Созвездие Стрельца - Анна Берсенева

Ах, да неважно, что оно такое!

Марина чуть повернула голову, и его губы сразу же коснулись не виска ее, а щеки, губ… Так долго, горячо, так, может быть, горестно они не целовались даже в первую свою ночь. И все, что происходило после поцелуя, никогда раньше не было таким исступленным. Но какое же сильное, какое жгучее наслаждение это доставляет! В самом деле жгучее, только теперь Марина понимала, что это не образное выражение, а точное название для физического ощущения. Того, которое сейчас пронизывает ее тело. И Толино тоже.

Счастье ли это, любовь ли? Никто не ответит. Нераспознаваемы в обычной жизни эти слова, эти понятия. Но чувственное удовольствие распознаваемо безусловно. Оно превращает все тело в проволоку, по которой не течет, а мчится что-то, имеющее такую же физическую природу, как электрический ток, но посильнее тока.

Марина вскрикнула, коленями сжала Толины бока и забилась в обхвате его рук. И он вздрагивал над нею, и что-то гудело в его груди, и рокотало, и клекотом вырывалось из горла.

Это происходило с ними одновременно, и замерли они одновременно. И одновременно же отпрянули друг от друга.

Марине казалось, что она теряет сознание. Что происходит с Толей, она не знала – видела боковым зрением только его силуэт, наполненный пульсирующей ослепительной плазмой.

Видеть эту пульсацию было больно для глаз. Марина перевела взгляд на потолок. Он был заново оштукатурен и побелен. По нему шли голубые волны света. Боль в глазах постепенно успокоилась. А легкость в теле усилилась – так, будто светлые эти волны пошли и по нему тоже.

– Скажи, как лекарство называется, – услышала Марина. – Через два часа привезу.

Она промолчала. Толя не повторил свою просьбу. Так молчали они еще несколько часов, пока Марина лежала в полудреме, а он готовил еду во дворе на мангале.

Потом он снова попросил сказать название лекарства, и она сказала: глупо было молчать, лежа в его постели после секса. Через два часа он действительно привез антибиотик, и Марина приняла лекарство на ночь.

«Не буду ничего загадывать, – подумала она. – В этом нет смысла. Я все равно не понимаю, что правильно делать в сложившейся ситуации».

Всю жизнь она это понимала. По пальцам могла пересчитать случаи, которые заставляли бы ее сомневаться в решениях. Из-за этого качества папа и считал, что Марина будет хорошим врачом, еще когда она в школе училась.

«И теперь пойму, – подумала она. – Через день. Или через неделю. Надо дождаться, ничего лучше все равно не придумать».

Глава 11

После визитов Марина попросила Сережу довезти ее до Краснопрудной. Летние одежки, выглаженные маминой помощницей Катей, вряд ли еще понадобятся в этом году, судя по прогнозу погоды, но забрать-то их надо.

Она зашла в осетинскую пекарню рядом с родительским домом, купила два горячих пирога, с мясом и с тыквой. Проголодалась за день, а их можно съесть сразу. И папа такие любит, разогреет потом.

Марина думала, что дома никого нет – мама в Махре, папа в такое время еще на работе, – но, войдя, почувствовала запах сигаретного дыма.

– Вот все равно ты много куришь, – сказала она, заглядывая в кабинет. – Обещал же, что не больше десяти в день!

– Откуда знаешь, что много?

Пепельница, стоящая перед ним на письменном столе, была почти пуста, но Марину было не провести.

– По концентрации дыма, – ответила она. – Пап, ну кого ты обманываешь? Себя, больше никого.

– Правда твоя.

Он улыбнулся коротко и невесело. Если бы Марина увидела такую улыбку впервые или у чужого человека, то решила бы, что либо настроение у этого человека плохое, либо натура мрачная. Но ни то ни другое к папе не относилось. Балагуром он не был, говорливостью не отличался, но Марина еще в детстве замечала, как непринужденно он может направлять общение многих людей, в том числе и застольную беседу, даже будучи уже под хмельком. А какое у него настроение, понять было невозможно, и все к этому привыкли. Он его не то чтобы скрывал, просто не показывал, и не в минуты какой-то особенной собранности, а вообще никогда.

Тогда же, в детстве, лет, наверное, в семь Марина, заметив это, спросила маму, что это означает – что папа скрытный, да?

– Нет, – ответила та. – Просто папа не считает правильным, чтобы его личные дела влияли на окружающих. А какое у человека настроение – только его личное дело, ни к кому больше это не относится.

– То есть папа сдержанный? – уточнила Марина.

Она была обстоятельна и считала правильным разбираться во всем досконально.

– Сдержанный, – подтвердила мама. И добавила: – Даже слишком.

Что значит «слишком», Марина тогда не поняла, но объяснений не потребовала. Обстоятельность ее заключалась также и в способности отделять то, в чем она может разобраться, от того, в чем разобраться пока не может. Это последнее она спокойно откладывала на будущее.

Например, когда мама повела ее в Театр юного зрителя на спектакль с красивым названием «Двое на качелях», Марина почувствовала в нем что-то такое смутное и тревожное, от чего ее и саму охватила тревога. Любая другая девочка семи лет решила бы, что спектакль плохой, Марина же сказала себе: «Наверное, я его просто не поняла, но пойму потом, когда стану постарше».

Рассудительная она была, в общем. Не очень, правда, понятно, в кого: родители, хотя и не были безалаберны или непредсказуемы, но не были и склонны так скрупулезно раскладывать все по полочкам, как это с самого детства делала их дочь.

– Давай пироги съедим, пока горячие, – сказала Марина. – Я после визитов ужас до чего голодная.

Мама приезжала из Махры раз в неделю, в свой присутственный день, и на неделю же готовила для папы обед. Вернее, не обед, а ужин – обедал он в офисе, куда ему доставляли еду из хорошего домашнего ресторана. Как раз завтра мама и должна приехать, так что дома, наверное, еды уже нет, и пироги придутся кстати.

Марина выложила их на два больших блюда, поставила на кухонный стол свои любимые, дедушкой когда-то сделанные керамические тарелки, включила чайник и позвала:

– Пап, ну иди же!

Сначала ели молча, потом он спросил:

– Ты мне все-таки скажи: что у тебя с твоим майором?

Марина в этот момент заваривала чай, стоя спиной к столу. И хорошо: папа не видел ее лица, и меньше была вероятность того, что он догадается, правду она говорит или врет. Не то чтобы она хотела ему соврать, просто сама не знала, в чем ее правда.

– У меня с ним ничего, – ответила Марина.

В общем-то ответила честно. Не видела ведь Толю уже месяц. С того утра, когда уехала из Мамонтовки, без разбора побросав в сумку свои вещи. Да, кстати, о вещах не забыть бы.

– Пусть чай заварится, а я пока одежду свою соберу, – сказала она.