Европа между Рузвельтом и Сталиным. 1941–1945 гг. - Михаил Мягков

В меморандуме Дж. Т. Робинсона координатору информации при президенте США полковнику У. Доновану119 от 12 сентября 1941 г. давалась предварительная оценка потерь индустриальных возможностей Советского Союза, произошедших в результате продвижения фронта на восток летом 1941 г. Данные базировались в основном на официальных материалах советского правительства, но в их обработке и анализе участвовали также департамент торговли США, получавший информацию от американского консульства в Москве, и другие правительственные ведомства120.

Экономические потери СССР были согласно этим сведениям огромны, но в то же время оставляли вашингтонским аналитикам надежду на продолжение сопротивления Красной армии в ближайший обозримый период. Потери угля к тому времени определялись ими как несущественные; нефти (сырой и очищенной – так же, как не существенные; электроэнергии – существенные, но не фатальные; железной руды – около 3/5; железного лома – тяжелые, но не фатальные (между 1/4 и 1/2); стали – тяжелые, но не фатальные (между 1/5 и 2/5); марганца – около 1/3; никеля – не фатальные; алюминия – около 3/5; меди – не существенные; машиностроения и других металлообрабатывающих отраслей – возможно 1/4 (см. док. № 1)121.

Данных о потерях и количестве остающихся запасов военного имущества, снаряжения, самолетов, других видов боевой техники, в том числе танков, в меморандуме представлено не было. Но из него вытекало, что даже такую ослабленную страну, какой представлялся СССР в начале осени 1941 г., преждевременно относить к числу неудачников, присвоив ей очередной номер среди жертв германского вермахта. Оказываемое Красной армией сопротивление объективно создавало из СССР важнейшего союзника, как для Великобритании, так и Соединенных Штатов. Для самого Рузвельта еще одним, хотя и косвенным, подтверждением весомого потенциала Красной армии служила информация от Гарримана, полученная последним во время совместного визита с английским представителем Бивербруком в Москву в конце сентября – начале октября 1941 г. Так, во время приема англо-американских гостей в Кремле, Сталин сказал помощнику президента США: «Если бы Гитлер дал мне еще только один год…»122 Можно предположить, что советский руководитель имел в виду, что Гитлеру не удалось бы тогда продвинуться столь далеко на восток.

После окончания трехсторонней конференции в Москве, 13 октября 1941 г., Гарриман выступил в эфире радиокомпании «Си-Би-Эс», где попытался объяснить американским слушателям, почему «проходит неделя за неделей, а русские продолжают сражаться, сдерживая огромную германскую военную машину? И все это вопреки оценкам наших военных экспертов, утверждавших ранее, что русские будут разбиты в самое короткое время…» Специальный представитель президента США пояснил, что он и Бивербрук имели дело непосредственно со Сталиным, и советский руководитель был откровенен с ними. Переговоры об организации военных поставок в СССР привели к важному взаимопониманию. Кроме того, членам английской и американской делегации удалось посетить те предприятия, которые они запрашивали. Гарриман особо подчеркнул, что «все эксперты говорят в один голос, что последнее поколение русских произвело на свет первоклассных механиков… Заводы оснащены по последнему слову техники, с использованием на них лучшего американского оборудования. На них хорошо налажена организация всего производства. Лучшей работы я еще нигде не видел…» Гарриман рассказал также об увиденных им отличных аэродромах, на которых трудились «опытные, изобретательные, находчивые и сильные духом люди», о том, что «русские летчики учатся летать на американских самолетах также быстро и грамотно, как наши собственные или английские пилоты». Представитель президента делал вывод – Россия успешно воюет с Германией не в последнюю очередь из-за того, что «научилась работать с машинами» и американцам не нужно бояться за то, что случится с их оборудованием, самолетами, танками, которые будут поставляться в СССР. Кроме того, Гарриман заострял внимание на том, что русские обладают большим людским потенциалом и духовной силой, а «Сталина сейчас волнует только одна забота – это русская нация… Его, конечно, интересует, как русские будут развивать отношение в Британской империей и Соединенными Штатами, и он уверен, что мы найдем общий базис для того, чтобы работать вместе…» «Если русские солдаты, русские летчики будут продолжать получать необходимые им орудия, танки, самолеты, они будут продолжать бороться с врагом. Мы не знаем, где проходит фронт в настоящую минуту. Мы не знаем, где он будет проходить завтра. Но я убежден, что, получая оборудование и военные материалы, Россия будет сражаться» (см. док. №. 2)123.

