Штрафники 2017. Мы будем на этой войне - Дмитрий Дашко

Гусев запрыгнул в воронку и увидел на дне распростертое ничком тело солдата, возле которого лежал РПГ-7 В. Павлу повезло вдвойне – гранатомет оказался заряжен. Неподалеку валялись еще заряды.

«Ну, щас я вам устрою Сталинград», – зло подумал Павел.

Он положил трубу на правое плечо, снял гранатомет с предохранителя, взвел и выглянул из воронки. Неподалеку натужно ревел двигателем танк.

– Держи гостинец, гад!

Павел проследил взглядом полет снаряда. С такого расстояния промахнуться сложно. Машина «клюнула», замерла, задымилась. Показались скрюченные фигурки спасающихся танкистов, сразу попавших под автоматный огонь штрафников. Они замертво попадали возле машины, а один убитый танкист так и остался лежать на броне.

Второй выстрел гранатомета угодил в другой танк. От попадания сдетонировал боекомплект старенького «Т-72», и машину почти разнесло на куски. Осколками и взрывной волной зацепило нескольких своих. Похоже, серьезно.

Третий танк, не желая больше испытывать судьбу, на большой скорости рванул прочь. С траков отлетали куски перемолотых тел, следом тащились пыльные разорванные кишки.

– Повезло тебе, сука! – Павел встал и, пошатываясь, побрел.

Рядом прочертила след автоматная очередь, но он шагал не спеша. Будто знал, что сегодня смерть ему не грозит.

Повсюду расплескались страшные кровавые кляксы и размолотые останки, перекрученные с окровавленной одеждой до неузнаваемости.

– Взводный, твою мать, ты че?! – заорал кто-то, и Гусев, очнувшись, побежал.

До высотки из всей роты добрались человек двенадцать.

Они дышали, как загнанные лошади, в глазах плескался страх, а зрачки настолько расширились, что радужной оболочки не видно вовсе.

Остаток дня прошел в боях за каждый этаж. В зачистке участвовали и заградотрядовцы наравне со штрафниками. Сюда же подтянулись взявшиеся неведомо откуда морские пехотинцы. Хорошо экипированные, все в брониках и касках, они лихим наскоком отбили несколько этажей.

Затем как-то неожиданно наступила ночь. Все устали так, что лишнее движение отзывалось болью во всем теле. Из всех желаний существовало только одно – пить!

Воду доставили только к утру. Слава богу, много. Несколько десятков термосов стояли вплотную. Хватило всем.

Павел пил жадно, словно боялся, что воду у него отберут. Даже утолив жажду, все равно пил, как ему казалось, впрок, хотя прекрасно понимал глупость своего поступка.

Прибежал комбат – едва ли не единственный из кадровых офицеров в батальоне. На остальных командирских должностях уже несколько месяцев были штрафники.

– Кто подбил танки? – с места в карьер взял он.

кто-то из бойцов указал на Гусева.

– Молодец, взводный, – похвалил комбат. – Буду на тебя представление писать. Глядишь, и скостят срок. Тебе сколько дали?

– Шесть месяцев, гражданин майор.

– Считай, пару месяцев ты себе скинул. По одному за танк. Еще четыре штуки, и можешь переводиться в обычную часть.

Павел усмехнулся.

– Только я такими, как ты, не разбрасываюсь. Так что будем служить вместе, до победы. Мне стоящие офицеры позарез нужны. – Комбат красноречивым жестом провел ребром ладони себе по горлу.

Глава XI

Самосуд

Остатки роты отвели на пополнение. Наступил короткий передых, во время которого Гусев размышлял над словами комбата. Тот словно оборвал тонкую пуповину, связывавшую Павла с надеждами на нормальную службу, жизнь.

Стоило ли геройствовать, проливать кровь, выслуживать прощение? Стоил ли тот Оксанкин ухажер того, что вдруг свалилось на Гусева?

Он смотрел на оставшихся штрафников – грязных, измученных, угрюмых, и с тоской думал, что если даже назначенные судом полгода скостят, вряд ли ему удастся отбыть этот срок… В нынешней мясорубке даже раненых нет – просто не доживали: подбирать некому. Их перемололи танки, раскидали взрывы минометных обстрелов, они истекли кровью, умерли от болевого шока.

Вот и в его взводе ни одного раненого, лишь пустяковые царапины. Целехонькие все, изнуренные только до предела.

Павел обратил внимание, что его уголовники не выглядели такими измученными, как другие штрафники, хотя назвать блатных чистюлями язык не поворачивался – и им перепало на орехи, но все же подозрение завладело Гусевым прочно, точило душу вполне логичным объяснением: отсиделись, гады.

