Америка о’кей - Джузеппе Д’Агата

Сел на трон. Как никогда, погружен в свои мысли. Я бы сказал, гнетущие мысли.

Эх, была не была! Я выхожу из-за колонны.

Робко выхожу. Ух!

Его белые брови приподнимаются.

Он — бог?

— Скверно, скверно, — говорит он.

Я жалобно прошу:

— Не прогоняй меня, а?

Долгие мгновенья я стою в нерешительности.

О! Он меня не гонит. Не велит убираться прочь.

Э-ге-ге!

Эге!

— Верно, верно.

— Иоанна нет. Как ты будешь говорить?

— Сам справлюсь. Без него.

О-го-го! Ого! О-го-го!

Он заговорил! Голосом, как будто идущим — клянусь — из мусорных недр. Заговорил!

— Как? Ты умеешь говорить?

— Только в случае необходимости. Не то что ты, сын.

Боже! Боже мой!

— Ты назвал меня сыном. — (Ух ты!) — Первый раз в жизни.

Мне кажется, на его губах появляется подобие улыбки.

— Ты правильно сделал, что убрал мать. Она превратилась в плаксивую старуху. У, я вижу, ты не теряешь времени. Тобою движут справедливая — я бы сказал, обоснованная — обида и безудержное честолюбие. Куда ты метишь?

Вы слышали? И-и-и! Он говорит не хуже меня, а возможно, и лучше. Не знаю, правда, кто из нас сильнее — он или я — в языке восклицаний. Языке нашего народа.

— Куда мечу? Наверх.

Я произнес это едва слышно.

Он качает головой. Ой!

— На таких ножках далеко не уйдешь — тем более в гору. Трудно тебе придется.

Знаю. Еще как трудно!

— Ты в состоянии подтвердить обвинения, которые выдвинул против брата?

— У меня есть свидетель.

— Подставной, надо думать? Кто же это?

Ох!

— Полковник Эней.

— Он глуп как пробка.

— Но ему хочется стать генералом.

— Сменить Ахилла?

— Да.

Какое удовольствие говорить с богом!

— Кажется, я даже нашел способ убрать Ахилла, если понадобится. И не одного, а на пару (у!) с моей женой Елизаветой.

— Адюльтер?

— Робкое начало романа. Но этого достаточно.

Папа думает — вместо того (о!), чтобы прогнать меня.

— Надеюсь, замок, который ты строишь, не рухнет и не погребет тебя под своими обломками. Ты ведь знаешь, Георг пользуется большим уважением.

— В том числе и у тебя?

— Да пошел он!..

Ну и ну!

— Тебе тоже на руку, чтобы Георг (и-хи-хи) исчез. Это откроет дорогу твоему Иоанну. Чем он тебе угодил?

— Иоанн лучше нас всех.

Эх! Хотелось бы услышать что-нибудь поконкретнее.

Его крупное тело сотрясается от сдерживаемого смеха.

— Он ни бельмеса не смыслит ни в религии, ни в других вещах.

— (Ах!) Ты считаешь это достоинством?

Эдуард кивает, не глядя на меня.

— Надеюсь, хоть он сумеет придать этой жизни какой-то смысл. Смысл, которого мне лично найти не удалось.

Да и мне тоже, чуть было не признаюсь я.

У, уж если сам папа не может найти!

Именно так, друзья. Все зависит от ума. От таланта. У меня они есть. (Не то что у Иоанна.)

— Отец, что случилось?

Наконец-то он удостаивает меня взглядом. Без гадливого фырканья. Как будто его не тошнит от омерзения.

— Я хочу сказать, как мы до этого дошли?

Вот она, подходящая минута! У! Уверен: сейчас самое время выспросить (выведать) кое-что о прошлом, которого никто толком не знает. Не помнит или не в состоянии восстановить.

— Лучше тебе знать всю правду. Тогда если ты оплошаешь, то исключительно по своей вине.

Молча киваю.

— Началось с большого взрыва. С войны, которую все проиграли. Давным-давно.

Сто лет назад? Двести? Больше?

О!

Он смотрит вдаль, как будто там теряются гробницы мифических воспоминаний и сейчас он примется открывать их одну за другой.

— Наша великая Страна была республикой, возглавляемой президентом.

— Президентом? Это такой король?

— Нет. Что-то вроде папы. Первосвященник тогдашнего капитализма.

— Разве капитализм был уже тогда?

— Не столь совершенный, как наш. Тот капитализм разъедали противоречия и конкуренция, тормозили политические и социальные помехи.

— Значит, президент. Это он (у!) учинил большой взрыв?

— Он был дурак. Если не хуже. Типичный представитель нации.

— (Ну?) Как кардинал Матфей?

