Игры Майи - Делия Стейнберг Гусман

Там, где нет людей, живущих внутренней жизнью, не может быть и воспитания, пробуждающего внутреннюю жизнь в других.

Сегодня родители могут подарить жизнь физическую, но редко могут зародить в своих детях жизнь внутреннюю. Сегодня учителя могут вымуштровать, научить бойко выполнять определенные задания, но не могут воспитать.

Конечно же, Майя предпочитает людей, не получивших подлинного воспитания; она предпочитает этих милых, простодушных животных, которые только и умеют, что поддерживать свое существование и работать ради поклонения тому богу, которому служит сама Майя, – материи. Майя играет с вымуштрованным человечеством, как на арене цирка: ей необходимы те, кто в совершенстве владеет своим телом, но не хочет знать, зачем это делает. Они ходят с завязанными глазами в знак того, что чем меньше они видят, тем меньшему риску подвергаются их физические основы, управляемые древнейшим из механизмов, который движет вещами, не зная сам, что такое движение.

Придет ли когда-нибудь Прометей, который, сострадая человеческим бедам, принесет свет в этот мир? Возьмет ли сама Майя когда-нибудь в руки факел и позволит ли, наконец, людям увидеть смысл их ритмически повторяющегося танца?

Если это случится, если однажды часть завесы спадет, то появится какой-то в подлинном смысле воспитанный человек, и с него начнется новая цепочка людей, цепочка, чьи звенья не выйдут из игры, но научатся видеть внутреннюю суть фигур в этой игре – свою собственную суть.

XXIV

Наука

Речь идет об упорядоченной и систематизированной форме познания, играющей роль острия копья, чтобы проделать брешь в завесе, которой Майя прикрывает свои игры. Наука – это один из путей, позволяющих нам при посредничестве Майи прийти к пониманию истины.

Но Майю вовсе не устраивает существование истинной науки, ведь это означало бы разглашение ее скрытой тайны. Поэтому она развлекается тем, что запутывает нити познания и предлагает людям игру, которая послужила бы им заменой науки.

Значительная часть научных исследований связана с числами, а числа – это отвлеченные понятия, постичь которые мы никогда не сумеем. Между одним числом и последующим скрывается бесконечность, которую ничем нельзя заполнить. К тому же, мы смутно догадываемся, что так называемые однозначные числа не возникают в результате накопления единиц или как их сумма. Легко сложить друг с другом два одинаковых предмета. Но что получается при сложении двух абстрактных единиц? И что подразумевается под сложением вещей разного характера?

Кроме того, науке свойствен девиз точности. В ней нет промежуточного и относительного… Но если наука существует в нашем мире, а он полон относительностей, то как можем мы представить его в виде точных величин с помощью одних лишь цифр? От всего этого создается впечатление, будто кто-то пытается засунуть большую ногу в маленький ботинок.

Нам легко было бы говорить о точности применительно к великим Законам Природы. Но эти Законы с трудом принимаются современной наукой; и даже этими Законами управляют живые сущности, являя время от времени любопытные преобразования как отклик на пульс жизни и ее потребности. Разве не изменяла Земля скорость свое го обращения вокруг Солнца, чтобы избежать столкновения с кометой? И что в этом случае мы называем точным – то, что Земля изменила свою обычную скорость, или то, что она избежала столкновения?

Тот, кто говорит о точности, может припомнить еще одну излюбленную игру Майи: игру в безошибочность. Наука никогда не ошибается. Даются некоторые гипотезы, выдвигаются их доказательства – с большей или меньшей достоверностью, – и ничто не может им противостоять, потому что в них единственно и заключается истина.

Но не забыли ли эти поборники безошибочного, что каждое поколение верило в тот порядок вещей, который смогло открыть?

Нет ли в этом самодовольства невежды – приписывать абсолютную достоверность тому, о чем не имеешь почти ни малейшего представления?

Согласно науке Майи, того, чего мы не знаем, просто не существует. Можно наблюдать тысячи примеров некоторого явления, столкнуться с огромным количеством необъяснимых ситуаций, вопиющих о необходимости найти их причину, но если наука еще не занялась рассмотрением этого явления, то его не существует.