На пополнении пробыли шесть дней. За это время ничего нового на передовой не произошло: бои, потери, дезертиры, мародеры, самострельщики…

Их всех фильтровали заградительные отряды и особые отделы. Ни с кем не церемонились: показательные расстрелы стали воспитательной нормой. Трусам наглядно демонстрировали – воюй или окажешься на их месте.

Павел принимал пополнение и знакомился с новичками. Личных дел особисты ему не показывали – для них он оставался штрафником, и точка. А что доверили взвод – так на войне всякое происходит, только доверие нужно еще оправдать.

Крохами информации делился ротный: этот самострельщик, только что из госпиталя; этот дезертировал, поймали, расстрел сменили на штрафбат: повезло сучонку; этот умный чересчур, выступал перед командиром постоянно, вот и довыступался; этот еще хуже – стрелял в своего взводного, тяжело ранил. Так что будь начеку: если что – вали его первым, без разговоров.

Потом Гусев знакомился с каждым по отдельности. Большинство считали, что они без вины виноватые: начальство отыгралось или масть так легла. Каждый находил сколь угодно оправдывающих причин. И лишь один – тот, что стрелял в командира, дерзко признал свою вину.

Чечелев Алексей Владимирович, молодой парень, бывший студент, учился на юриста, отчислен за неуспеваемость. Местный, родом отсюда. Получается – земляк.

– За что в командира стрелял? – поинтересовался у него Гусев.

Разговор происходил один на один, иначе люди замыкались, не позволяя лезть себе в душу.

– Дурак потому что, – спокойно ответил бывший студент.

– Кто? – в тон ему спросил Павел.

– Ну не я же.

– А ты, значит, умный?

– А че, не похоже? – с вызовом спросил парень.

– Поглядим, – парировал Гусев. – Хотя бы раз выступишь – грохну без разговоров.

– Ты сказал, я услышал, – с подтекстом ответил Чечелев.

Дескать, спасибо, что предупредил, если что – не успеешь, я выстрелю первым.

Гусев понял его отлично и все же сохранял видимое равнодушие.

– Свободен. Позови следующего, – приказал он.

Когда Чечелев вышел, Павел услыхал через неплотно прикрытую дверь:

– Слышь, студент, ты не ерепенься. Взводный наш мужик лютый. Мы видели, что он творил, пока нас не отвели на пополнение, знаем, на что способен. Так и зовем его с тех пор между собой – Лютый.

Гусев мысленно усмехнулся. Да уж, прилепилась к нему эта кличка, пришла вместе с ним из госпиталя. И не то, чтобы она ему не нравилась, но знать, что тебя считают чуть ли не психом… Эх, слышала бы эти слова мама. Как она там сейчас? Что там происходит? Наверняка тоже не сахар, ведь по всей стране полыхнуло.

Разговор за дверями продолжился.

– А че мне ерепениться, – с вызовом отвечал бывший студент. – Я – как все. Мне подчиняться не трудно, главное – чтоб не дурак был ваш Лютый, чтоб не гнал людей под пули без толку.

Через пару дней роту отправили на передовую. И там, вопреки всем ожиданиям, случилось короткое затишье – как перед бурей.

Обе стороны, измотанные боями, приводили части в порядок, накапливали силы.

Штрафники из его взвода устроили себе развлечение. Им удалось пленить опóзера. Тот в суматохе боя укрывался в какой-то щели и не сумел вовремя отойти со своими. Надеялся отсидеться, но не получилось – нашли.

Беднягу здорово избили и приволокли к стоящему неподалеку танку, приданному в подкрепление. Раздобыли кусок веревки, самый шустрый залез на ствол и привязал к нему веревку.

На возмущение танкистов внимания не обращали: штрафники находились в состоянии странного психоза и хотели зрелищ.

Пойманный, со связанными за спиной руками, лежал на земле. Его приподняли, поставили на офисный стул – грязный, с порванным сиденьем, надели несчастному петлю на шею, отошли на несколько шагов и замерли в предвкушении.

Штрафник, добровольно взявший на себя роль палача, играя на публику, картинно произнес:

– Эх, судьба-судьбинушка! Знать, доля твоя такая солдатская – помирать! Толкнешь речь напоследок?

– Да пошли вы на хер, пидоры, – прошепелявил разбитыми в лепешку губами пленник.

– Еще пожелания будут? – услужливо ерничал штрафник.

Пойманный попытался сплюнуть, но Из-за разбитых губ не получилось, кровавая пена осталась на подбородке.

– Вот и ладненько, – покладисто согласился штрафник и обратился к своим: – Ну, че?

Из толпы крикнули:

– Да давай уже! Хули на него любоваться!

– И-эх! – Добровольный палач выбил ногой стул из-под приговоренного.

Повешенный захрипел и задергал ногами.