Со своей стороны, президент уже 1 августа 1941 г. на встрече с членами своего кабинета подверг их жесткой критике за отсутствие реальных мер по поддержке Москвы, говоря о том, что «прошло уже почти шесть недель с того момента, как Германия напала на Советский Союз, но мы не сделали практически ничего, чтобы обеспечить доставку необходимых русским материалов через Сибирь». Интересно, что в подготовленном им меморандуме по итогам этой встречи проскальзывают нотки, относящиеся не только к конкретным военным поставкам, но и затрагивающие морально-этический вопрос взаимодействия с СССР. Этот документ президент направил непосредственно У. Кою, одному из самых уважаемых администраторов в Вашингтоне. Кой заменял Г. Гопкинса в вопросах организации помощи России в период визита последнего в Москву. Несмотря на тяжелейшее положение Красной армии и неясность перспектив войны, Рузвельт поднял проблему доверия к руководству США со стороны Москвы. Как представляется, он делал это с учетом будущих перспектив сотрудничества, понимая, что вскоре предстоит решать множество сложнейших вопросов взаимодействия, и чтобы завоевать доверие русских, необходимо, чтобы они считали американцев честными людьми: «По правде говоря, – отметил он, – если бы я был русским, то наверняка чувствовал бы сейчас, что американцы просто-напросто обводят меня вокруг пальца (…)»124 (см. док. № 3).

Исследователь международных отношений военного времени и причин холодной войны Мартин Макколи отмечает, что одним из результатов визита Гарри Гопкинса в Москву летом 1941 г. стала договоренность между США и СССР создать мощный противовес Германии, которая рассматривалась обеими державами как самая большая угроза человеческой цивилизации. Последствия этого решения выходили далеко за рамки текущей военной стратегии. Разгром Третьего рейха должен был неизбежно повлечь за собой образование в Восточной и Юго-Восточной Европе определенного вакуума силы. И европейское будущее во многом зависело от того, кто впоследствии заполнит этот вакуум. Однако Макколи подчеркивает, что «тогда в Лондоне и Вашингтоне пока мало кто думал о том, как будут развиваться события после войны. Основные мысли лидеров Великобритании и США были заняты проблемой разгрома агрессоров, остальные вопросы имели для них второстепенное значение»125.

Тем не менее, Рузвельт как дальновидный политик уже в то время размышлял о перспективах дальнейшего сотрудничества с СССР, и его суждения не были однозначными. Президент верил в возможность срыва германской агрессии, и уже летом 1941 г. размышлял над тем, что может произойти, если Красная армия вступит в пределы Европы. В конце июня 1941 г. он направил послание своему доверенному лицу адмиралу У. Леги, на тот момент послу США при вишистском правительстве Франции. Говоря о том, что теперь настал черед России, президент задавался вопросом и сам на него отвечал: «Если это будет означать нечто большее, чем только освобождение Европы от нацистской оккупации – и в то же время я не думаю, что мы должны волноваться за возможность русского доминирования»126. Он продолжал придерживаться мнения, что Советский Союз являлся диктаторским государством, экономика, культура и идеология которого были не приемлемы для жизненных ценностей американцев. К тому же он не мог игнорировать жесткие оценки Советской России со стороны членов правительства и Конгресса. Однако в ряде существенных аспектов его суждения о СССР значительно отличались от мнения многих политических деятелей США. Прежде всего, он проводил четкую грань между советским режимом и нацизмом. Гитлеровский рейх, по его мнению, был в несравнимо большей мере ориентирован на экспансию, чем СССР, что давало надежду на постепенный отказ Москвы от поддержки коммунистического движения во всем мире, посредством уважительного восприятия в будущем ее законных интересов в области безопасности. Считалось также, что окончание войны Советский Союз почти наверняка встретит экономически ослабленным, стоящим перед гигантскими проблемами восстановления своего разрушенного хозяйства. Поэтому, если к тому времени удастся погасить советские подозрения относительно намерений капиталистического Запада, то энергия СССР могла бы быть перенацелена в направлении реконструкции собственной территории127.