Ностальгия - Мюррей Бейл

Возможно, впрочем, причиной тому было подавляющее присутствие миссис Каткарт, которая, широко расставив ноги, утвердилась посреди комнаты.

— У меня тут куча всяких недоделанных дел, — запинаясь, пробормотала Шейла: рядом с телефоном веером легли открытки.

— Как хорошо, что напомнили! — воскликнула миссис Каткарт. Открытки и небесно-голубые авиаписьма… они с Дугом с головой ушли в «загул», так что она никому ни строчки не черкнула, а ведь надо!

Шейла пребывала во взвешенном состоянии, балансировала между четырьмя углами комнаты: куба, загроможденного всяким хламом. А затем — затем ее словно просеяли сквозь сито; сперва ее пробудила к жизни лампа-заика, потом, нежданно-негаданно, отхаркивающиеся трубы обогревателя, и — издалека, через равные промежутки времени, под стать железнодорожному расписанию — легкая вулканическая дрожь, передающаяся от пола через подошвы ног, как если бы одна из подземных линий пролегала точно под ее комнатой (а что, вполне возможно!). Сами по себе эти вибрации были не лишены приятности; сочетание всех трех факторов — необычно и даже не особо раздражало. Оно затушевывало пустоту комнаты. Шейла разложила вещи по своему вкусу, не так, как две ее соседки напротив — точно тайфун пронесся. Она уже с ними виделась: те откуда-то возвращались. Молоденькая полногрудая Саша вечно дурачилась, но по-доброму, без злого умысла, — Шейла поневоле улыбнулась. Все трое переглянулись — и без слов поняли друг друга. Мужчин поблизости не наблюдалось. Саша двинулась к двери, комично виляя задом, состроила сладострастную гримаску, побренчала ключами чуть ниже шеи, уронила связку на пол.

Вайолет изобразила праведное возмущение, толкнула ее локтем, расхохоталась:

— Ах ты курва!

— «Энто у тебя пушка в кармане или ты просто рад меня видеть?» — пропела Саша.

Они боролись, отпихивали друг друга, пытаясь отпереть дверь; они развлекались вовсю. Шейла улыбнулась.

Все остальные взяли билеты на скачки в Аскот и пребывали в приподнятом настроении; даже Джеральд, который решил съездить прокатиться, как сам он выразился, и Филип Норт, на скачках никогда не бывавший. За завтраком Шейла от души наслаждалась застольной предваряющей нервозностью, своеобразной заразительной шутливостью, но отрицательно покачала головой. Она вновь решила остаться в номере. Повезло ей. Темные лошадки королевы пришли седьмой, второй и последней. Гэрри поднялся до семидесяти фунтов — до того, как пошел дождь и вывели «грязекопов» — лошадей, что показывают лучшие результаты на мокрой дорожке. То-то он вскипел! «Ободрали как липку», — повторял он, качая головой. Ну да, дорожка тяжелая, но вы только посмотрите, как по-дурацки эти траханые английские жокеи в седле сидят — высоко, как корова на заборе. Глаза б мои не глядели. «Эмоциональные калеки, боятся излишней близости к лошади», — предположил Борелли. Все посмеялись над флегматичными, медлительными комментаторами. Что скачки в разгаре, так сразу и не догадаешься.

Неизбежно напрашивались сравнения, и недостатка в них не было. Во всяком случае, определение — одно из мерил опыта.

Для Джеральда мчащиеся во весь опор лошади были неотделимы от изображений гнедых меринов с их удлиненными пропорциями на английских полотнах девятнадцатого века. Он вытягивал шею и наслаждался зрелищем куда больше, нежели сам от себя ожидал. Но тут вклинился Кэддок.

— Лошадиные ноги на картинах прорисованы неправильно. Вечная проблема живописи.

Джеральд покраснел. Обычно он быстро срывался в споре на крик.

— Я тут поснимал немного. — Кэддок постучал по телеобъективу. — Эти фотографии докажут и вам, и любому другому, если вам интересно, что ноги лошади оказываются в воздухе все четыре одновременно. Сдается мне, в этом и заключается одна из проблем искусства, — подвел итог Кэддок. — Искусство упускает истину.

— То есть, по-вашему, — резко откликнулся Джеральд, — все мы страдаем своего рода визуальной слепотой?

— Вот именно.

Группа устала, однако дара речи до поры не утратила.

— Ну вот, по крайней мере, на ипподроме мы побывали! — торжественно отметил Дуг.

Один только Кен Хофманн (ему посчастливилось выиграть) сидел в обычной своей позе, сложив руки и разглядывая лепной потолок.

— А я вам чего скажу, — внезапно возвестил Гэрри с набитым ртом и защелкал пальцами. — Я тут этого нашего приятеля из Африки видел, как бишь его. Ну, помните, из гостиницы.

