Ветер с Днепра - Олесь Донченко

Что это? Почему такой туман перед глазами? Кто это смеется и чьи это такие звонкие голоса? «А, это пришли ребята, — догадывается Евгешка. — Они действительно… Вот Олеся… Павлик… Наталья… А это кто? Да это же Василий, а с ним Пронька. Ну, конечно, он. И подзорная труба у него…»

— Евгешка! Ура Евгешке! — парнишка слышит восторженные возгласы. — Ой, вышка! Вот это вышка!

Евгешка слушает, склонившись на перила. Пионеры поднимаются на вышку.

— Евгешка, а где ты достал такой материи?

Он хочет ответить, но чувствует, как чудно крутится у него голова, и река, лица ребят, весь мир тихо куда–то плывет перед глазами.

— Ну, Евгеша, ты теперь настоящий пионер, — слышит парень слова пионервожатого. Василий берет его за руку, крепко сжимает ее и вдруг с испугом, тревожно зовет:

— Друзья, что же это? Евгеша! Евгеша!

Молоток выскальзывает из рук Евгеши, парнишка медленно оседает вниз и падает. Беспросветная тьма заслоняет ему свет.

РАЗДЕЛ ДВЕНАДЦАТЫЙ

рассказывает о веселом празднике, о том, как мальчики и девушки прощались со своим товарищем, и о том, как серебряная птица спасла ему жизнь

Иосиф Максимович немедленно дал телегу, и Евгешку повезли в городок, в больницу. Нога у парня взялась синими пятнами, он весь горел и бредил.

Узнав о признаках болезни, бабы Бабарихи едва не поссорились. Одна из них была уверена, что только растирание ноги желчью из белого голубя и может спасти парня, но вторая настаивала на том, что желчь здесь ни при чем, здесь нужно принять настойку из дубовой коры, полыни и дурмана, и все это приправить загадочным Иван–корнем. Но по причине того, что ни той, ни другой бабе не доверили лечить Евгешку, они быстро помирились и успокоились.

Хоть как обеспокоила ребят неожиданная болезнь товарища, все же решили праздник не откладывать. Почти весь колхоз, даже бабы и седые деды пришли на берег. Даже старый–престарый дед Оверко, о котором никто в деревне не знал, сколько ему лет — или сто, или, может, и все сто двадцать, — даже тот слез с печи и, опираясь на две палки, пришел на праздник.

Вышка была украшена флагами, стояла стройная и красная, как маков цветок, красная, как пламя, одета в нежный и веселый кумач. Ровно в двенадцать грянул оркестр, и праздник начался. Оркестр был нешуточный. В его составе были огромная медная труба, флейта, бубен и с полдюжины скрипок. В трубу дул во всю силу своих легких толстый зоотехник Иван Иванович, и звуки из трубы он умел извлекать удивительные, просто невероятные — такие басовитые, толстые, короткие. На флейте играл высокий и худой, как сама флейта, птицевод Нил Нилович (тот же, которого за глаза в шутку называли Крокодил Крокодилович). Завхоз Дмитрий Гаврилович бухал в бубен — деловито, по–хозяйски, как и подобает завхозу. Ну, а на скрипках играли: дядя Никон — кузнец, молодые парни Мефодий и Саша, бригадир Терентий Савчук и еще двое парней, а дирижировал оркестром наш хороший знакомый Венедикт Валентинович, колхозный почтальон. Короче говоря, оркестр был замечательный, неповторимый.

Главным распорядителем был Иосиф Максимович. На вышке уже стояли Олеся, Павлик, Кузька, Пронька и несколько старших ребят–комсомольцев. Иосиф Максимович поднял вверх красный флажок, подавая сигнал. Но вдруг на берегу случилась какая–то возня, смех, крики, веселые шутки. Расталкивая толпу, к Иосифу Максимовичу подбежал Быцык. Он был растрепанный, раскрасневшийся и счастливый.

— Постойте, постойте! — заорал он. — Не прыгайте! Я это… Я поймал сома! Сома поймал! Не верите? Вот он! Смотрите!

Радуясь победе, Быцык обеими руками высоко поднял над головой большого черного сома.

— Спасибо деду Галактиону! На лягушачью ножку поймал! Жареную на бараньем туке! Вот он! Вот!

Но… усатый великан вдруг сделал резкое движение и…

— Ой! Держите его! Держите!

Однако держать было уже поздно. Сом упал на песок, сверкнул хвостом и исчез в своей родной стихии. Оркестр грянул туш, раздались аплодисменты, буйный хохот эхом покатился по воде. Ошарашенный Быцык вытер рукой нос и тихонько скрылся в толпе.

— За жабры, надо было его за жабры, — прошамкал дед Оверко. — Когда бы за жабры — не убежал бы…

Друг за другом прыгали с вышки ребята — и «ласточкой», и «стрелой», и вообще, кто как умел. Начали готовиться к заплыву на скорость. Олеся волновалась. Она обеспокоенно поглядывала на Павлика. Павлик — единственный серьезный противник, его не легко победить. Парень заметил на себе ревнивый взгляд пионерки и загадочно улыбнулся. «Чего он улыбается? — подумала Олеся. — Наверное, убежден, что опередит меня».

