На край света (трилогия) - Уильям Голдинг

– Что за поведение, юноша?!

– Сэр, мне надо к старшему офицеру, честно-честно, разрази меня гром!

– Опять сквернословите, щенок?

– Да там пастор этот, сэр, говорю вам, он там!

– Хватит дерзить, жалкая козявка, для вас он – мистер Колли!

– Конечно, сэр, конечно! Мистер Колли там, в кубрике, надрался, как сапожник!

– Ступайте вниз, сэр, а не то окажетесь на мачте!

Мистер Тейлор предпочел исчезнуть. Я же застыл в полном изумлении, осознав наконец, что и во время непонятного веселья, и даже во время дерзкого спектакля, когда на палубе кривлялись фигурки из часов, мистер Колли оставался в кубрике. Мне тут же расхотелось в каюту. К тому времени народ толпился не только на палубе. Зрители поживее залезли на ванты бизань-мачты, а на шкафуте – говоря по-театральному, в партере – собралась толпа. Забавно, что окружавшие меня дамы не менее мужчин выказывали живой интерес к происходящему. Желая, разумеется, только одного: удостовериться, что дошедшие до них слухи – бессовестная ложь, да-да-да, пусть их убедят, что все это сплошные выдумки, иначе они ужасно, ужасно расстроятся, и неужели, неужели такое и впрямь могло случиться – нет, нет, не могло, а если все же, вопреки всем вероятностям, это правда, они никогда, никогда… Только мисс Грэнхем с непроницаемым лицом спустилась по трапу и исчезла в коридоре. Мистер Преттимен с мушкетом в руках несколько раз перевел взгляд с нее на шканцы и обратно, а потом поспешил следом. Все, кроме этой суровой пары, остались на местах, перешептываясь и кивая, так что корма напоминала скорее комнату для совещаний, чем палубу военного корабля. Прямо подо мной тяжело оперся на палку мистер Брокльбанк, возле него, с каждой стороны, согласно покачивались шляпки дам. Рядом молча стоял Камбершам. На палубе вдруг воцарилась тишина, такая, что стали слышны обычные звуки корабля – плеск волн о борт, посвистывание ветра в снастях. И в этой тишине мои – вернее, наши – уши уловили словно бы ее порождение: далекий мужской голос. Голос мистера Колли. Такой же слабый и чахлый, как и его обладатель, голос выводил знакомые слова знакомой песенки, которую поют и в пивных, и в изысканных гостиных, Колли мог выучить ее где угодно.

«Где гулял ты день-деньской, Билли-бой?» Потом наступила недолгая тишина, и голос затянул следующую песню, мне незнакомую. Слова, видимо, были с перчиком, что-нибудь из сельских куплетов, потому что в ответ раздались взрывы хохота. Деревенский мальчишка, рожденный, чтобы собирать камешки и кидаться ими в птиц, наверняка подслушал их где-нибудь под изгородью, у которой отдыхали наработавшиеся крестьяне.

Когда я вспоминаю эту сцену, я не могу объяснить охватившую всех уверенность, что невинная оплошность Колли выльется в серьезный скандал. Предыдущие события убедили меня в том, что нет ни малейшего толка смотреть в сторону сцены, то есть кубрика, так как это не дает представления о размахе и подробностях драмы. И все-таки я чего-то ждал. Ваша светлость может совершенно резонно спросить: «Неужто вы никогда не слыхали о нализавшемся пасторе?». А я отвечу, что слыхать слыхал, а видать – никогда не видел. Да и обстоятельства бывают разные.

Пение стихло. Снова раздался смех, аплодисменты, потом неодобрительные крики и свист. Появилась надежда, что мы наконец-то получим хоть какое-то представление о происходящем, что было бы только справедливо, учитывая качку, скуку и опасность, которыми мы платили за места в зале. Именно в этот переломный момент капитан вышел из каюты на шканцы, занял место у леера и оглядел сцену и зрительный зал. Лицо его было сурово – не хуже, чем у мисс Грэнхем. Он суховато сообщил Деверелю, который к тому времени заступил на вахту, что священник до сих пор в кубрике, причем в голосе его звучал явный намек, что это – личный недосмотр самого Девереля. Сделав пару кругов по шканцам, капитан вернулся назад и обратился к лейтенанту уже более дружелюбно:

– Мистер Деверель! Будьте добры, уведомьте пастора, что ему пора в каюту!

Все напряглись и застыли, когда Деверель повторил приказ Виллису, который, в свою очередь, козырнул и отправился в кубрик. Десятки взглядов уперлись ему в спину. Десятки ушей услышали, как мистер Колли обратился к нему так ласково, что мисс Брокльбанк запылала как пион. Юный джентльмен выскочил из кубрика и, хихикая, помчался обратно. Однако мало кто обратил на него внимание, потому что следом, из левой двери, как какой-нибудь лилипутский Полифем, нелепый и отвратительный, выбрался Колли. Его церковный наряд исчез вместе со всеми признаками сана: париком, бриджами, чулками и туфлями. Какая-то добрая душа в приступе жалости снабдила его парусиновой рубахой от матросской робы, которая, в силу тщедушности пастора, прикрывала ему бедра. Поддерживал его молодой здоровяк, голова Колли лежала на его груди. Когда эта нелепая парочка проходила мимо грот-мачты, мистер Колли качнулся назад так, что им пришлось остановиться. Было очевидно, что он плохо понимает, где он и что с ним происходит. Его переполняло невероятное веселье. Взгляд плавал, явно не сосредоточиваясь на окружающем. Телосложением пастор тоже похвалиться не мог. Голова без парика оказалась маленькой и узкой. На ногах почти не было икр, вместо них капризная Природа наградила его огромными коленями и ступнями, выдающими простонародное происхождение. Он бормотал какую-то чепуху, даже напевал. И вдруг, словно только что заметив собравшихся зрителей, отшатнулся от провожатого, выпрямился на нетвердых ногах и, протягивая руки, будто желал обнять нас всех, выкрикнул:

– Радуйтесь, радуйтесь, радуйтесь!

