Чакра Кентавра (трилогия) - Ольга Ларионова

— Есть такое дело! — весело проговорил Харр, стряхивая крошки. — Пойдем‑ка по воду, а то я что‑то не слишком доверяю этой змеиной посудине!

Но кожаную флягу, карликово творение, он все‑таки за плечо закинул — не напиться, так умыться. Хотел было спускаться вниз, как вдали, в высокой траве, означились две человеческие фигуры.

Харр снова залег в своей ложбинке и приготовился к встрече.

Пока они подошли, он даже малость продрог — солнышко еще не грело, а лежать неподвижно во сие почему‑то теплее, чем наяву. Наконец он смог разглядеть их постные, точно пожизненно удрученные лики, посконные балахоны, перепоясанные травяными плетешками, отсутствие всякого оружия. Ну вот и встретились. М’сэймы. Наконец‑то стало интересно.

Он проворно отполз назад, так чтоб его не было видно, закатал в плащ свой меч, сапоги и суму с разноцветными денежками, нашарил глубокую трещину; затолкав все это поглубже, засыпал мелкими камешками. Кинжал оставил при себе — не поверят, что по чужим местам совсем безоружный шатался, начнут еще шарить… На прежнее лежбище заполз так же незаметно, притаился. Двое уже приблизились к белому камню, оглядывались недоуменно. Потом один из них засвистел — не так пронзительно, как птица–сеть, но уши все‑таки заложило. Харр нисколько не сомневался, что ищут его бренные останки.

Он выпрямился во весь рост, потягиваясь, точно только что проснулся.

— Эй, странники ночные, — крикнул он, — далече ль до ближнего стана? Померз я на камне‑то…

Они круто повернулись к нему, и он даже испугался: а ну как бросятся в бега, ищи потом ветра в поле! Но они быстро направились к нему, высокий — размашистым шагом, низенький — чуть поболее вчерашнего карлы — семенящим бегом с прискоками.

Подошли к подножию холма, остановились, подозрительно оглядывая мирно потягивающегося менестреля.

— Здесь нет станов, человече, — проговорил наконец высокий, и Харр разглядел у него на шее узкий несъемный ошейник. — Ты пришел не туда.

— А куда я пришел?

— К истоку веры.

X. Всем‑то неугодник

Харр присел на корточки, глядя широко раскрытыми невинными глазами прямо в лицо беглому телесу:

— А ты‑то почем знаешь, что я истинной веры не ищу?

М’сэймы растерянно переглянулись. Было очевидно, что посылали их вовсе не за тем, чтобы проводить диспуты.

— Смутен ты, — угрюмо проговорил бывший телес. — А кто смутен, тот и других смутит.

— А ты бы не мудрствовал, человече, — как можно мягче проговорил Харр. — Встретил — веди к своим.

“Свои” поджидали у следующего холма. Впрочем, нет, не ждали. На Харра воззрились с безмерным удивлением, даже работу побросали. Работа, между прочим, была диковатая — отощавшие, смуглые от загара молчаливые мужики голыми руками вскапывали землю вокруг отвесно вздымавшегося скалистого холма. Основание его было грубо обтесано примерно на высоту человеческого роста: ниже шла канава, в которой самые ретивые землекопы стояли уже по пояс. Одеты были небогато: кое‑кто в одинаковых бесцветных балахонах, остальные — в своем, но уж очень драном.

К Харру, шлепая сандалиями по собственным пяткам, подошел еще один с постным ликом и тремя причудливыми узлами па перепояске.

— Чтишь ли ты Единого Неявленного, человече?

Харр пожал плечами:

— Я ничего о нем не знаю, как же я могу его чтить?

— Ответил честно, — с легким удивлением констатировал постнолицый. — Но есть же у тебя собственный бог? Каков он?

— Да солнце ясное, кто ж выше его.

— Выше его — Неявленный, — законно отозвался вопрошавший и не удержался — почесал в затылке. — А как это ты выбрал бога, до которого и дотянуться‑то нельзя?

— Я не выбирал, солнцу красному весь мой парод кланяется.

Челюсть клацнула, отвисая.

— Одному?

— Одному, человече.

Озадаченный м’сэйм топтался на месте, явно не зная, как поступить с этим свалившимся ему на голову пришельцем.

— Ну и чего ты к нам подался? — спросил он с тихой ненавистью, как видно, уже предчувствуя, что теперь мороки не оберешься.

— Душа истины алчет! — торжественно возгласил Харр. — А вы что, разве не всех принимаете?

Это вернуло допросчика к его прямым обязанностям.

— Всех, всех. Железа на себе имеешь?

Харр с сожалением вытащил из‑за пояса кинжал.

— Брось!

Пришлось разжать руку. Добрый клинок, обиженно брякнув, зарылся в пыль. М’сэйм выпростал ногу из сандалии, нагреб еще немного землицы и затоптал кинжал, не прикасаясь к нему руками.

