Васина Поляна - Левиан Чумичев

Но вот в перерыве бровастый что-то сказал своей подруге и вышел с танцплощадки. Он раскурил папиросу и не спеша направился к туалету.

Леньку хлопнули по плечу, он оглянулся, перед ним стоял Женька Бурцев.

— У тебя контрамарка есть? — спросил Ленька.

— А что?

— Дай, надо очень.

Ленька мимо контролерш и милиционера Аркаши взлетел на танцплощадку. Он подошел к Смирнягиной, и тут грянула музыка.

— Извините, — сказал Ленька.

— Я не танцую, — строго сказала девушка и вдруг узнала его, улыбнулась.

— Да я не танцевать, — заторопился Ленька, — я насчет передачи для Лебедева, завтра мне некогда будет, а я ему меду раздобыл… с сотами, вот.

— Варька, идем сбацаем! — рядом с ними возник худощавый парень с нехорошей, поддельной улыбкой. Улыбка украшалась ровными золотыми зубами.

— Я не танцую, — ответила Варя, и Ленька почувствовал в ее голосе испуг.

Фиксатый не замечал Леньку, он даже не глядя отодвинул его плечом и объяснил Смирнягиной:

— Твой фраер на этот танец не придет, ему так велено.

— Я не танцую, я не танцую! — вдруг вскрикнула Варя. — А с такими, как ты… как ты…

— Падла! — медленно выговорил фиксатый и вдруг мазнул Варю ладонью по правой щеке, а тыльной стороной успел шлепнуть по левой.

Отвернулся и пошел.

А у Леньки в руках был пакет с медом для очень больного справедливого ленинградского блокадника Сашки Лебедева.

Ленька положил пакет на скамейку рядом с плачущей Варей, догнал фиксатого, развернул и насадил на калган. Поддержал его, чтоб тот не упал, потом опять развернул и отправил пинком к все еще пустовавшей, заваленной нотными подставками эстраде.

— Берегитесь! — крикнула Варя Смирнягина.

На Леньку решительно шли четверо. В костюмах, в смятых в гармошку хромовых сапогах.

Ленька прижался спиной к танцевальному забору. Трое шли смело, а четвертый, совсем пацаненочек, неумело прятал в рукаве пиджака нож.

Они бросились на него все разом и только помешали друг другу. Леньке, конечно, досталось, но он успел щелкнуть всех троих. А четвертый, пацаненок, так и не сунулся в драку со своим ножичком.

Фиксатый сидел у эстрады и аккуратно собирал в горсть золотые зубы.

Остальные совещались.

Откуда-то сбоку к ним подошел парень в вельветовой куртке, зеленой шляпе; на скрипучие сапоги были напущены шевиотовые брюки.

«Царь! Федька Царь!» — услышал Ленька испуганный шепот вокруг себя.

Уже давно никто не танцевал, хотя радиола продолжала надсажаться. Люди жались к краям танцплощадки, и между парнями и Ленькой с Варей получился коридор.

Где-то жалобно дренькал милицейский свисток.

Вдруг рядом с Ленькой встал Женька Бурцев, прошептал:

— Сам Царь на тебя… на нас…

А парень в вельветовой куртке уже отдал какие-то распоряжения. Ленька шепнул:

— Ты, Женька, только мне спину прикрой, а так все нормально будет.

Четверо парней во главе с вельветовым снова приближались.

Ленька, не отрывая глаз от приближающихся врагов, сказал негромко:

— Варя! Уходи отсюда!

Она не шевельнулась.

Пронырливый малец забежал перед зловещей четверкой и стал кидать в лицо Леньке землей. В глаза норовил попасть.

Четверка ринулась вперед. Замелькали кулаки. Ленька успел шлепнуть парня в вельветке, полетела к эстраде зеленая шляпа.

И вдруг грохот потряс танцплощадку. С эстрады с шумом посыпались музыкальные подставки. Из-под них вырос лохматый, страшный человек, в одной руке он держал недопитую бутылку английской водки, а в другой руке у него был пистолет.

Забурлило, перемешалось все на танцплощадке. Толпа ринулась к выходу, люди кричали, визжали, давили друг друга.

Контролерш вместе с воротцами и стульями вынесло к пивному ларьку.

Где-то у бильярдной разливался дребезжащий свист Аркаши-милиционера.

Леньку тоже вынесло на улицу. Женьки Бурцева не было видно, зато Варя Смирнягина держалась за Леньку крепко-прекрепко, намертво.

Он не сразу заметил, что она уводит его скорым шагом из парка. Он вообще плохо видел — глаза были забиты землей и песком.

— А мед-то! — спохватился Ленька. — Передача же для Сашки! Инвалид безногий от всей души…

— Прошу тебя, умоляю, скорее, скорее, бежим! — причитала Варя.