Красный флажок мелькнул в воздухе. Олеся, Павлик и Пронька вместе махнули руками, забулькала вода, зрители схватились с мест, подбадривая пловцов возгласами. Как и ожидала Олеся, Пронька вскоре отстал, но Павлик плыл рядом, не сдавая ни одного вершка. Олеся напрягла все силы, но и Павлик наподдал, и пионерка увидела, что он уже на целую голову опередил ее. До нее долетали с берега волнующие крики и аплодисменты:

— Павлик! Ура, Павлик!

Олеся заметила, как Павлик оглянулся на нее — это был только миг — и снова показалось пионерке, что парень улыбнулся. До финиша уже недалеко, но Олеся почувствовала, что устала. «Ну, конец, — мелькнула мысль, — он победит». Но почему вдруг стихли крики на берегу? Почему уже не слышно аплодисментов? Что случилось? Удивленно увидела возле себя Павлика. Он сдавал шаг за шагом. Луч надежды придал Олесе новой силы. Она порывисто рванулась вперед. Еще немножко, еще чуть–чуть, и финиш. Павлик безнадежно отстал. Но… почему он улыбается? Еще мгновение и оркестр заиграл туш, аплодисментами приветствовали зрители Олесю.

— Вот это — да! — радовался Иосиф Максимович. — А что, ребята, видите, какие у нас пионерки! Ну, как вам не стыдно?

— Павлик, — наклонилась к товарищу Олеся, — почему ты все время улыбался? Не так как всегда, а как–то особенно улыбался, чудно как–то…

Павлик взял пионерку за руку.

— Олесь, я отплатил тебе сегодня за… за спасение, — вдруг неясная догадка озадачила Олесю. Она густо покраснела.

— Ты… отблагодарил? Ты… нарочно отстал?

— Нарочно, Олеся.

Огоньки обиды и гнева заискрились в ее зрачках.

— Как ты посмел сделать такое? Так не делают пионеры! Понимаешь ты это?

— Олеся… Ты не сердись. Я видел, как ты волновалась. И я вспомнил, как ты спасла меня. Я не мог иначе, Олеся.

— Это нечестно! Ты меня обидел… Ты даже не понимаешь этого.

— Молчи, Олеся. Об этом никто не должен знать. Мне не надо было тебе говорить. Вот и все.

И вдруг Павлик вздрогнул. Олеся видела, как расширились его глаза, открылся рот, он хотел что–то крикнуть и застыл. Случилось что–то необычное. Люди срывались с мест, размахивали руками, возгласы слились в один сплошной рев. Олеся глянула на реку и окаменела. К вышке быстро подъезжал дед Галактион верхом на водоходе Павлика. Дед был в праздничной одежде, на груди у него развивалась красная лента, он изо всех сил крутил педали, водоход, плавно покачиваясь, стремительно приближался. Дед крутанул руль, водоход ловко обошел вышку и пристал к берегу. В одно мгновение толпа окружила деда. Первым возле него оказался Павлик. Он задыхался от волнения, от неожиданного счастья — водоход был здесь, перед глазами, водоход — гордость и радость изобретателя!

— Дед! Дед Галактион! — бестолково выкрикивал Павлик и обнимал то деда, то водоход, а на глазах у парня блестели счастливые слезы. — Дед, да как же вы? Где вы его нашли?

— На берегу, сынок. Очень просто. Наверное, вода прибила к берегу…

И вдруг дед встал смирно, взял под козырек и отрапортовал:

— Прибыл благополучно в полной исправности на машине, которую и возвращаю в ваше распоряжение. Я шестьдесят лет…

Но ему не дали закончить:

— Знаем, знаем, вы шестьдесят лет ездили на волах!

— А теперь на машине!

— На водоходе!

— И покупаете себе велосипед, который на резиновых шинах!

Дед Галактион комично развел руками:

— Ну и народ! И рапорт не дали досказать!

На следующий день пионервожатый позвонил по телефону в больницу. Видимо, он получил очень невеселые вести, ибо пришел к пионерам печальный–препечальный.

— Вот что, ребята. С Евгешкой плохо. Очень плохо, ребята. Заражение крови у него. Вот что.

Через час колхозная телега выехала из села. На шарабане сидели Василий, Олеся, Кузька, Наташа и Павлик. Наталья держала на руках большой ящик из фанеры. Это был наскоро организованный кукольный театр. Пионеры решили посетить больного товарища и развлечь его небольшим спектаклем. Пьеску придумал сам Кузька. Это была очень несложная пьеска. У Матрешки заболел зуб. Она обратилась к бабам Бабарихам, и те начали ее лечить. Они шептали над больной, обмазывали ее щеку глиной, давали дышать дымом от ладана, чтобы выкурить того зловредного червя, который завелся в зубе. Червячка не выкурили, но Матрешка совсем одурела от того лечения. Она схватила дубину и погналась за своими «врачами». Те с перепугу взобрались на высокую иву, где были гнезда грачей. Встревоженные и возмущенные грачи совсем повыдергали бабам волосы, а Матрешка пошла к настоящему врачу, который вырвал ей больной зуб.