— Копай со всеми, — приказал он Харру. — А надумаешь вернуться, ступай спиной к солнцу. Мы никого не держим.

И пошел прочь. М–да, не больно много удалось узнать. Ну да там посмотрим, ведь сказали — не держат. А огниво‑то, слава Незакатному, отобрать не догадались.

Он без излишнего энтузиазма подошел к груде камней, образовавшейся после обтесывания скалы, выбрал острый и длинный осколок. Спрыгнул в канаву, огляделся. Ни одно из лиц симпатии не вызывало, но один ошейный телес с рубцом на подбородке — видно, тщился ошейник расколоть — показался ему хотя бы не таким грязным, как все.

— Я землю рыхлить буду, а ты выгребай, — сказал он телесу, пристраиваясь рядышком.

Телес испуганно шарахнулся.

— Это ж камень, богом сотворенный, — не железо поганое, — громко и назидательно изрек Харр.

Его спокойная уверенность подействовала — работа пошла на двоих, поначалу даже стало весело. Потом, естественно, прискучило: новизны впечатлений от землеройного труда хватило разве что на пару часов. Напарник работал старательно, но губы при этом сжимал до синевы; верно, болтать здесь считалось за грех. А этому было чего бояться — с его‑то ошейником если выгонят отсюда, то одна дорога: в лес, к подкоряжникам. Солнце уже клонилось к закату, и молчаливые труженики все чаще и чаще на него поглядывали. Харр тоже помалкивал, верный своему правилу ни о чем поначалу не спрашивать, а подмечать то, что само на глаза да на слух попадается.

Наконец солнце коснулось своим тусклым задиком края земли, тотчас раздался знакомый пронзительный свист. Все разом выпрямились, бросив работу, и двинулись вдоль основания холма, обтекая его кто слева, кто справа. Харр припрятал свою ладную мотыжку, чтобы назавтра никто ее не перехватил, и пошел следом за всеми.

С другой, солнечной стороны холма канава была вырыта в ширину человеческого роста, устлана сухой травой и прикрыта сверху наискось прислоненными к стенке стволиками молодых деревьев; ветви их на одном краю были уже часто переплетены толстыми травяными стеблями. Однако разглядывать это нехитрое жилище, в котором ему совершенно очевидно предстояло провести не одну ночь, было недосужно: все м’сэймы, числом около тридцати, столпились возле широкого чана с водой, торопливо смывая грязь с запыленных лиц и почерневших рук. Харр скривился, увидав бурую взбаламученную воду — опоздал, теперь в нее и палец‑то окунуть противно. Однако пришлось все‑таки сполоснуться, и, пока он обтирал руки о собственные штаны, на лице его отразилась такая брезгливость, что давешний напарник над ним сжалился:

— Не печалуйся, — губы едва шевелились, но шепот был отчетлив. — Завтра омываться поведут…

Как‑то сами собой все разделились на три кружка, опустившись прямо на утоптанную траву. Харр совсем заскучал — похоже, что кормили всухомятку. Но тут он ошибся: проворные вьюноши в чистеньких балахончиках поставили в каждый кружок по громадной мисе распаренных зерен, а на колени каждому едоку кинули по знакомому травяному листу с кусочком свежего сыра. По рукам пошел бурдючок с прохладной водой. Ели молча, и дружное чавканье напоминало кормежку свиней. Внезапно один из сотрапезников отложил свой лист с недоеденной кашей, поднялся и вышел на середину. Чавканье как по команде прекратилось — все продолжали жевать, но уже совершенно бесшумно. М’сэйм заговорил, и Харр тут же про себя отметил, что речь его так же неопрятна, как и его вид. Посапывая, причмокивая и повторяя одну и ту же фразу по три–четыре раза, он начал сетовать на то, что пища их — от земли, а не от бога, ибо земля уже существует, а бог единый еще не явился. Солнце наполовину скрылось за горизонтом, когда он перешел ко второй половине своего выступления: как уходит солнце, так уйдут и многие из сидящих здесь, не дождавшись прихода Неявленного. Но им воздастся за ожидание праведное, ибо благодать будет дарована им и после смерти.

Это обещание также многократно повторялось, пока последний солнечный луч не утоп в вечернем тумане. Тогда оратор вернулся на свое место, к недоеденной каше, а участники трапезы наконец‑то разом заговорили, точно с них сняли заклятие. Некоторые вставали, отряхиваясь, и отправлялись поодаль, где росла особенно высокая трава. Харра поразила какая‑то неестественная смесь свободы и подчиненности, царствовавшая в этом полумонашеском мирке: вот сейчас каждый волен делать что угодно, можно даже повернуться и двинуться восвояси; но назавтра всех снова погонят на каторжный труд от восхода до заката, и они будут работать, не проронив пи слова.