…Она привела его к себе домой. Смирнягины, мать и дочь, жили в двухэтажном доме-времянке, что понастроили сразу же в начале войны для эвакуированных авиазаводцев.

Трехкомнатная квартира была на трех хозяев.

Смущенный Ленька не знал, куда приткнуться в крохотной восьмиметровой комнатенке.

Мама Вари тетя Зина оказалась приветливой, веселой женщиной. Глянула на Ленькины синяки, приказала дочери:

— Давай лечи, наверно, из-за тебя парня разукрасили.

Синяк был совсем не большой, сильнее горела ссадина на шее, а самое главное, разламывало глаза от земли и песка.

Варя прижгла ссадину йодом, к синяку приложила пахучую мокрую салфетку. А глазами занялась тетя Зина. Она положила Ленькину голову к себе на колени и языком выводила соринки то из левого, то из правого глаза…

Потом они пили чай. Ленька чувствовал себя не совсем ловко, начал собираться домой.

— Завтра к папке надо, репу полоть пора, вообще скоро отпуску конец, — лепетал он.

— Останься у нас, Леня, — уговаривала Варя. — Они могут дождаться тебя. Ведь ты самого Федьку Царя ударил.

Ленька почему-то не очень боялся этих царей и золотозубых… Его Сашка Лебедев беспокоил, и как теперь быть с этим медом, он не знал. А еще он хотел спросить Варю про того бровастого парня, который с ней танцевал и согласился уйти с площадки, чтоб с Варей танцевали блатные.

Тетя Зина вышла из комнаты и почти тут же вернулась:

— Сосед Павел Филиппович на работу с двенадцати собирается… С ним безопасней…

— Да что вы, я сам, — засуетился Ленька.

Из-за двери пробасили:

— Ну кто там попутчик в сторону завода?

Ленька сказал «до свиданья», шагнул к двери, но Варя его догнала, приобняла и чмокнула в губы.

От тридцатого квартала, где жили Смирнягины, к заводу надо было идти сначала болотистым пустырем, потом поодаль от кирзаводских бараков посыпанная песком дорожка приводила к южной проходной.

Павел Филиппович оказался человеком лет тридцати, одинакового с Ленькой роста, и в плечах они были одинаковые, только руки у Вариного соседа были толстые и переплетены синими взбухшими жилами, он подручным кузнеца во втором цехе работал.

Они вышли на улицу.

Леньку Лосева ждали…

— Вы идите, Павел Филиппович, а то на работу опоздаете, — сказал Ленька, — а мне тут еще поговорить надо.

— Ну смотри, — кузнец раскурил папиросу и пошагал к песчаной дорожке.

К Леньке подошел бровастый танцевальный парень.

— Меня Николаем зовут, а тебя Леонидом, я уже знаю… А этот-то, который распугал всех, он не с настоящим оружием был, стартовый пистолет у него…

Ленька Лосев молчал.

— А милиция понаехала, скрутила громилу, а у него на ухе Гитлер. А он деньги швырял, много-много денег. Я вот пятьдесятку ухватил…

Они шли по гравийной дорожке.

— Царь сказал: «Падла буду, если этого фраера не замочу». Это он про тебя сказал.

— Ты любишь Варвару? — спросил Ленька.

— А куда она денется? Тебя все равно убьют, Царя посадят, а я потом на ней женюсь. Она хозяйственная, все делать умеет. Мать у нее на пескоструе посменно работает, так что чего ей выпендриваться — выйдет за меня, как-никак контрольным мастером работаю.

— Слушай, Коля! Просьба у меня к тебе большая — пока меня не убили, не ходи сюда, ладно?

— Ладно! Я потерплю, — с готовностью согласился Коля.

А Ленька уже бежал по пустырю вслед за неторопливо идущим Павлом Филипповичем.

— Все в порядке? — спросил Варин сосед.

— Все нормально! — ответил Ленька и побежал к своему бараку.

Он тихонечко открыл дверь, бесшумно втянулся к себе на полати, разделся…

Наконец-то вытянулся на своем осиротевшем ложе — дедушки давно нет, а брат Саша гостит где-то под Горьким у дяди Вити.

Хорошо в общем-то! Хоть раскорябанная шея саднит, теперь вот в боку почему-то колет, а глаза так и не переставали болеть. Все тело ныло, набегался, навоевался он сегодня. Уснуть бы. Но не спалось — Варя перед глазами стояла. Ну, красивая, это само собой, особенно кудри эти всамделишные… Но она же добрая и… и смелая она. Не убежала, когда эти гады подходили. А ведь он, Ленька, струсил. Ну, не так, чтобы глаза закрыть и драть куда попало, но все равно боялся. Все думал, не пырнул бы ножичком мальчишечка, что поначалу песком кидался.

И вдруг мамин голос в кромешной комнатной темноте. Грустный-прегрустный голос:

— Вот и начал ты, Леничка, до полночи ходить… Как ее зовут? Кто она?