Всплыть на полюсе! - Николай Михайловский

— Поскольку мы из одного гнезда вылетели, можно рассчитывать на взаимное понимание. Только учтите, трудно поспевать за прогрессом техники. У нас новый навигационный комплекс. Вы с ним знакомы?

— В училище не изучали. Мне повезло, я был мичманом на стажировке. Командир группы ушел в отпуск, я его замещал. В общих чертах имею представление…

— Тем лучше. Стало быть, легче приобщиться к делу. Мне говорили, вы женаты и у вас есть дочь?

Геннадий кивнул.

— Все верно. Я еще не устроился. Приютил нас контр-адмирал Максимов. Может, мне надо было сначала одному приехать?

— Не жалейте. Квартиру дадут. У нас тут все устроены неплохо…

— Могли бы подождать в Ленинграде, у моих родителей. Отец тоже служил на Севере. Может, слышали, Кормушенко Даниил Александрович?

Таланов помедлил, стараясь что-то вспомнить.

— Слышал. Как будто у нашего адмирала были с ним какие-то трения…

Геннадия кольнуло в сердце. Сразу вспомнился разговор за завтраком.

— А что у них было, вы не могли бы мне сказать?

Таланов небрежно махнул рукой:

— Да не беспокойтесь. Дела давно минувших дней… Время было такое… Не придавайте значения. Лучше давайте о деле поговорим, Геннадий… простите, как вас по отчеству?

— Данилович.

— Геннадий Данилович, — подчеркнуто-уважительно произнес Таланов, — принимайте хозяйство. Должен вас огорчить. Людей у нас маловато… Засучи рукава и будь любезен — сам вкалывай. Не пугайтесь, это я так, для острастки, и у нас есть надежные помощники. Немного, но есть. Хорошие люди. В первую очередь рекомендую познакомиться с мичманом Пчелкой. Серьезный человек, секретарь нашей партийной организации, забавно русские слова с украинскими путает…

Геннадий вынул блокнот.

— Пчелка — это прозвище, до призыва в колхозе пчел разводил. Отсюда и пошло. Пчелка да Пчелка… А если по-серьезному, то мичман Дубовик Алексей Петрович. Есть у нас и старшина электриков сверхсрочник Голубев. Мрачный человек. На то есть причина. Во время войны вместе с отцом и матерью стоял под дулом немецких автоматов. Родителей убили, он упал с ними в ров, дождался темноты, выбрался из-под груды мертвых тел и убежал к партизанам. Сами понимаете…

Таланов называл и другие фамилии. Но теперь Геннадию было не до этих характеристик, и вообще ничто другое не укладывалось в голове, кроме слов Таланова насчет «недоразумений» отца с контр-адмиралом Максимовым.

А Таланов, ничего не замечая, продолжал вводить в курс дела:

— Не хочу скрывать, Геннадий Данилович, служба наша не сахар. Любой корабль вышел в море, сделал свое и полным ходом домой. А мы? Если погрузились, то будьте здоровы — всерьез и надолго. Можно земной шар обойти и ни разу дневного света не увидеть. Что ни говорите, а человек существо земное, тоска гложет…

— Зато морская школа, — вставил Геннадий.

— Да уж, какая школа! Сама Академия наук! Вся наша жизнь тут, на корабле. Домой едешь ни жив ни мертв. Еще старшины, мичмана молодчаги, выручают нашего брата. Вез них бы совсем труба…

Таланов, видимо, понял, что переборщил:

— Да вы не пугайтесь. Живем на корабле вполне по-человечески. Не то что прежде. Послушаешь старых подводников — трудно поверить, — во время войны люди спали в обнимку с торпедами. У нас ничего подобного не увидишь, даже матросы в каютах… Душ, кино, кондиционированный воздух, хлеб своей собственной выпечки. В походе свежее мясо, фрукты и разные там деликатесы. Гордиться можно. Служим на самых современных кораблях. Случись война, судьба человечества будет решаться и на океанских просторах…

Зазвонил телефон. Таланова вызывал командир корабля. Положив трубку, он тут же скрылся за переборкой, а Геннадий, оставшись один, сел за стол, на котором лежали карты, и опять задумался о своем…

Припомнился разговор на выпускном вечере в училище. Основательно подвыпивший однокашник взял за плечи Геннадия и отвел в сторону. «Значит, выбрал Северный… Молодец! Желаю тебе счастливого плавания и сорок футов под килем. Только не удивляйся, Генка, если встретят тебя там не того… На Севере служил твой папаша и оставил о себе не очень-то хорошую память…». Геннадий не придал значения этим словам. А выходит, это была правда…

4

— Мама, наш детсадик большой, красивый, а еще какой знаешь?

— Ну, веселый, светлый…

— Нет, нет, не знаешь. Наш садик скороходовский. Вот какой.

