Последний месяц года - Лидия Либединская

— Не Константин нам нужен, а конституция!

Длиннорукий, худой и высокий Вильгельм Кюхельбекер, накануне принятый в общество, вглядываясь своими подслеповатыми глазами, спросил:

— Который тут великий князь?

— Тот, с черным султаном! А у тебя довольно пороху на полке?

Кюхельбекер прицелился. Вместо выстрела раздался слабый треск — осечка!

И вдруг опять радость: рота лейб-гренадеров, которой командовал батальонный адъютант Панов, прорвала строй войск, окружавших Николая, и направилась к восставшим.

Рота опоздала потому, что Панов по пути завернул в Зимний дворец, уверенный, что (как это и предполагалось по плану восстания) дворец давно занят восставшими.

Во дворце стоял батальон саперов, и начальник их, решив, что Панов пришел ему на помощь, радостно встретил роту. Но Панов, поняв обстановку, громко скомандовал:

— Ребята, за мной! Это не наши!

Рота выбежала из ворот. На Дворцовой площади они увидели царя.

— Стой! — крикнул Николай.

Солдаты остановились.

— Здорово, ребята! — приветствовал их Николай.

Солдаты молчали.

И тогда царь (сам царь!!) спросил:

— Вы куда? Налево? — он указал рукой в сторону восставших. — Или направо?

— Налево! — весело крикнул Панов, и рота бросилась за ним на Сенатскую площадь.

А на площади становилось все шумнее, толпа росла, все настойчивее и громче раздавались выкрики из толпы:

— Дайте оружие! Поможем!

К роте лейб-гренадеров подъехал полковник Стюрлер. Он то уговаривал солдат опомниться, то грубо кричал на них. Стюрлера солдаты ненавидели. Трудно было найти человека более жестокого. А он, желая выслужиться перед новым царем, неистовствовал, проклинал солдат, осыпал их площадной бранью.

Из толпы, размахивая худыми руками, появился Каховский. Его серое, землистое лицо полиловело от мороза. Он вытащил из-за пояса пистолет, почти не целясь выстрелил и сам удивился своей меткости: Стюрлер, точно мешок с песком, тяжело рухнул с лошади.

А между тем, по приказу Николая к Сенатской площади стягивались правительственные войска. Они располагались по определенному плану, окружая восставших.

Было около трех часов дня, а уже начинало смеркаться — короток зимний день. Трубецкой так и не явился на площадь.

Выбрали диктатором Оболенского. Новый диктатор не успел ничего предпринять. На восставших пошел в атаку конногвардейский полк. Пять эскадронов конной гвардии выстроились вдоль Адмиралтейства, от берега Невы по направлению к Исаакиевскому собору.

Против трех тысяч восставших Николай стянул более двадцати тысяч войск. В его распоряжении была артиллерия и кавалерия. Подвезли три тяжелые пушки и установили на углу Сенатской площади.

Восставшие были окружены со всех сторон.

Усиливался ветер. Он пробирал до костей, леденил кровь. Целый день простояли солдаты на морозе, голодные, без шинелей.

Атаки царских войск следовали одна за другой. Но вот на мгновение смолкла стрельба, и казалось, оцепенела площадь, скованная морозом и ветром.

Восставшие видели, как полки, стоявшие напротив, расступились, и между ними встала артиллерийская батарея. Тускло освещенные серым мерцанием сумерек пушки обернули к ним разинутый зев.

Первая пушка грянула холостым зарядом. Артиллерист не приложил фитиля к запалу, боялся стрелять по своим. Ругань и угрозы огласили воздух.

Второй залп. Посыпалась картечь, скашивая людей. Солдаты в панике бросились на другой берег, к Академии художеств. Отчаянный крик пролетел над площадью:

— То-онем!..

Разбитый ядрами невский лед не выдержал и проломился…

Рылеев понял: все кончено! Пошатываясь, ничего не видя перед собой, он ушел с площади.

— Безначалие… — пересохшими от усталости и жара губами шептал он. — Измена… Гибель…

А с площади доносились шум и крики. Сквозь грохот орудий порой прорывались отчаянно-восторженные крики:

— Конституция! Свобода! Ура!

Рылеев то надеялся на чудо, то снова впадал в отчаяние. Возле казарм Измайловского полка он споткнулся — мертвый солдат лежал поперек тротуара. Кровь растекалась по затоптанному снегу. Рылеев закрыл глаза. С площади снова донеслись пушечные залпы…

Навстречу Рылееву шел один из членов общества. Рылеев остановился и, с трудом подбирая слова, сказал негромко:

— Все кончено! Мы проиграли. Поезжай в Киев и скажи Сергею Муравьеву-Апостолу, всем скажи: Трубецкой изменил!..

