелые мешки и корзины с овощами, целые туши животных, катили тележки с рыбою, улитками, устрицами. В ресторан стали заходить новые посетители... Среди них в зал вошла девушка лет 20-ти. Стройная, тоненькая, грациозная шатенка, с большими голубыми глазами, делавшими все ее лицо каким-то особенным, осиянным, детски прекрасным. Она, видимо, кого-то искала и, не находила.

Мой сосед раскланялся с нею.

— Это Сюзанна — подруга и сожительница Сони! Они очень любят одна другую... Если Сюзанна пришла сюда, значит будет и Соня: они всегда вместе завтракают и затем вдвоем едут домой... Значит, судьба вам сегодня поговорить с Соней, — и с этими словами мой сосед поднялся и пошел за девушкой.

Через минуту он вернулся с нею к нашему столику. Мы поздоровались.

Сюзанна оказалась очень милой собеседницей, любознательной, типично по-французски, и в то же время наивной хохотушкой. Полчаса пролетели совершенно незаметно.

К семи часам, когда в ресторане начало уже значительно пустеть, к дверям подъехала Соня. Вид у нее был усталый, движения медленны, когда она расплачивалась с извозчиком и входила в наш зал, но глаза ее вспыхнули и лицо оживилось, как только она заметила свою подругу. Она уже была у нашего столика, когда узнала меня, и я видел, как внезапно изменилось ее лицо. Но она сделала над собою усилие и поборола какое-то внезапное желание. Видимо, она решилась на что-то.

— Софья Самойловна, — обратился я к ней по-русски, — мне очень нужно поговорить с вами, — и я придвинул ей стул.

Вместо ответа она, не присаживаясь, преувеличенно громко обратилась по французски к своей подруге:

— Сюзанна, мне не хочется оставаться здесь, пойдем куда-нибудь в другое место. Méssieurs извинят тебя, если ты покинешь их.

— Но, ведь, ты сама, Соня, хотела позавтракать здесь, — удивилась подруга. — Я приехала сюда с Монмартра...

— Соня, оставайтесь с нами... Не капризничайте, будьте умницей!..

— Софья Самойловна, я очень прошу вас уделить мне несколько минут. Мне необходимо поговорить с вами, — в один голос произнесли я и мой сосед.

Соня медленно опустилась на стул, посмотрела на карточку кушаний, сказала Сюзанне, что заказать для нее, затем обернулась ко мне и твердо, холодно произнесла:

— Я вас слушаю... Только короче: неудобно при них говорить по-русски.

— Вы узнали меня?

— Узнала, и не понимаю, о чем вы хотите говорить со мною.

— Я поражен, Софья Самойловна, той переменою, которая произошла с вами... То, что вы... Ради Бога, поймите мое побужение правильно и выслушайте меня внимательно... Та жизнь, какую ведете, так не вяжется с вами, с той, которую я знал, еще не будучи знаком с вами... Я искренно хочу вам помочь уйти из этой жизни, пойти по той дороге, о кострой вы раньше мечтали! Это мой долг!..

Я замолчал, чувствуя на себе ее холодный, немигающий взгляд.

— Продолжайте. Я пока еще не понимаю, что собственно вы мне предлагаете, и о какой моей жизни вы говорите...

— Софья Самойловна, зачем вы играете словами: вы прекрасно понимаете, о какой жизни я говорю вам. Ваше присутствие сейчас здесь, ваша подруга, санмишельская булочная — все это слишком очевидно говорит о той жизни, которую вы ведете и которую я прошу вас бросить... Может быть, вы не отдаете себе отчета, какой это ужас — такая жизнь, и в какую безобразную клоаку она приведет вас, но я знаю это и считаю своим долгом предостеречь вас. Вы еще молоды, у вас все впереди, вы еще можете добиться того,