Верочка смеялась и торжествующе смотрела на маму. Она любила делать открытия. Воспитательница сказала им, что детский садик: называется скороходовский. А почему скороходовский? Потому что их мамы и папы работают на фабрике «Скороход». Что бы это могло означать? Скоро… скоро… ход… Верочка всплескивала руками:

— Мамочка, ведь скороход-то значит, чтобы все скоро-скоро. Да? И проснуться утром, умыться, и позавтракать, и все скоро-скоро.

Верочка радовалась своему открытию. Она семенила рядом с мамой, стараясь попасть в ногу с ней, но широкий шаг матери был намного больше Верочкиного шажка, она сбивалась, вздымала снег крохотными ножками и смеялась, смеялась…

— Чему ты смеешься, крошка?

Нет, Верочка и сама не знала, чему она смеется. Просто ей все нравилось в этой жизни: и позванивание трамвая, и яркие витрины магазинов, и горячая мускулистая мамина рука. Мама шила ботинки, и большие, и маленькие, даже такие маленькие, как у Верочки. Мама работала на «Скороходе».

— Скоро-ход… скоро-ход… — Верочка смеялась, ловила ртом легкие воздушные снежинки.

Давно это было, очень давно…

Вспоминая об этом, Вера смущенно улыбалась. Улыбались ее большие темные глаза, улыбался мягкий девичий рот. Впрочем, от детства у Веры остались не только такие радужные, но и тяжелые воспоминания: голод, холод, лютые бомбежки блокадных дней, когда ее мать, едва передвигая ноги, пробираясь по заснеженным улицам Московской заставы, поднималась на пятый этаж фабричного здания, потому что знала: ее труд нужен фронту. В сапогах, сшитых на «Скороходе», советские воины должны были не только разгромить врага у стен Ленинграда. Они должны дойти до Берлина. Так оно и случилось. Очевидцы рассказывали, что 8 мая 1945 года у рейхстага высоко над головами ликующих солдат маячил старый, стоптанный кирзовый сапог, сделанный на фабрике «Скороход», и под ним красовалась короткая многозначительная надпись: «Дошел!» Очень возможно, что заготовки этого сапога были выкроены на прессе «Идеал» Вериной мамой.

А когда Верочка подросла, поднялась по широкой фабричной лестнице на пятый этаж, толкнула дверь и попала в закройный цех. За станками на высоких табуретках сидели женщины. Вера потерялась среди нестройного гула, она уже хотела убежать, но в цех вошла какая-то женщина, ласково взяла Веру за руку и спросила:

— Девочка, тебе кого нужно?

— Маму. Дудинцеву.

— Ну идем, идем. Разыщем твою маму.

Они шли между рядами станков, и Вера первый раз чувствовала острый запах кожи. Кожа лежала на столах у прессов. Она была разного цвета: черная, красная, коричневая. Она поблескивала так, что Верочке хотелось погладить ее ровную, гладкую поверхность. Вера видела, как быстро и ловко работницы кроили из больших кусков кожи длинные и короткие полоски. Сложенные на столе горки этих полосок все росли и росли. Она еще не знала, что из этих полосок и образуются заготовки для обуви.

— Зоя Федоровна, веду к вам заблудившуюся дочь.

Молодая женщина, которая привела Веру, смеялась. Смеялась и мать. На работе она была совсем другая, чем дома. На ней был халат-спецовка, на пышных волосах — косынка, светлые глаза смотрели молодо.

— Что, растерялась? — спросила мать.

— Нет. — Вера встряхнула головой. — Мне здесь нравится.

В тот раз она недолго пробыла на фабрике. Мать показала ей цех, познакомила с работницами, а вечером Вера попросила маму устроить ее на фабрику. Она, конечно, могла бы учиться дальше, но ведь отец погиб в блокаду; она видела, как трудно приходится матери, видела, как она шьет по вечерам, когда Вера с братишкой засыпают, как она стирает, хлопочет по хозяйству. И когда Вера стояла рядом с нею в цехе, она подумала, что нужно помочь маме, а учеба никуда не уйдет.

Так она начала работать табельщицей, потом копировщицей. Поступила в вечерний техникум. Училась хорошо. Ей предложили перейти на дневное отделение. Она отказалась, а вместо этого перешла в бригаду закройщиц.

Десять девушек было в бригаде. Их объединял не только труд. Все они любили музыку, литературу, вместе ходили в театр и кино. Вместе ездили за город кататься на лыжах.

Во время одной лыжной вылазки и случилось то самое, что привело ее сюда, в далекое Заполярье.

Мороз в тот день холодил лицо, под солнцем чуть поблескивала лыжня, было тихо, и только иногда вздрогнувшая ветка беззвучно осыпала снег в лесу там, где четко рисовались тени разлапистых деревьев и где среди голубеющих снегов виднелось освещенное солнцем золотистое пятно поляны.