Молитвы о воле. Записки из сирийской тюрьмы - Катерина Шмидтке
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И я хочу позвонить родным! — сказал кто-то в камере.
— И я! И я! И я! — раздавалось с разных углов словно эхо.
Следователь презрительно поморщился и приказал закрыть камеру.
После этого Кристину вызвали в каморку к офицерам. Она вернулась в камеру очень довольная: ей разрешили забрать ее очки и наши тетради. С того дня я и начала писать.
***
Когда все уснули, мы с Кристиной разговорились. Между нами спали три девушки, но на деле расстояние между нами было не более метра. Поэтому мы могли тихо беседовать и слышать друг друга, если остальные не галдели в те недолгие перерывы между пытками за дверями камеры.
Сегодня у нас появилась надежда. Мы решили, что раз нас навестил следователь и дали поблажки с вещами, то значит, полицейским не все равно, умру я или нет. Хотя в начале нашего заключения мы совсем не верили в идею с голодовкой. Мы решили, что если на наших глазах пытали и убивали людей, то и нас убьют, ведь мы иностранки. Мы свидетели их преступлений, и мы не могли понять, почему они это допустили. Полицейские нас не стеснялись — пытки шли своим чередом.
Кристина порой отчаивалась и повторяла по нескольку раз в день, что нас убьют. Я даже не знаю, может, это и правда. Может, нас держат здесь просто для того, чтобы убить в нужный момент и использовать убийство двух иностранок как провокацию. Кристина из ЕС, я из России, для сирийских спецслужб это очень удобно. Иначе как еще объяснить то, что нам не дают звонить родственникам?
День девятый
Сегодня утром объявили, что Иман выпускают, а Муниру переводят в другую тюрьму — в тюрьму Политической службы безопасности. Видимо, жена ее возлюбленного и правда дочь какого-то влиятельного человека. В тюрьме Политической безопасности гораздо хуже, чем у нас.
Я была рада, что выпускали Иман. Она отсидела здесь около года за воровство. Я точно не знаю, что именно она украла, мне было неловко об этом спрашивать.
Иман очень добрая, простодушная и справедливая. Она тут обо всех заботилась. Всем молодым девушкам она стала матерью — расчесывала им волосы, давила вшей, да и просто подбадривала в нужный момент. В групповой молитве она всегда была ведущей. Эта женщина не умела осуждать, истории моих сокамерниц она всегда выслушивала со всепринимающей любовью и пониманием в глазах. Иман была неграмотной, но за свою жизнь ей удалось приобрести огромную внутреннюю силу. Люди не могли не тянуться к ней.
Однажды я попросила ее выдать мне секрет принятия этого мира. Она обняла меня и сказала:
— Да нет никакого секрета. Мудрость как дерево. Она растет в человеке сама по себе.
Иман вырастила очень большое дерево. Все здесь ее очень любили, и нам очень горько было с ней расставаться. Перед уходом она взяла телефоны у заключенных, чтобы сообщить родственникам об их местоположении. Номера ей дали Ширин, Наджва, Марьям и Фати.
Хотя больше половины женщин в нашей камере не имели возможности связаться со своими семьями после ареста и считались без вести пропавшими, только четыре дали Иман телефоны своих родных. Всех остальных испортил век мобильников, и они просто не знали наизусть номера родственников.
Мы с Кристиной контакты родных не дали, потому что не видели в этом смысла. Никто из моих друзей в России не говорил по-арабски, а Иман не говорила по-английски. И интернетом она пользоваться не умела, так что мы с Кристиной оказались в пролете.
Вчера Наджва сказала нам, что ее отец всю жизнь проработал в спецслужбах, а все ее кузены и другие родственники занимают разные посты в Военном отделе безопасности. Так что теперь ее освобождение — вопрос времени.
Ширин дала Иман телефон своей матери. Ширин — девушка, которая тоже страдала психическим расстройством. Она очень славная, я ее очень полюбила, хотя в нашей камере она за козла отпущения. Когда нас сюда только посадили, она была одной из первых, с кем мы познакомились. Она выглядела очень чудно́: гноящиеся воспаленные глаза, короткое каре, глупая улыбка на лице. Хиджаб она завязывала не как все, а будто у нее болят зубы: попросту наматывала мятую ткань спереди и вокруг головы так, что сзади торчали клочья волос и оттопыренные уши. Она была похожа на домовенка. Такой я ее и постараюсь запомнить — маленький беззащитный домовенок. Голосок у нее такой высокий и тонкий, что резал слух. Поэтому ее болтовня сильно раздражала окружающих. Но Ширин говорила много, в основном что-то бестолковое, поэтому фраза «Ширин, заткнись!» то и дело раздавалась в нашей камере.
У Ширин история на миллион долларов. Все началось с того, что ее похитили. Похитители представились бойцами Свободной армии, после чего поведали ей идеи революции. Видимо, ей рассказали много чего красивого, потому что девушка влюбилась в одного из похитителей и отдалась ему в тот же день. Короче, если перевести на русский, то развели бандиты девушку с ЗПР36 на секс, вот и все.
Но на этом история не закончилась. Район, где держали Ширин, зачистила государственная армия, возлюбленный бандит смылся, забыв о пленнице. Ширин приняла его поступок как жертву, которую ее герой положил на алтарь революции, поклялась любить его вечно и оставаться ему верной до конца своих дней.
Ширин вернули домой. И все было бы хорошо, но однажды на улице к ней подкатил какой-то военный, который, видимо, смекнул, что у девушки проблемы с психикой, и понадеялся на ее доступность. Поболтав с ней минутку-другую, он предложил ей заняться любовью. И, кстати, предложил это не как возможность провести с ним одну ночь, а как задаток перед началом продолжительных взаимовыгодных отношений. Но Ширин все еще была пропитана идеями революции и мечтами о светлом будущем, исполнению которых мешали вот такие мерзавцы, как тот военный, который встретился ей на пути. Поэтому она ему отказала.
И на этом все могло бы закончиться, но по дороге домой она наткнулась на блокпост, где решила внести лепту в борьбу за независимость своего любимого народа. На блокпосту она сказала, что к ней только что приставал солдат, который на самом деле не кто иной, как двойной агент, предатель, который работает на террористов и который к тому же пытался ее завербовать! Солдаты тут же арестовали того военного, который еще не
