Семейство Холмских. Часть пятая - Дмитрий Бегичев

"Не унывайте, любезный Петръ Ѳедоровичъ" – отвѣчалъ Пронскій. – "Надѣйтесь на милосердіе Божіе, переносите съ терпѣніемъ и безъ ропота несчастіе ваше, и будьте спокойны въ разсужденіи вашего семейства."– Такъ! На васъ, великодушнѣйшій человѣкъ, и на вашу Софью Васильевну – этого Ангела во плоти, возлагаю всю мою надежду – сказалъ Аглаевъ, схватилъ руку Пронскаго и противъ воли его сталъ цѣловать ее. – Вамъ поручаю ихъ! Заступите имъ мѣсто отца! Эта надежда услаждаетъ мою горесть. Самъ Богъ заплатитъ вамъ за благодѣянія къ моимъ, совершенно несчастнымъ сиротамъ. Ежели-бы я просто умеръ, не совершивъ столько злодѣйствъ, то это обыкновенная участь всѣхъ людей; но судьба сиротъ, дѣтей преступника, ужасна! Всякій гнушается ими. "Вотъ это дѣти смертоубійцы Аглаева! будутъ говорить многіе. "Смотрите, какія y нихъ звѣрскія лица! Они вѣрно пойдутъ по отцѣ!.. Внушите въ нихъ твердость духа и покорность Провидѣнію; убѣдите ихъ, чтобы они простили меня – продолжалъ Аглаевъ – и рыданія его опять начались жестоко. – Умоляйте ихъ, почтенный, добродѣтельнѣйшій Николай Дмитріевичъ, чтобы они не проклинали памяти моей! Я слишкомъ много, слишкомъ жестоко наказанъ! Мысль о будущей судьбѣ несчастныхъ дѣтей моихъ есть настоящее адское мученіе. Сердце мое раздирается на части, помышляя о нихъ! О, Боже мой, Боже мой! недостоинъ я твоихъ милостей; но несчастная жена моя, но невинныя мои дѣти…. Я покрылъ вѣчнымъ посрамленіемъ всю жизнь ихъ…" Онъ задыхался отъ рыданій, и не могъ болѣе говорить ничего.

"Самъ-же ты во всемъ виноватъ" – сказалъ равнодушно Змѣйкинъ, допивая стаканъ вина;-"я хотѣлъ взять все на себя. Свидѣтели не могли представить ясныхъ доказательствъ къ изобличенію твоему, и ты могъ-бы оправдаться. Со временемъ, все было-бы забыто: посидѣлъ-бы ты, можетъ быть, нѣсколько времени въ смирительномъ домѣ за пьянство и буянство. Такъ вотъ нѣтъ! Какъ дуракъ, все выболталъ, во всемъ признался – теперь самъ на себя пѣняй!"

Но Аглаевъ ничего уже не могъ ни слышать, ни отвѣчать ему. Судороги возобновились, и за ними послѣдовалъ жестокій обморокъ. Лекарь, за которымъ давно посылалъ Пронскій, пришелъ въ это время. Онъ развязалъ Аглаеву галстухъ, теръ ему виски, давалъ нюхать спиртъ, и кое-какъ привелъ его въ чувства. Но Аглаевъ былъ въ такой слабости, что ни рукой, ни ногой не могъ пошевелиться. Съ большимъ усиліемъ, самымъ тихимъ голосомъ, могъ онъ только попросить Пронскаго, чтобы сдѣлать ему величайшее благодѣяніе, исходатайствовавъ y Начальства позволеніе – перемѣстить его куда нибудь отъ Змѣйкина. "Одинъ видъ этого изверга, виновника всѣхъ бѣдствій моего семейства, раздираетъ мою душу и приводитъ меня въ отчаяніе!" говорилъ Аглаевъ.

