Детская книга для девочек - Глория Му

Доктор вопросительно взглянул на дядьку в кастрюльной шляпе.

– А чего ж нельзя? Не тревожьтесь, барин, Любушка моя смирная, не обидит.

Геля дотронулась до белой звездочки, погладила пушистую рыжую челку и все никак не могла наглядеться на чудесную лошадку, все гладила и гладила.

– Да что ж вы, барышня, так около нее упадаете? Али лошади никогда не видали? – посмеиваясь, спросил извозчик.

Геля кивнула, покачала головой, снова кивнула – ах, неважно, пусть сами разбираются.

– Болела она долго. В первый раз за три недели из дому вышла. Всему и радуется, – объяснил Василий Савельевич и добродушно поторопил дочку: – Едем, голубчик, едем, – подал руку и помог взобраться в коляску.

Геля вертелась на кожаном диванчике и мысленно верещала: «Извозчик! Это извозчик! Я поеду на живом настоящем извозчике с живой, настоящей лошадью, как в кино! Умереть-уснуть!»

– В Евангелическую больницу, любезный. – Василий Савельевич расслабленно откинулся на пружинной подушке, но вдруг с силой хлопнул себя по лбу: – Ах ты, ччч… – покосился на Гелю и спокойнее закончил: – Чуть не забыл! Уважаемый, не затруднит вас сперва в Мясницкую часть заехать? Тут недалеко.

Лошадь резво зацокала, сворачивая в переулок, а Геля буквально остекленела. Дом Рындиных стоял на Покровском бульваре. Это же совсем рядом с домом, ее домом, где она живет по-настоящему, с мамой, папой и братом Эраськой!

Ах, если бы кое-кто реже пялился в зеркало и хоть раз додумался выглянуть в окно!

Бульвар же почти не изменился за сто лет, вот и дом знакомый, с колоннами, и трамваи бегают, и… И вовсе Москва не скукожилась от мрачной тучи, сплошь затянувшей небо. Высотки-то нет на Котельнической, не построили еще. И дома нет, на углу Подколокольного, нету дома, большого, со скульптурами, вот город и кажется меньше, ниже.

Коляска остановилась у церкви, Василий Савельевич спрыгнул, сказал Геле:

– Прости, дружочек. Забыл предупредить на службе, что меня не будет и где искать в случае чего, – и, придерживая котелок, побежал к зданию с каланчой (где, надо думать, располагалась полицейская часть), да так скоро, что Геля даже не успела предложить ему свой мобильник – чего бегать, если можно позвонить?

Хорошо, что не успела. Потому что никакого мобильника у нее не было. И ни у кого не было – не придумали их еще, мобильники.

Следом пришла совсем ужасная мысль – а дом на Солянке? Ее дом? Он есть? А вдруг еще не построили?

Даже если и есть – все равно. Мамы, папы, а тем более брата Эраськи там точно нету. Не родились потому что. И такое горькое сиротство нахлынуло на нее в этот миг, что впору разреветься.

– Барышня хорошая, дай копеечку на пропитание, – послышался откуда-то снизу жалобный голосок.

Геля опустила глаза и увидела, что у коляски стоит маленький, невообразимо чумазый бомжонок и тянет к ней грязную ладошку ковшиком.

– Но у меня нет никаких денег, – ответила растерянно и заторопилась, оправдываясь, чтобы малыш не подумал, будто она жадничает, – честное слово – нету! Подожди минутку, вот сейчас вернется мой папа…

Вдруг, словно из-под земли, появился бомжонок повыше и покрепче, отвесил маленькому подзатыльник, процедив сквозь зубы:

– Я тебе че говорил? Эту не трогать! Чтоб не видал больше!

Мальчонка ойкнул и, прикрывая голову руками, бросился бежать.

– Ты что, дурак? – закричала возмущенная до глубины души Геля. – Маленьких нельзя бить! Найди себе такого же лося и дерись, а маленьких – это подло!

– А ну-ка, я тебя сейчас кнутом, волчье семя! Брысь отседова! – поддержал светскую беседу извозчик.

Драчун отпрыгнул на безопасное расстояние, сдвинул на затылок картуз с треснутым козырьком, прищурившись, ожег Гелю недобрым взглядом желтых глаз, презрительно сплюнул и неспешно, цепкой хулиганской походочкой удалился в сторону Подкопаевского.

Скоро и доктор Рындин прибежал, запрыгнул в коляску и скомандовал:

– Едем!

«Бегает все время, как мальчишка», – с умилением подумала Геля, а вслух наябедничала:

– Папочка, тут один большой мальчик только что ударил маленького, представляешь?

– Да что ты? – фальшиво удивился Василий Савельевич. – Поверить не могу! Такие скверные манеры в наших версалях?