В один прекрасный день кто-нибудь «откроет» причину какого-то из феноменов, окутанных пока бесчисленными покровами Майи, и тогда то, что не существовало и не имело никакой ценности, вдруг появится. Это все равно что сказать, что света не существовало до тех пор, пока кто-то не открыл законы, описывающие его; или все равно, что утверждать, что свет не обладал скоростью до тех пор, пока ее не измерили.

Наука от Майи забыла допустить существование того, чего она не знает, чтобы это стало отправной точкой в поиске и чтобы помогло познать больше, чем есть сегодня в нашем распоряжении.

Это систематическое отрицание непознанного во многих случаях приводит к псевдоисследованиям, где результат известен уже до начала изучения: нужно доказать, что нечто, названное несуществующим, действительно не существует. И здесь в ход идут любые извращения смысла, фальсификации, самообман, лишь бы только никогда не признаться: «Я этого не знаю». В подобных случаях уместнее говорить не об исследованиях, а скорее о подгонке под шаблон, об удовлетворении тщеславия; здесь нет и следа истинной «фило-софии» – любви к мудрости.

Еще одна тайна науки нашего иллюзорного мира, скрытой под многими масками, – это вера в то, что наука противоположна всему, что связано с искусством и красотой, поэзией и воображением. Наука, чтобы оставаться наукой, обязана быть холодной и жесткой, лишенной гармонии, ее концепции должны быть изложены строго и бестрепетно, и в первую очередь критике подвергается ее былая способность сочетать полезное с прекрасным, как это было во времена древних цивилизаций.

Поэтому ученый обречен на то, чтобы ничего не смыслить в искусстве, а если его вдохновляет красота, он должен серьезно пересмотреть свои убеждения: быть может, он не рожден для исследований и познания Истины… И это не говоря уже о художнике, который презирает порядок и метод и считает, что какое-нибудь число или формула навеки уничтожат его труд… О Майя, как играешь ты с нами, когда не хочешь, чтобы мы знали правду о тебе…

Давайте попытаемся отделить Великую Науку от малой науки, которой нас постоянно отвлекает Майя.

Великая Наука – это та, что вынудила Сократа сказать: «Единственное, что я знаю, это что я ничего не знаю». Отсюда можно начинать движение, поскольку в этом утверждении-отрицании содержится отправная точка истины. И от этой точки протягивается нить, ведущая к центру клубка. Отсюда можно устремиться к Целому, к Единству, к видению всей Вселенной в ее совокупности, которое называют Целостным видением мира.

Малая наука – это та, что стремится познавать все больше и больше мелкого и ограниченного. Она опирается на иллюзию, полагая, что для лучшего познания нужно все расчленять на составляющие. Но в этом случае не происходит последовательного деления – от Целого к части: фрагменты знания приходят в столкновение между собой, потому что чем больше их разделяют, тем больше они начинают противоречить друг другу.

Этот процесс разделения, инициированный Майей – а кем же еще! – не мешает этим частицам потом вновь объединяться, и, пока мы развлекаемся исследованием микрочастиц Вселенной, Майя продолжает свое столь необходимое всем царствование.

Пока нет Целостного видения мира, нет и Большой Науки, нет Мудрости. И, хотя Майя это скрывает, поступки ее доказывают, что знание – это сила. И хорошо знать означает много мочь.

XXV

Религия

Религия лучше всякой игры выполняет задачу опоры, данной людям Майей, чтобы помочь им достигнуть Бога.

И хотя Майя отчаянно старается, чтобы мы признали богом то, чему служит она сама – материю, жизнь, воспроизведение форм, рост… – но как раз через этого «бога» мы и приходим к восприятию другого Абсолюта, поскольку чудеса материального и законы, которые им управляют, очерчивают для нас границу другого чуда – Чуда Разума, приводящего в движение все в целом.

Все обстоит совсем не так, как утверждают некоторые люди, ослепленные игрой: мол, если мы способны видеть только материю, то должны быть материалистами. Для глаз, привыкших к блеску Майи, существование материи во всем ее совершенстве есть лишь подтверждение существования какого-то Высшего Начала, что смогло запрограммировать всю эту материю.

Разные верования, разные имена богов, определенные их изображения, соответствующие символы, закрепленные традицией ритуалы, – весь этот сложный церемониал был установлен человеком на Земле, дабы быть услышанным Богом на Небе. С каждым следует разговаривать на его собственном языке, и человек чувствует, что символ является лучшим языком для церемонии приближения к Божественному.