Лекарь совѣтовалъ ему успокоиться, a Пронскаго просилъ оставить его, чтобы не произвесть опять новаго душевнаго волненія, которое, въ несчастномъ положеніи Аглаева, могло быть для него пагубно. Лекарь сказалъ Пронскому, что судороги уже нѣсколько разъ съ нимъ были, и часъ отъ часу усиливаются, что долго выдержать такой болѣзни ему невозможно, и, навѣрное, онъ скоро умретъ. "Я думаю, не лучше-ли, не легче-ли для него будетъ, если мученія его разомъ прекратятся. Что за жизнь!" отвѣчалъ Пронскій, утирая свои слезы. Онъ оставилъ Аглаева, и спѣшилъ выйдти; но проходя черезъ тюремный дворъ, Пронскій встрѣтился съ человѣкомъ, лицо котораго, хотя и было въ изнеможеніи отъ горести, a казалось знакомымъ. Пронскій остановился съ ужасомъ. "Неужели, " думалъ онъ, "это Инфортунатовъ , бывшій мой начальникъ, который записалъ меня въ службу, былъ покровителемъ моей молодости, и потомъ истиннымъ моимъ другомъ?" Пронскій долго не могъ опомниться. «Неужели это вы, Данило Николаевичъ?» – вскричалъ онъ наконецъ. – Точно я – отвѣчалъ несчастный. – А это ты, Николай Дмитріевичъ? Мы такъ давно не видались – Я было совсѣмъ не узналъ тебя. – «Какимъ образомъ могли вы попасть сюда?» – Я тамъ, гдѣ мнѣ должно быть – продолжалъ Инфортунатовъ – въ тюрьмѣ, какъ преступникъ и смертоубіица! – "Какъ? Возможно-ли?…. Что съ вами случилось? Неужели вы имѣли несчастіе на дуэли убить вашего соперника?… Находясь въ службѣ, въ самую несчастную эпоху, когда бретёрство достигало до высшей степени, вы были примирителемъ многихъ дуэлистовъ, возставали такъ часто и такъ краснорѣчиво противъ этого пагубнаго предразсудка, оставшагося отъ временъ варварства. И подъ старость лѣтъ, бывши уже въ отставкѣ, неужели совершили вы преступленіе и убили на поединкѣ соперника вашего? Должно, чтобы необыкновенное что нибудь, и ужасное, рѣшило васъ на дуэль?" – Нѣтъ, любезный другъ! я убилъ человѣка не на поединкѣ, a просто приставивъ ему къ груди, умышленно и прямо, пистолетъ. – «Что все это значитъ? Это какая-то ужасная загадка! Не во снѣ-ли я вижу?» отвѣчалъ Пронскій, протирая себѣ глаза, всматриваясь въ лицо Инфортунатова, и стараясь замѣтить – не сошелъ-ли онъ съ ума. – Это значитъ, любезный мой, что самый тихій, самый миролюбивый человѣкъ отвѣчать за себя не можетъ; что всякій изъ насъ близокъ къ погибели, и что иногда встрѣчаются на поприщѣ жизни такія непредвидѣнныя, такія ужасныя несчастія, которыхъ никакая человѣческая премудрость отвратить не можетъ! – продолжалъ Инфортунатовъ, и слезы градомъ полились изъ глазъ его. – Все это совершилось со мною; въ нѣсколько минутъ лишился я жены, дочери, и сдѣлался смертоубійцею, т. е. бывши самымъ счастливымъ человѣкомъ, въ одно мгновеніе, повергнутъ въ бездну погибели!

"Ахъ, Боже мой! Но какимъ образомъ могло все это съ вами случиться? Вы всегда, и всѣмъ, были извѣстны терпѣніемъ, и кроткимъ, спокойнымъ характеромъ своимъ. Не изъ любопытства, но именно по душевному участію, всегдашней привязанности и благодарности моей къ вамъ, желалъ бы я знать, что такое случилось съ вами? Можетъ быть, я чѣмъ нибудь, и какъ нибудь, могу быть вамъ полезнымъ," сказалъ Пронскій.

Благодарю тебя за участіе, любезный, добрый Николай Дмитріевичъ – отвѣчалъ Инфортунатовъ, пожимая его руку. – Но помочь мнѣ ничѣмъ нельзя. Мѣра несчастій моихъ уже совершилась, дѣло мое рѣшительно окончено, и на дняхъ должна быть прислана сентенція. Но я готовъ разсказать тебѣ мою исторію. Случившееся со мною служитъ разительнымъ доказательствомъ, что бываютъ такія внезапныя, нравственныя несчастія, которыя, по всей справедливости, уподобить можно физическимъ бѣдствіямъ, какъ-то: землетрясенію, бурѣ, наводненію, пожару, кораблекрушенію, т. е. человѣкъ самый невинный можетъ вдругъ лишиться всего, что есть y него драгоцѣннаго въ мірѣ. – Пронскій съ нетерпѣніемъ желалъ знать приключеніе своего друга.