— При чем тут Матфей! Политика тех времен представляла собой грандиозную шахматную партию между нашей страной и другой великой державой. Наш президент играл хуже некуда. Он путал правила, зевал фигуры, грубо ошибался. Все это усугублялось страстью то и дело сверяться с компьютером. Понятно, что в ответ на глупые вопросы машина могла предложить только глупые решения.

— Разумеется, отец.

Отец? А, ну да — святой отец, папа.

— Он смотрел на войну как на крестовый поход, священную миссию с целью предписать всему миру многообещающие нормы свободного рынка. И следовательно — как на одно из проявлений свободной инициативы. Поэтому он во что бы то ни стало хотел войны и, изрядно поломав себе голову, родил умнейшую мысль.

А, понятно!

— Выиграть, опрокинув шахматную доску? У! Вверх тормашками.

— Именно. И в результате — бойня, кровопролитие, миллионы убитых.

— Самая многочисленная на земле массовка.

Ай да шахматист!

— Когда президент увидел, чтó он наделал, ему пришла в голову еще одна умная мысль. — В прищуренных глазах Эдуарда зажигаются насмешливые огоньки. — Он покончил с собой: бросился наперерез коровьему стаду и погиб под копытами.

Ай-ай-ай!

— А может, и нет. Может, это был несчастный случай, в котором виноват коэффициент президентской глупости.

Ихихихихи. У!

— Уцелевшие первым делом устроили хорошенькую бойню политиканам — всех линчевали, всех до одного. Короче говоря, отплатили виноватым — и наверху, и внизу. Браво, браво.

О! «Отлично», — сказал бы Иоанн.

— А что стало с другой великой державой?

— Насколько мне известно, она существует по сей день, такая же сильная, как раньше, и имеет колоссальную сферу влияния — полмира. Но с тех пор мы игнорируем друг друга. — Папа вздыхает. — Впрочем, вернемся к нам, к людям нашей Страны. Чтобы преодолеть первобытную стадию личного выживания, следовало вернуться к коллективным формам жизни.

Эге!

— Человек — общественное животное. Таким по крайней мере он представляется.

Ага, держи карман шире! Не верю я в это. А вы?

— Нужен был крупный авторитет, который предписал бы новые нравственные принципы и новые законы. Однако люди больше и слышать не хотели про политиканов. Стоило кому-нибудь заикнуться о политике, как на него тут же набрасывались, чтобы растерзать, разорвать.

Ух ты!

— Необходима была новая идеология, а еще лучше — религия. Не перебивай меня! Только вот какая религия? Прежние — христианство, ислам, буддизм и тому подобное — оказались несостоятельными, их окончательно дискредитировал большой взрыв. Римский папа правильно сделал, что выбросился из окна на площадь Святого Петра.

Вы слышали, люди? Выходит, Рим действительно существовал, а значит, и Афины.

Латынь, греческий, о! Благородные языки.

— Тем временем постепенно налаживалась экономика — капиталистическая, то есть следующая примитивным, стихийным законам, основанным на агрессивности и природном эгоизме человека. Правда, капиталисты предусмотрительно предпочитали держаться в тени.

В этом они и сегодня верны себе.

Э-хе-хе, кто их видит?

Капиталистов.

Э-э-э.

— Материальные ценности, вещи, машины не пострадали от смертоносной радиации применявшихся тогда нейтронных бомб. Бомбы уничтожили людей, а вещи как раз оставили, то-то и оно.

Вечная история — люди, вещи!

— Теперешние бомбы P лучше. (Еще бы!) Ты слышал? В Европе ни одной человеческой жертвы.

— Молчи! Людей можно было успокоить только перспективой больших перемен. Открыв, как принято говорить, новые горизонты. В новом, как говорится, контексте производство стало набирать темпы, удовлетворяя спрос, рождая потребности и гарантируя работу для всех. Но ты знаешь, что производство не терпит удовлетворенного спроса, что оно теряет смысл, если падает потребление. Слабость старой промышленной системы состояла в том, что ей не удавалось избежать периодов спада и что она делала ставку исключительно на рекламу.

Я осмеливаюсь (у!) уточнить:

— Спрос должен несколько превышать предложения, не так ли?

Отец меня не слушает.

— Причиной кризисов и войн всегда была экономика. Адская проблема. Адская — ибо неразрешимая. Проблема поисков равновесия, между производством, занятостью, потреблением, прибылью, накоплением, капиталовложениями. Равновесия невозможного, если ко всему этому добавить собственность на сырье и валютные гегемонии.

Э, в экономике и я кое-что кумекаю.

Проблема — сами знаете, люди, — в координации цикла «производство — потребление», во все большем его совершенствовании.