Крепкий ветер на Ямайке - Ричард Хьюз

в сгущающихся сумерках с горящим факелом, готовый запалить погребальный костер.

Что может сделать человек в таких тяжких обстоятельствах? В эту грозную минуту старикан вынужден был признать наконец свое поражение. Он сказал им, где спрятаны деньги, полученные за фрахт — где-то около 900 фунтов, — и они его отпустили.

Как только наступила темнота, последние пираты вернулись на свой корабль. От детей не было слышно ни звука, но Марпол догадался, что их тоже забрали туда.

Прежде чем выпустить свою команду, он зажег фонарь и начал что-то вроде инвентаризации всего, что пропало. Картина была просто душераздирающая: помимо товаров, все его запасные паруса, снасти, провизия, огнестрельное оружие, краска, порох, вся его собственная одежда, равно как и одежда его помощника, все навигационные приборы исчезли, как и все имущество, бывшее в каютах; кают-компания прямо-таки выпотрошена, не осталось ни ножа, ни ложки, ни чая, ни сахара, ни даже запасной рубашки, чтобы прикрыть наготу. Только багаж детей остался нетронутым — и черепахи. Только их меланхолические вздохи и были слышны в тишине.

Но почти столь же душераздирающе выглядело то, что пираты оставили: все, что поломано, инструменты, настолько изношенные и ни к чему не пригодные, что он ждал только ближайшего “шторма”, чтобы их смыло за борт — в общем, все, на что глядеть не хотелось, осталось в неприкосновенности.

Что пользы, господи прости, в страховом полисе? Он стал сам собирать этот хлам и сваливать его за борт.

Но капитан Йонсен наблюдал за ним.

— Эй, ты, — крикнул он, — грязный жулик! Я напишу Ллойду и разоблачу тебя! Сам лично напишу! — Он был страшно возмущен еще одним бессовестным обманом.

Так что Марполу пришлось бросить это занятие — по крайней мере, на время. Он взял нагель, взломал вход в носовой кубрик и, помимо матросов, обнаружил там смуглую няньку Маргарет. Она пряталась там целый день — вероятно, по причине сильного испуга.

3

Вы могли бы подумать, что ужин в тот вечер на шхуне был событием шумным и развеселым. Однако как бы не так.

Такая ценная добыча, само собой, привела команду в наилучшее настроение, и пища, состоявшая преимущественно из засахаренных фруктов, к которым в несколько странном порядке был затем добавлен хлеб с порубленным репчатым луком, сервированный в одной на всех чудовищной лохани, и съеденная прямо на палубе, при свете звезд после отбоя, вроде бы должна была подействовать на взрослых, как и на детей. Тем не менее и те и другие были охвачены внезапным, непреодолимым и совершенно неожиданным приступом застенчивости. Как следствие, ни один государственный банкет никогда не был столь официальным и скучным.

Предполагаю, что эта болезнь была порождена отсутствием общего языка. Испанские моряки как-то справлялись с этой трудностью — они скалили зубы, ухмылялись, жестикулировали, но дети настолько увлеклись демонстрацией хороших манер, что это зрелище определенно привело бы в изумление их родителей. Тут и моряки стали так же церемониться; а один бедный мелкорослый парень обезьянистого вида, имевший привычку постоянно рыгать, был настолько запихан локтями и задерган выразительными взглядами своих товарищей и настолько повергнут в смущение собственными аккордами, что скоро сбежал, чтобы поесть в одиночестве. Но даже и тогда столь безмолвной оставалась эта пирушка, что слабые звуки его рыганий все равно доносились с расстояния в полкорпуса судна.

Возможно, дело пошло бы получше, будь здесь капитан и помощник, с их английским. Но они были слишком заняты: тщательно изучали личные вещи, принесенные ими с барка, при свете фонаря отсеивали все слишком явно связанное с конкретным владельцем и с неохотой отправляли в море.

Вот эти-то громкие всплески, вызванные падением пары пустых сундуков, на которых большими буквами было отпечатано ДЖАС МАРПОЛ, и послужили причиной услышанного ими рева непритворного негодования, поднявшегося на близлежащем барке. Пара в изумлении прервала свои труды: с чего бы это команда, у которой отобрали все, чем она владела, с таким возмущением реагирует на то, что кто-то швыряет в море пару старых, ничего не стоящих сундуков.

Это было непостижимо.

Они продолжали свою работу, не обращая больше внимания на “Клоринду”.

Ужин кончился, и ситуация в обществе стала еще более неловкой. Дети стояли, не зная, куда девать руки и ноги, не в состоянии заговорить со своими хозяевами, чувствуя, что разговаривать только между собой будет невежливо, и страстно желая уйти отсюда. Будь сейчас светло, они могли бы с удовольствием заняться изучением нового места, но в темноте делать было нечего, совершенно нечего.

Матросы скоро нашли, чем себя занять, капитан же с помощником, как сказано, уже и так были заняты.

Однако, когда разборка была закончена, Йонсену ничего не оставалось, как вернуть детей на барк и убраться, пока стоит тьма и дует бриз.

Но, услышав те самые всплески, Марпол, с его живым воображением, истолковал их по-своему. Они говорили о том, что ждать больше нет резонов, зато есть все резоны улепетнуть.

Я думаю, заблуждение его было вполне добросовестным. Была тут, конечно, небольшая передержка, когда он сказал, что “видел собственными глазами”, тогда как он только слышал собственными ушами, но побуждение было самое лучшее.

Он заставил своих людей работать с лихорадочной торопливостью, и когда капитан Йонсен вновь поглядел в их сторону, “Клоринда”, развернув в звездном свете все паруса, уже ушла на полмили в подветренную сторону.

Преследовать ее, идя за ней по ее курсу, нечего было и думать. Йонсен должен был удовольствоваться тем, что пристально наблюдал за ней в ночной бинокль.

4

Капитан Йонсен послал маленького обезьянистого матроса, который в начале вечера так оскандалился, навести порядок на носу судна. Всяческие тюки, метлы, кранцы, лежавшие там, были свалены на одну сторону, а постельное белье для гостей в достаточном количестве нашлось среди награбленного.

Но ничто теперь не могло их расшевелить. Они проковыляли вниз по трапу и, сохраняя тревожное молчание, получили каждый по одеялу в тревожном молчании. Йонсен мотался рядом, желая быть чем-то полезным в этом деле укладывания в постель, притом что никакой постели тут не было, но понятия не имея, как за это приняться. Наконец он оставил эти попытки и вымахнул на палубу через носовой люк, бормоча что-то себе под нос.

Перед глазами у детей мелькнули напоследок на фоне звезд фантастические туфли, болтающиеся на громадных ступнях, но смеяться им как-то совсем не хотелось.

Однако домашний комфорт одеяла под подбородком начал все же сказываться: они, очевидно, были теперь совсем одни, и