После чего погрузился в задумчивость. Повернулся направо, медленно и осторожно дошел до фальшборта и помочился на него. Как завизжали, прикрывая лица ладонями дамы, как вознегодовали мужчины! Мистер Колли повернулся к нам и открыл рот. Даже сам капитан не мог бы добиться такой мгновенной тишины.

Пастор воздел правую руку и проговорил заплетающимся языком:

– Да пребудет на вас благословение Божье, во имя Отца, Сына и Святого Духа!

Ну и шум тут поднялся, доложу я вам! Если публичное отправление естественных надобностей возмутило дам, то благословение от пьяного в одной рубахе вызвало волну негодующих выкриков, поспешных уходов и даже один обморок. Не прошло и секунды, как Филлипс и мистер Саммерс уволокли бедолагу с глаз долой, в то время как матрос, приведший его на корму, стоял и смотрел им вслед. Едва Колли исчез, моряк поднял глаза на шканцы, почтительно козырнул и скрылся в кубрике.

Подводя итоги, скажу, что зрители остались довольны. Капитан Андерсон, подойдя к дамам, вел себя так, словно был устроителем выступления Колли, и с невероятной любезностью, в нарушение собственных правил, пригласил прогуляться по шканцам. Он вежливо, но непреклонно отказался обсуждать произошедшее, однако поступь его была исполнена легкости, а в глазах сиял тот свет, который, как я всегда считал, загорается у военного моряка только перед битвой. Остальные офицеры быстро успокоились. Они навидались пьяных, да и сами бывали героями подобных происшествий, так что отнеслись ко всему, как к части корабельной истории. И что такое моча пьяного Колли для военного, который видел на палубе кровь и кишки своих товарищей?

Я вернулся в каюту, полный решимости снабдить вас настолько полной и живой картиной случившегося, насколько возможно. Однако не успел я восстановить ход событий, как они посыпались снова. Пока я описывал странный шум из кубрика, в коридоре с грохотом распахнулась дверь. Я вскочил и выглянул наружу через зарешеченное окошко – своего рода глазок. Надо же – Колли вылез из каюты! В руке он сжимал кусок бумаги, а на лице его блуждала все та же счастливая, блаженная, улыбка. Плавая в этой счастливой дымке, он прошествовал к местам общего пользования на нашей стороне корабля. Очевидно, что пастор все еще витал в волшебной стране, которая рано или поздно растает и оставит ему… А что же она ему оставит? Учитывая, что Колли явно не привык к крепким спиртным напиткам… Я представил себе, что он ощутит, придя в себя, и захохотал. Однако быстро успокоился. Плотно закрытая каюта становится настоящей душегубкой.

(51)

По-моему, сегодня пятьдесят первый день нашего плавания, а может быть, и нет. Я совсем потерял интерес к календарю, да и к самому путешествию. Здесь, на борту – свой календарь; мы считаем время по событиям, а с тех пор, как нас повеселил Колли, почти ничего и не происходит. Ему теперь одна дорога – в изгои. Капитан продолжает сиять и лучиться. Колли не показывается из каюты уже четыре дня, прошедшие с момента его падения. Никто не видел его, кроме слуг, если не считать того случая, когда он шествовал в гальюн с бумагой в руке! Ладно, хватит о нем.

Что может вас позабавить, так это хоровод, который мы, молодежь, устраиваем вокруг прелестницы Брокльбанк. Я еще не догадался, кто такой Бравый Моряк, зато точно знаю, что у Девереля с Зенобией была интрижка. Я прижал его к стенке, и он сознался. Мы согласились друг с другом, что любой может потерпеть небольшое кораблекрушение на этом берегу, и договорились в случае чего защищаться вместе плечом к плечу. Метафора так себе, знаю, можете представить, милорд, до чего довела меня скука. В общем, мы оба думаем, что сейчас она нацелилась на Камбершама. Я считаю, что это к лучшему, и Деверель со мной согласен. Мы оба боялись одних и тех же неприятностей от нашей общей возлюбленной. Вы наверняка помните мой безумный план устроить «Много шума из ничего» и привести нашу Беатриче и Бенедикта-Колли к вершинам страсти! Я поведал о нем Деверелю, он немного помолчал, а потом разразился громким хохотом. Только я собрался сказать, что такое поведение меня оскорбляет, как он с невероятной любезностью попросил прощения и объяснил, что его насмешило забавное стечение обстоятельств, как говорится, нарочно не придумаешь, и он с удовольствием поделится со мной, если я дам слово никому больше об этом не рассказывать. Тут нас прервали, и я так и не узнал, о чем он, но как только узнаю, немедленно сообщу вам.