— А я видел надписи на перилах — «ФАР ЛЭП» и «КУБОК МЕЛЬБУРНА»;[42] хулиганы какие-то нацарапали, — встрял Норт.

— Фрэнк Ньюмен? — предположил Дуг.

— Кажется, его зовут Хэммерсли, — поправила Шейла. И покраснела.

Перегнувшись через стол наполнить ее бокал. Гэрри Атлас успел еще и рассмешить Вайолет какой-то шуткой. Затем дал ей прикурить: щелкнул «Зиппо», вновь захлопнул крышку, убрал зажигалку в боковой карман. Уселся поудобнее.

— Что за муха тебя укусила?

Саша улыбалась Вайолет. Прочие женщины в большинстве своем не сводили с нее глаз. Она выдохнула дым и обернулась к Гэрри.

— Полагаю, курить мне дозволено, нет?

— Ну-у-у… — подняла брови Саша.

Сидящий рядом с ней Филип Норт вежливо выслушивал мнение Кэддока насчет светочувствительности нитрата серебра.

Гэрри решил сострить:

— Да право, она же совершеннолетняя. Вайолет, а сколько вам, собственно?

Тычок в живот не был особенно сильным. Гэрри сложился вдвое, изображая приступ кашля. Вайолет встретилась глазами с Сашей.

— Солнышко, помнишь все мои сигаретные рекламы? Я ведь дымлю как паровоз.

— Да-да, ты настоящий профи, — улыбнулась Саша.

С дальнего конца донесся хриплый шепот Дуга:

— Я так и знал, что где-то ее уже видел.

Для Шейлы разговор этот опять был из серии тех, что обычно ведут промеж себя другие люди. Сама она отчего-то телевизор почти не смотрела.

Возвратившись в комнату, Шейла схватила пару открыток. И торопливо нацарапала:

«„Харродз“[43] все тот же, атмосфера чудесная, погода немножко прохладная, иногда дождь. Должна бежать. Завтра едем за город смотреть…»

Она прошлась по комнате. Отряхнула юбку. Достала паспорт, села; на фотографии лицо серьезное и удивленное. Полистала; на каждую страницу — по одной стране. Склонив голову набок, пригляделась к некоторым штемпелям о въезде. А ведь паспорт-то почти заполнен!

Снаружи было темно, рокочущий город пульсировал движением. Сквозь зазор между занавесками Шейла различала противоположную стену на расстоянии пятнадцати ярдов, тяжеловесную пожарную лестницу (только глянешь — голова тут же и закружится!) и прямо напротив — освещенное окно, в точности такое, как ее собственное. Вот тебе и занавески! — мимо окна скользнул силуэт. Вернулся на прежнее место; замер. Узнаваемая женская фигура: волосы подобраны кверху, а теперь вот распущены по плечам, маленькие груди — почти как у Шейлы. Рука похлопывает по бедру: условленный сигнал? Торопливость, нетерпение, нервозность. Справа, стягивая рубашку через голову, появился мужчина — и глядите-ка, между бедер у него торчит, указуя вверх, нечто настойчивое, требовательное. Тени разом слились; эта штука словно приподняла женщину вверх; лица их сблизились. Ее нога обвилась вокруг его бедра. Раскачиваясь и подскакивая, они поспешно удалились от окна.

Шейла подождала еще немного, но больше ничего не произошло. Свет погас.

— Бог ты мой, как я ненавижу туристов! — сетовал Джеральд. — От них сплошной беспорядок. Ничего настоящего не осталось. Они загородили все, что было. Толпятся целыми стадами, щелкают треклятыми фотиками. Причем большинство понятия не имеют, на что глазеть.

Группа обменяла дождевики на пластмассовые номерки; их гладкая матовая поверхность и сам ритуал напомнили Норту о его первых поездках в Африку, о пыли и удаляющихся стадах слонов. Но нет: они в Старом Свете. Стеклянные вставки в потолке воспроизводили что-то вроде стандартного храмового освещения, побуждая запрокинуть голову. Вдоль двух стен псевдоегипетские фрески иллюстрировали победоносное шествие прогресса, с акцентом на инструменты викторианской экспансии (секстант и паровой двигатель), а мраморный пол был украшен абстрактными символами — мозаикой великих уравнений.

— Паршиво мне тут, — признался Джеральд, открывая музейный путеводитель. — Лондон здорово изменился с тех пор, как я был здесь в последний раз. Сплошное разочарование.

— Где мы? — спросил Норт.

— Нам туда, — указал Джеральд.

Психологи, неврологи и психиатры, шарлатаны и даже мозольные операторы настойчиво утверждают, что «лево» означает прошлое и индивидуальные характеристики, а «право» — будущее.

Право — вот они и топают по травертину; Джеральд то и дело сдвигает роговые очки обратно на нос. В этом музее проблемы со свободным местом не было — благодаря либо удачному дизайну, либо продуманной расстановке экспонатов.