Русские исторические женщины - Даниил Мордовцев

Все это было делом Софьи. После казни вожаков старой партии, великий князь стал охладевать к венчанному им внуку, сыну Елены. Сидевший под стражею сын Софьи Василий получает свободу и объявляется великим князем Новгорода и Пскова. Мало того, на голову венчанного внука Димитрия и на мать его Елену окончательно падает опала великого князя. Их сажают под стражу, имена их исключаются из ектении и литии, титул великого князя отбирается от недавно венчанного внука, а венчание великим княжением и шапка Мономаха переносятся на голову недавно опального сына Софьи – Василия.

А за что опала обрушилась на первых?

– Если дочь моя, великая княгиня литовская Елена или кто другой спросит вас (наказывал Иван Васильевич послам своим, отправляя их в Литву): – «как великий князь пожаловал сына своего Василия великим княжением?» – то отвечайте: «пожаловал государь наш сына своего, учинил государь так: как сам он государь на государствах своих, так и сын его с ним на всех тех государствах государь». Если же спросят: «а ведь прежде государь пожаловал великим княжеством внука своего, и он взял ли у внука великое княжение? – отвечайте: «который сын отцу служит и норовит, того отец больше и жалует; а который сын родителям не служит и не норовит, того за что жаловать?» Если же дочь моя Елена спросит: «где теперь внук и сноха?» – то отвечайте: «внук и сноха живут теперь у великого князя так же, как и прежде жили».

Мало того, посол, отправляемый в Крым, должен был отвечать на все вопросы: «Внука своего государь наш было пожаловал, а он стал государю нашему грубить; но ведь жалует всякий того, кто служить и норовить, а который грубит, того за что жаловать?»

Вот и все разъяснение причин опалы, постигшей великокняжеского внука Димитрия с матерью, и вторичного торжества Софьи с молодою партией.

В заключение настоящей характеристики мы должны сказать, что, судя по всем оставшимся от того времени памятникам, в Русской земле Софья Палеолог как мы заметили выше, не пользовалась общею любовью: она была все-таки женщина иноплеменная, хотя и гречанка; она, по мнению большинства современников, была причиною разъединения великокняжеской власти с землею, с народом, а главное с дружиною или – что тоже – с боярщиною. Отсюда нелюбовь к ней боярщины.

Курбский, хотя человек весьма образованный для того времени, но большой приверженец старины и консерватор еще удельного закала, говорит, намекая на Софью Палеолог: «в предобрых русских князей род всеял дьявол злые нравы, наипаче же женами их злыми и чародеицами, яко и во израильских царях, паче же которых поимовали от иноплеменников».

Наконец, опальный Берсень-Беклемишев в разговоре с Максимом-Греком прямо указывает на влияниие Софьи и греков вообще.

– Как пришли сюда греки, – говорить Берсень: – так наша земля и замешалась, а до тех пор земля наша русская жила в тишине и в миру. Как пришла сюда великая княгиня Софья с вашими греками, так наша земля и замешалась, и пришли нестроения великие, как и у вас в Царьграде при ваших царях.

– Господин! – замечал на это Максим Грек: – великая княгиня Софья с обеих сторон была роду великого: по отцу царского рода Константинопольского, а по матери происходила от великого герцога Феррарского италийской стороны.

– Господин! – возражал на это Берсень: – какова бы она ни была, да к нашему нестроению пришла. Которая земля переставляет обычаи свои, та земля недолго стоит. А здесь у нас старые обычаи великая княгиня переменила: так какого добра от нас ждать?

Значение вреда, внесенного в русскую землю Софьей Палеолог, выражается в заключительных словах Берсеня: «Лучше старых обычаев держаться и людей жаловать, и старых почитать; а теперь государь наш, запершись сам-третей у постели, всякие дела делает».

Не отрицая того огромного влияния, которое Софья Палеолог имела лично на великого князя Ивана Васильевича и на направление его дел, мы не можем не признать громадности ее влияния и вообще на весь дальнейший ход нашей исторической жизни: с приходом в русскую землю Софьи-римлянки, как ее иногда называют летописцы, в русскую общественную жизнь влиты были новые начала, а вместе с тем Русская земля стала не чужда и западно-европейской жизни с ее культурою и цивилизацией, свободный приток для которых окончательно открыт был только Петром Великим.

Софья Палеолог умерла 7 апреля 1503 года, прожив в Русской земле более тридцати лет.