– Шутишь, да? Хочешь сказать, что это обычное дело?

Василий Савельевич развел руками – мол, не одобряю, но что же тут поделать.

Извозчик тем временем развернул свою чудесную лошадку и выехал обратно на Покровский.

Дорожное движение у них тут было ого-го! Такое же, как в ее Москве, только, кроме трамваев и автомобилей, по дороге мчались конные экипажи попроще, вроде того, в котором ехала Геля, и совсем нарядные, лаковые, с желтыми колесами. Машины, больше похожие на нелепые, вычурные игрушки, пугали лошадей зычными гудками. Извозчики бранились, им охотно отвечали шоферы в очках-консервах, крагах и кожаных кепи.

На углу, у переулка, стоял ужасно усатый милиционер с саблей (городовой, вот как называется, вспомнила Геля), но люди все равно перебегали дорогу, где хотели, и не только мальчишки, но даже взрослые тетьки в огромных шляпах и узких длинных юбках.

В общем, Геля окончательно почувствовала себя дома – Москва как Москва, все такая же тесная, шумная и непослушная.

Все равно было жаль, что приехали так быстро, Геля опомниться не успела, а лошадка уже завернула с Воронцова поля в какой-то узкий проезд и остановилась у краснокирпичного здания с круглыми башенками и высокими остроконечными окнами – просто готический замок, затерявшийся в московских дебрях.

Геля ожидала, что и внутри будет темно, мрачно и готично, однако ошиблась – высокие окна наполняли помещение воздухом и светом. По коридору шныряли деловитые, как мыши, женщины в серых платьях и длинных белых фартуках с красным крестом, в гардеробе толпились какие-то бабы в платках, бледный мужчина с моноклем нервно постукивал тростью у кабинета с медной табличкой «рентгенъ».

Геля и Василий Савельевич двинулись вдоль ряда одинаковых дверей.

– А почему больница евангелическая? – спросила Геля.

– А потому что учреждена по инициативе трех пасторов – Фехнера, Дикгофа и Нефа и построена на средства прихожан московских лютеранско-евангелических приходов, в том числе промышленника Банзы и коммерсанта Прейса. В память «чудесного избавления Государя императора Александра II от угрожавшей ему в Москве 19 ноября 1879 г. опасности», – объяснил Василий Савельевич.

– А какая опасность ему угрожала?

– Народовольцы пытались взорвать императорский поезд под Москвой.

– Прямо бомбой? – ужаснулась Геля.

– Да что ты, как можно. Мешком с пряниками, – серьезно ответил доктор.

Геля фыркнула и подумала – все как у нас! Террористы, коммерсанты…

Василий Савельевич наконец выбрал одну из дверей, коротко постучал и, не дожидаясь ответа, вошел.

– Точность – вежливость королей! – приветствовал его тщедушный человечек в белом халате. – Вы ровно в назначенное время!

– Здравствуйте, Эвальд Христианович. – Василий Савельевич пожал радушно протянутую паучью лапку.

– Аполлинария Васильевна, не могу выразить, как я рад видеть вас в добром здравии! – Улыбка Эвальда Христиановича была столь искренней и открытой, что Геля ему сразу поверила – рад, действительно рад – и невольно улыбнулась в ответ.

Хоть доктор Гильденштерн, без сомнений, и был похож на паучка, Геля сразу же про себя окрестила его Веселый Йорик.

Жизнерадостный нрав доктора несколько контрастировал с его внешностью – Эвальд Христианович был узкоплеч и худ сверх всякой меры, а тощая кадыкастая шея едва удерживала большую голову со впалыми щеками, до смешного напоминавшую известный пиратский символ. Прилизанные мышастые волосенки ничуть не скрадывали эту кладбищенскую красу. Однако он был так приветлив и мил, что Геля с первых же минут почувствовала к нему расположение.

– Но что же мы стоим? Прошу вас! – Эвальд Христианович указал на два тяжелых кресла, а сам нажал медную кнопку на столе.

Через минуту вошла женщина (деловитая серая мышь в белой косынке), и Гильденштерн обратился к ней:

– Нельзя ли нам чаю, фрау Холле?

Принесли чай в стаканах с подстаканниками (как в поезде), и хозяин кабинета стал потчевать Гелю лакричными леденцами, которые та незаметно рассовывала по карманам, – отведать это лакомство, воняющее пилюльками, она не согласилась бы даже из симпатии к милейшему доктору Гильденштерну.

– Что ж, я нахожу Аполлинарию Васильевну вполне здоровой физически, – заявил Эвальд Христианович, окидывая пациентку быстрым взглядом. – А некоторая бледность, вероятно, является следствием длительного пребывания в четырех стенах.

– Моя вина, – покаянно склонил голову доктор Рындин, – боялся, что уличный шум и суета могут слишком встревожить Полю.