"Пойдемъ въ мою комнату " сказалъ Инфортунатовъ. "Недавно проѣзжалъ здѣсь благонамѣренный и почтенный Государственный Чиновникъ. Во время путешествія своего, онъ вездѣ осматривалъ тюрьмы, и, бывъ вѣроятно извѣщенъ о моихъ несчастіяхъ, вступилъ со мною въ разговоръ. Онъ не могъ удержать слезъ состраданія своего, и спросилъ y меня тихимъ голосомъ, пожимая мою руку: не можетъ-ли онъ мнѣ быть чѣмъ нибудь полезнымъ? Я отвѣчалъ, что онъ сдѣлаетъ величайшее благодѣяніе, ежели прикажетъ дать мнѣ особую комнату, гдѣ могъ-бы я свободно предаваться моей горести и, сверхъ того, если позволитъ привезть изъ деревни моей нѣсколько, назначенныхъ мною, духовныхъ и философическихъ книгъ. Онъ обратился къ здѣшнему Начальнику, и приказалъ ему тотчасъ исполнить мое желаніе. Съ тѣхъ поръ я чувствую величайшее услажденіе въ моей горести. Одинъ, на свободѣ, могу я предаваться чтенію и размышленію; слѣдствіемъ чего бываетъ молитва къ Богу. Такъ, любезный другъ; я на опытѣ, надъ собою испыталъ, что Религія есть единственное и одно благонадежное утѣшеніе въ бѣдствіяхъ нашихъ! Всѣ мірскіе философы говорятъ уму; одно Священное Писаніе дѣйствуетъ прямо на душу, распространяетъ какую-то неизъяснимую, небесную – такъ сказать – теплоту въ человѣкѣ, вселяетъ въ него мужество, покорность и довѣренность къ благости Божіей. Судьбы Провидѣнія неисповѣдимы. Я покоряюсь его святой волѣ, и лобзаю руку, меня карающую!"

Слезы умиленія текли изъ глазъ Инфортунатова. Онъ и Проискій вошли въ его комнату. Постеля, одинъ стулъ, столъ, на которомъ стояло Распятіе, лежалъ Новый Завѣтъ, и еще нѣсколько другихъ духовныхъ книгъ, составляли все украшеніе комнаты. На стѣнѣ, передъ образомъ Спасителя, въ терновомъ вѣнцѣ, теплилась лампада. Инфортунатовъ, отдохнувъ немного, отеръ слезы, и началъ свое повѣствованіе.

"Мы уже давно разстались съ тобою, любезный Николай Дмитріевичъ. Тебѣ неизвѣстны многія обстоятельства моей жизни, но ты вѣрно помнишь, что y насъ въ полку называли меня моралистомъ и философомъ патріархальныхъ временъ . Я всегда убѣждалъ молодыхъ товарищей моихъ не шутить честію женщинъ, не стараться совращать ихъ съ истиннаго пути обязанностей, поставляя на видъ, что единая минута можетъ разспространить вѣчное несчастіе, не только на жизнь одной женщины, введенной коварствомъ и хитростію въ мгновенное заблужденіе, но и на все семейство ея, и даже на нѣсколько поколѣній! Я всегда былъ увѣренъ, что всякому честному человѣку должно жениться, и что семейственная жизнь есть настоящее наше предназначеніе. Слава, почести, богатство, все это доставляетъ намъ временное наслажденіе; душа скоро утомляется ими; но супругъ, и отецъ семейства, исполняющій въ полной мѣрѣ свои обязанности, есть истинно благополучный человѣкъ. Руководствуясь этими правилами, долго искалъ я себѣ подругу; наконецъ, Богу угодно было наградить меня: я нашелъ истиннаго Ангела. Кротость, нѣжность, безкорыстіе, благородство, возвышенность души, разсудительность – она обладала всѣми добродѣтелями, которыя служатъ залогомъ счастливой супружеской жизни. Найдя именно то, чего такъ долго искалъ, думалъ я, что благополучіе мое утверждено навсегда, на прочномъ основаніи, вышель въ отставку, и ограничилъ все честолюбіе мое тѣмъ, чтобъ быть, сколько возможно, счастливымъ въ маленькомъ кругу моего семейства. Мы страстно любили другъ друга, и Богъ благословилъ нашъ союзъ: три сына и одна дочь увеличили наше счастіе. Намъ открылось новое, неизвѣстное прежде наслажденіе – чувство любви родительской. Но совершеннаго благополучія нѣтъ на землѣ: сыновья наши, одинъ за другимъ, въ самое короткое время, всѣ умерли. Смерть ихъ поразила насъ; здоровье жены моей совершенно чрезъ то разстроилось; но, какъ Христіанка, она постепенно успокоивалась. Мы обратили всю нѣжность свою на оставшуюся намъ дочь, которая, достигнувъ пятилѣтняго возраста, была чрезвычайно слаба здоровьемъ. Мы берегли ее, какъ единственное наше сокровище.