— Почему сразу не назначили на площади других начальников?

Рылеев молча посмотрел на товарища. Взгляд был ясным, пустым и до предела усталым. Махнув рукой, он ничего не ответил. Волоча по снегу шинель, тяжело ступая, пошел прочь и через несколько мгновений скрылся в сумеречном тумане…

Вечером он сжигал тетради и рукописи. Потом, не раздеваясь, лег на диван и долго лежал с открытыми глазами, ни о чем не думая, ничего не вспоминая, ни на что не надеясь, ничего не ожидая.

Громкий, грубый стук потряс парадную дверь. Рылеев взглянул на часы — было около одиннадцати.

— Отоприте! — раздался хриплый бас. — Я действую по приказу государя императора!

Рылеев продолжал лежать. Кто-то открыл дверь.

Полицмейстер в сопровождении двух солдат вошел в кабинет. Чеканя слова, проговорил с порога:

— Государь император приказал доставить к нему живым или мертвым отставного подпоручика Рылеева!

Рылеев медленно поднялся с дивана, обвязал шарфом больное горло, благословил Настеньку, обнял и поцеловал жену.

— Я к вашим услугам! — коротко бросил он жандармам.

Его окружили, связали за спиной руки и повели к карете.

От Синего моста до Зимнего дворца путь недалек, но Рылееву казалось, что едут они бесконечно долго. Он смотрел в окно. На Сенатской и Дворцовой площадях горели костры. Дворец был окружен пушками, на улицах — пикеты. Конные отряды разъезжали по городу. Снег мятый, рыхлый, затоптанный копытами и сапогами. В красном свете костров было видно, что на снегу чернеют кровавые пятна.

Карета резко остановилась у подъезда Зимнего дворца. Рылеев не двигался. Оцепенение не проходило, в душе не было ни страха, ни раскаяния. Солдаты грубо вытолкнули его из кареты и, не развязывая рук, повели вверх по лестнице. Он послушно шел, машинально считая бесконечные ступени: одна, две, десять… Они вошли в одну из дворцовых зал. Прямо перед Рылеевым возникла жалкая фигурка. Он долго с удивлением всматривался и вдруг впервые за весь вечер ужаснулся: это зеркало, а жалкая фигурка — он сам. Побежденный…

Два генерала за гостиными столами что-то сосредоточенно писали. Они даже не подняли глаз на Рылеева. Кто-то вышел из смежной комнаты, сделал знак рукой. Рылеева снова толкнули, и он переступил порог комнаты.

Николай Павлович в парадном мундире, расстегнув шитый золотом воротник, сидел на софе. Горел камин. Французские часы под стеклянным колпаком показывали начало двенадцатого. В зеркале, со множеством тяжелых безделушек на подзеркальнике отражался яркий свет люстры. Сверкающие хрустальные гроздья нестерпимо резали глаза.

Придвинув к софе тонконогий столик, украшенный перламутровыми инкрустациями, Николай Павлович писал пространное письмо своему брату Константину:

«У нас имеется доказательство, что делом руководил некто Рылеев, статский, у которого происходили тайные собрания…»

В этот момент царю доложили о том, что привезли Рылеева, и он приписал:

«В 11 1/2 вечера. В это мгновенье ко мне привели Рылеева. Это поимка из наиболее важных».

Рылеев стоял в дверях, опустив голову. Болели связанные руки.

Николай Павлович, полуобернувшись к нему, медленно спросил:

— Это у тебя на квартире было гнездо заговорщиков?

Рылеев ответил не сразу. А когда услышал свой голос, он показался ему чужим — хриплый и отрывистый.

Царь поднялся во весь рост, глядя на Рылеева бледно-серыми глазами. «Глаза медузы», — подумал Рылеев и вспомнил, что люди не выдерживали взгляда Николая, даже в обморок падали. Но он не отвел глаз и лишь тяжело вздохнул.

— Скажи, кто же это взбунтовался? — меняя тон и стараясь говорить как можно мягче, спросил император, снова опускаясь на софу и покачивая ногой в блестящем тупоносом сапоге. — Столоначальники, поручики, повытчики. Ивановы, Семеновы? — презрение звучало в его голосе.

Этот презрительный тон словно горячей волной окатил Рылеева, растопив ледяное оцепенение.

— Нет! — гордо воскликнул он. — Лучшие, умнейшие, передовые люди России! Все сословия были недовольны: дворяне, купечество, крестьянство…

Николай прервал его:

— Но для чего было заявлять публичный протест на площади?! Я уже слыхал, кто виноват: твои друзья Бестужевы, Сутгоф, Каховский, ты!.. Революцию хотели сделать? А ты всех поджигал! Кровь на тебе! — зловеще прохрипел Николай. — Видел кровь на площади?