VII. Елена Ивановна, великая княгиня Литовская и королева Польская

По смерти Казимира, великого князя литовского и короля польского, в 1492-м году, Литва и Польша разделились между двумя сыновьями Казимира – Яном-Альбрехтом и Александром. Первый стал королем Польским, а последний – великим князем Литовским.

«Собиратель русской земли великий князь московский Иван Васильевич III давно считал литовских князей своими смертельными врагами, потому что Литва давно посягала на такие русские земли как Великий Новгород, Псков и некоторые удельные княжества, при малейшем неудовольствии на Москву тотчас же задавались, за Литву и Литвою грозили Москве.

Поэтому, когда умер Казимир, которого Москва боялась трогать, и на Литве стал господином великий князь Александр, то Иван Васильевич, в союзе с крымским ханом Менгли-Гиреем, начал теснить Литву, имея с нею старые недоконченные счеты.

Литва, поставленная между двух огней, не могла не чувствовать, что сила ее будет сломлена, и потому решилась завязать родственные связи с Москвою, чтобы родством этим уладить без ущерба для себя старые с нею счеты. У московского великого князя от брака с Софьею Палеолог были две дочери невесты, и на одну из них, Елену, пал исторически жребий послужить русско-литовскому делу: на браке своего князя Александра с княжною Еленою Литва думала основать свою дружбу с Москвою.

По обычаю того времени, сватовство Литвы на русской, княжне началось издалека. Полоцкий наместник, пан Ян Заберезский, избранный Литвою орудием для этого сватовства, отправил своего писаря Лаврина в Новгород к воеводе Якову Захарьичу под предлогом покупки в этом городе разных вещей, а в сущности – с косвенным предложением сватовства. Так как это было государственное дело, то Яков Захарьич, выслушав предложение, сам отправился в Москву, чтоб доложить об этом великому князю.

Иван Васильевич, считавший, как мы видели выше, неприличным выдавать дочь свою за маркграфа Баденского, не так взглянул на сватовство Литвы.

Хотя великий князь и обвинялся некоторыми из московских бояр, недовольными его браком с Софьею Палеолог и внесенными ею в московскую придворную жизнь нововведениями, как например, Берсень Беклемашев обвинял Ивана Васильевича в том, будто он все дела государственный решает «сам-третей у постели», относя впрочем обвинение это уже на сына этого государя, – однако, и в таком семейном деле, как сватовство за его дочь, великий князь ни шагу не делал без бояр. Узнав о «задирках» Литвы, как он выражался насчет сватовства, Иван Васильевич посоветовался с боярами, и сначала порешил было сказать Якову Захарьичу, что он не должен посылать к пану Заберезскому своего человека с ответом относительно сватовства; но вскоре великий князь передумал, и когда Захарьич уехал уже в Новгород, послал ему приказ отправить к пану Заберезскому ответь. Впрочем, так как военные действия между Литвой и Москвой продолжались, то великий князь прекращать военных действий не велел по случаю сватовства, говоря, «что и между государями пересылка бывает, хотя бы и полки сходились». Захарьичу велено при этом писать пану Заберезскому вежливо, потому что и пан Заберезский писал вежливо. Посланный должен был под рукою поразведать и о тамошних литовских делах – как великий князь живет с панами, как у них в земле дела и каше слухи про братьев Александра? Захарьичу велено было также через своего посланного сказать пану Заберезскому, что до заключения мира о сватовстве собственно нечего и толковать: это значило, что Москва догадывалась о стесненных обстоятельствах Литвы и хотела ее поприжать.

Литва, между тем, торопила со сватовством – явный признак, что ей было тяжко от Москвы и от Менгли-Гирея, разом давивших ее, и потому сватовство свое Литва ставила чем-то в роде парламентерского флага.

После первых разведок, пан Заберезский писал уже в Москву к самому приближенному боярину великого князя, князю Ивану Юрьевичу Патрикееву, которого мы уже видели выше при взятии Москвою Новгорода, где Патрикеев объявлял новгородцам последнее слово московского князя, а потом когда, за происки против Софьи Палеолог, Патрикеевых постигла опала. Патрикеев сам был из литовцев, как надо полагать, и Яков Захарьич был тоже литовский выходец, а потому литвины с своими московскими земляками и завязали речь о сватовстве. «Дознайся, – писал пан Заберезский князю Патрикееву, – у своего государя, великого князя, захочет ли он отдать дочку свою за нашего государя, великого князя Александра? А мы здесь с дядьями и братьями нашими хотим в том деле постоять». «Дядья» и «братья» – эти паны Старпие и равные в «литовской раде».